У вас алкоголизм

Чонгук сидит на грязном холодном кафеле мерзотного зеленого цвета, уткнувшись коленкой в унитаз и старательно засовывая два пальца в рот, потому что не умеешь, блядь, пить, Чон Чонгук, — не пей, а не обжимайся с белым фаянсом, выблевывая слитые впустую деньги. Еще немного, и Чонгук наверняка отморозит жизненно важные органы, без которых он больше не сможет считать себя мужчиной (а ему, на минуточку, уже целых двадцать лет, он вполне сформировавшийся молодой человек и абсолютно официально имеет право находиться в этом странном хипстерском баре), и Гуку стоило бы подняться, но голова кружится, не давая спокойно ходить и заставляя собирать локтями и лодыжками каждый угол, а любое движение вызывает очередной приступ рвоты. Чонгук морщится, сплевывает горькую смесь слюны и чего-то, что он назвал бы желудочным соком, потому что ел он последний раз, кажется, еще в прошлой жизни, а сворованные у Юнги две палочки картошки фри вышли из Чонгука еще минут десять назад, когда он только затусил в вонючем сортире в обнимку с унитазом. Гук материт сквозь зубы Чимина, который и притащил их в этот бар со словами «Эй, я знаю клевое и недорогое место!» и который совершенно точно ни в чем не виноват, потому что он вовсе не заставлял Гука пробовать каждый сорт пива, осушая кружки одну за другой, дымить каждые пять минут и напиваться до чертиков еще до десяти вечера. Чонгук смутно помнит, что на самом деле они здесь оказались из-за приезда чиминовых одноклассников из Пусана, поступления Юнги в университет («Серьезно, Юнги, ты должен был сделать это еще года три назад, ленивый мудак!») и, кажется, чего-то еще, что так же удачно пришлось на этот прекрасный воскресный вечер. Чонгук отлично знает, что ему так-то повод залезть в бар не нужен, и только мама вздыхает: «Много не пей и всегда бери с собой презервативы». На всякий случай. Спасибо, мама. Чонгук пересаживается, прислоняясь спиной к стенке кабинки, и бездумно пинает болтающуюся дверь, которая, конечно же, не запирается и открывает вид на протекающие раковины и модные рисунки на стенах, совершенно не подходящие к дерьмовому зеленому кафелю. Морщит нос, чувствуя адскую смесь запахов мочи, дешевого мыла для рук и собственной блевотины, смотрит расстроенно на красное пятно от какого-то вишневого пива на любимых джинсах и думает, что дальше — уже только желудок выплевывать, а желудок ему, пожалуй, еще пригодится. Дверь туалета хлопает, и Гук лениво провожает взглядом вошедшего парня от входа до писсуара, слышит звук расстегивающейся ширинки и плеск струи по белому фаянсу. «Красивый, — думает Чонгук, рассматривая профиль незнакомца. — Я б ему отсосал». И тут же усмехается своим мыслям, потому что Чон Чонгук, блядь, сидит на изгаженном полу в сортире дешевого бара, воняет смесью перегара и рвоты и, наверно, нахуй не сдался кому-то, кто еще имеет хотя бы минимальное уважение к себе. Незнакомец оборачивается, услышав усмешку Чонгука, и только сейчас замечает, что не один в туалете. Смотрит внимательно, оценивающе, будто прикидывает, насколько хреново человеку, морозящему свой зад, сидя рядом с унитазом. Эй, пацан, правильный ответ — очень хреново. — Тебе помочь? — говорит он, застегивая ширинку и полностью поворачиваясь к Гуку. «Еще и голос красивый, блядь». — Чем? — Чонгук снова усмехается, продолжая пинать дверь кабинки. — Волосы мне подержишь? Или пальцы в рот сунешь? — парень неопределенно ведет плечами, и Гук переводит взгляд обратно к унитазу. — Я, вроде как, и сам неплохо справляюсь. Да и я, вроде как, уже закончил. Можешь кинуть в меня чем-то наподобие салфеток или туалетки и помочь встать, разве что. Парень кивает, — Чонгук думает, что лучше бы парень говорил, потому что этот голос, твою мать! — подает Гуку руку, поддерживает весь путь обратно в зал бара, несмотря на все попытки Чона отмахнуться своими «Я в норме», и сдает Чонгука прямо в руки Юнги, который, кажется, даже не заметил пропажи друга. Чонгук смотрит на спину парня, удаляющегося куда-то в сторону барной стойки, и думает, что надо бы, наверно, стакан хорошего пива ему купить за помощь, что ли, вот только какой из этих пятидесяти сортов хороший, блядь?

***

У Чонгука во рту — гребаная пустыня Сахара, не меньше, и он боится глаза открывать, потому что последнее, что он помнит — это стопка Егермейстера, запитая тут же самым дорогим стаутом в баре (Чонгук даже не знает, что такое стаут), а дальше в памяти — пропасть. Гук пытается достать хоть какие-то обрывки, осознать, где он вообще и который час, но ничего на ум не идет, кроме того, что лежит он на чем-то пиздец твердом и что голова грозит расколоться на миллион кусочков. Он аккуратно приоткрывает один глаз, видит плотные темные шторы и облегченно вздыхает, понимая, что он дома. Не в наркопритоне. Не под мостом. И даже не в вытрезвителе. Загадкой остается только, почему в своей квартире он, блядь, спит на полу? Взгляд падает на неразложенный диван, на котором, пожалуй, могло бы поместиться человек пять, а не только Юнги, обжимающийся с какой-то бабой, что, вообще-то, довольно странно, потому что у Юнги нет бабы, вместо бабы у него Чимин, который абсолютно точно пил Егер вместе с ними, но сейчас пропал куда-то. Чонгук приподнимается на локтях, морщится и шипит на затекшую спину, осматривает тела, лежащие на надувном матрасе рядом с ним, узнает в них чиминовых одноклассников, имен которых Гук вообще не помнит, и своих знакомых девчонок, которые вообще-то не лесбиянки (как они сами убеждают всех), но обнимаются и сопят друг другу в лица очень мило и очень по-гейски. С едва слышным стоном Чонгук растягивается на ковре, потирая гудящие виски, клянется, что больше никогда не будет пить, — он клянется в этом стабильно пару раз в неделю, — и понимает по шумному движению, что отсыпается на ковре он не один. Говоря честно, Гук ожидал увидеть Чимина, который частенько лип к Чонгуку, чтобы позлить Юнги. Но уж точно — не парня из туалета в баре, мирно посапывающего на подобии подушки, собранном из пары гуковых толстовок. Чонгук смотрит завороженнно на мерно вздымающуюся от дыхания грудь, на слегка дрожащие длинные ресницы, на приоткрытый рот, бездумно тычет легонько пальцем в пухлую нижнюю губу и понимает, что он — кончился, пропал как человек и как личность, когда острый кончик языка незнакомца смачивает пересохшие и потрескавшиеся губы. «Это пиздец», — думает Чонгук, поднимаясь с ковра и шагая на кухню, стараясь не шуметь и не перебудить спящие трупы, потому что последнее, что он помнит — это рюмка Егермейстера, которую он пил с Юнги, а не с этим парнем, и откуда он вообще взялся в его квартире, Чонгук не представляет. Как и не представляет, кто этот парень. Или хотя бы — как его зовут. На кухне Чонгук стонет уже в голос и безжизненно падает на табурет, потому что стол заставлен пустыми бутылками, и Гук себя знает — больше половины из них он наверняка выпил сам, и наверняка еще ходил за добавкой, и в кошелек заглядывать страшно, да и зачем — очевидно же, что Чонгук пропил все деньги и опять будет ходить к Чимину просто пожрать. Дрожащими пальцами Гук тянется к оставленной кем-то пачке сигарет («Бабское дерьмо», — кривясь, думает он), поджигает кончик, вдыхает в себя едкий дым, и тут же срывается, потому что желудок, мать его, опять дает о себе знать. Чонгук падает на колени перед унитазом, едва успевая понять, что стоять так больно — где-то успел разбить коленку («Блядь»), любимые джинсы порваны и залиты разноцветными напитками («Блядь»), и сейчас, видимо, Гук выблюет из себя не только желудок, но и кишки и вообще все, что есть внутри него («Блядь!»). На этот раз Чонгук уверен, что ел последний раз он когда-то в прошлой жизни, в которой был прилежным учеником, слушался маму и ложился спать ровно в одиннадцать, потому что на кухонном столе не было ни намека на еду, даже ни одной пачки из-под чипсов, только бутылки с разными отметками о крепости. Гук укладывается щекой на ободок унитаза и думает, что надо, блин, что-то в своей жизни менять, чтобы не оказаться на больничной койке с отказавшей печенью или раком легких, когда дверь открывается и недоуменный взгляд огромных оленьих глаз утыкается в едва живого Чонгука. — Ты опять? — тянет удивленно незнакомец, вздыхая. — У тебя это, булимия, что ли? — Скорее неконтролируемый алкоголизм, — отвечает уныло Чонгук. — Чего так рано встал? Все же спят еще. — Уже восемь вечера, вообще-то. И мне надо поссать. Чонгук кивает и послушно отлипает от унитаза, отползая в дальний угол ванной, к стиральной машинке. Тихое журчание бьет по ушам, заставляя похмельного Гука морщиться и мечтать о петле, чтобы завершить свои страдания, и он удивляется, потому что голос незнакомца совсем не раздражал, хоть и звучал громче. Чонгук смотрит задумчиво на спину парня и спрашивает вдруг: — Я тебе случайно вчера не отсасывал? — незнакомец оборачивается и смотрит на него заинтересованно. — А ты хотел? Гук глаза закатывает и ведет плечом неопределенно, мол, хуй его знает, что я вчера делал или не делал. Может, подкатывал дерьмовыми пикаперскими фразами вроде «Вашей маме зять не нужен?». Может, сразу в штаны к незнакомым парням лез. А может, вырубился на полу, как домой пришел, и пустые бутылки — не его рук дело. Хер знает. — Только говорил мне, что я красивый, — говорит парень, забираясь на стиральную машинку и глядя на Чонгука сверху вниз. — Бормотал что-то про ангелов, упавших с небес, про коровьи глаза и про то, что ты б меня оседлал. Я не очень хорошо помню, да и тебя было сложновато понять еще в баре. Чонгук стонет затравленно, потому что он, очевидно, выставил себя полнейшим придурком, как и всегда. Вряд ли, конечно, он своими разговорами сделал хуже, потому что, серьезно, этот парень увидел его впервые на полу грязного сортира, хуже и так уже некуда. Гук смотрит завороженно на тощие коленки незнакомца, едва прикрытые чонгуковыми шортами, на острые локти, на голые плечо и ключицы, выглядывающие из ворота слишком большой для парня футболки, сглатывает шумно, потому что, черт, этот чувак и правда красив. — Как тебя хоть зовут? — спрашивает Чонгук, поднимая наконец взгляд на незнакомца. Парень улыбается слегка, уголками губ, и отвечает своим низким (охуительным) голосом: — Ким Тэхен.

***

— Он, блядь, обиделся, понимаешь? Обиделся! На то, что я уже ходить не мог и отказался пить с ним дальше! Мудила мелкий! Чонгук глаза закатывает и пытается попросить Юнги быть потише, потому что голова после ночной пьянки еще раскалывается, а Юнги, вообще-то, совсем не шумный, пока дело не доходит до Чимина. Который, похоже, разозлился на Юнги и свалил домой (счастливчик), бросив своих одноклассников на Гука (мудила). Чонгук хочет собрать информацию хотя бы по крупицам, узнать, что вчера было, но Юнги говорит, что спать раньше всех лег и не знает, до скольки продлилась вечеринка, а остальные пропили память еще раньше, чем Гук. Тэхен не дает сосредоточиться, сидит, уперев подбородок в блядскую тощую коленку, тычет Чонгука пальцем в сережки в ухе и легко касается его рук, передавая холодную бутылку пива. Гук глаза прикрывает и дышит медленно, успокаивая себя, потому что Ким Тэхен — это что-то слишком, пусть даже Чонгук и не знает, откуда он взялся. Потому, что Ким Тэхена хочется, всего и полностью. Юнги допивает пиво и прощается, уезжает домой, к Чимину, прихватив с собой его одноклассников. Квартира пустеет, и Чонгук боится, что и Тэхен уйдет, исчезнет так же внезапно, резко, как и появился. Но Тэхен чешет голое плечо, смотрит своими оленьими глазами на Гука и спрашивает тихо, словно боясь отказа: — Можно мне остаться еще ненадолго? Если, конечно, я тебе не мешаю. Чонгук качает головой, ликуя в душе, и достает из холодильника еще две бутылки.

***

— Знаешь, для алкоголика ты очень плохо подготовлен к похмелью, — говорит Тэхен, когда они возвращаются из соседнего магазина с новой порцией холодного пива. — У тебя даже таблеток от головы нет. — Да я вообще пообещал, что больше пить не буду. — Кому? — Себе. — Тогда не страшно. Себя можно и обмануть. Тэхен опять утыкается подбородком в коленку, глотает пиво и клацает кнопками на пульте от телевизора, надеясь найти что-нибудь занимательное. А Чонгуку совсем не интересны якобы юмористические передачи и глупые сериалы, ему интереснее на Тэхена смотреть, который не только красивый, но еще и забавный, и корчит странные рожи, и косится слегка, замечает взгляд Гука и улыбается едва заметно. — Могу я у тебя ванну принять? — тянет неуверенно Тэ, теребя край футболки. — У меня дома душевая кабинка, вечность в ванной не был. Чонгук кивает, и Тэхен радостно убегает в ванную, сверкая пятками. Гук ухмыляется, неторопливо встает, чтобы найти чистое полотенце, и после следует за Тэ. У Чонгука окончательно срывает башню, потому что Тэхен без футболки, с голыми острыми лопатками и россыпью родинок на загорелой коже — это слишком, не только для Гука, но и вообще, блядь, для всего мира. Чонгук подходит к нему, обнимает сзади, утыкаясь губами в изгиб шеи, гладит живот ладонями, шепчет в чужое ухо, тихо и горячо. — Скажи, если тебе не нравится, — шепчет Чонгук. — Скажи, что мне сделать для тебя, — шепчет Чонгук. — Откуда ты такой охуенный, — шепчет Чонгук. И знает, что для Тэхена сделает все, что угодно, что бы тот ни попросил, потому что Ким Тэхен — как божество, явившееся в пивном угаре, которому Чонгук рад служить и поклоняться, лишь бы слышать рваные вдохи, ловить чужие губы своими, прижимать так близко и крепко, словно желать срастись воедино. Вода грозится начать переливаться через край ванны, но Гуку плевать, он и не замечает, потому что куда важнее прикусывать тонкую кожу, пальцами очерчивать каждый изгиб тела и смотреть в оленьи глаза полуприкрытые мутным от желания взглядом. Чонгука плавит, колени дрожат и ноги подкашиваются, и не потому, что второй день подряд восславляет Диониса, а только от того, что Тэхен губы закусывает, перехватывает гуковы руки и тянет их вниз, чуть не хныча от возбуждения. Чонгук берет его член в ладонь, проводит медленно по всей длине, оглаживает мягко головку подушечкой большого пальца, а сам думает лишь о том, как бы не спустить прямо в трусы, ведь Тэхен, тихо шипящий и матерящийся сквозь зубы, толкающийся пахом в руку Гука и вгоняющий короткие ногти в кожу — это зрелище настолько охуенное, что Чонгук молится всем богам, в которых он верит или нет, чтобы увидеть это еще хотя бы раз. Несколько быстрых размашистых движений, и Тэхен пачкает ладонь Чонгука на шумном вдохе, обмякает в его объятиях и голову на чужое плечо укладывает, жмурясь и силясь восстановить сбитое дыхание. Подглядывает из-под опущенных ресниц, тычется носом в чонгукову щеку и шепчет тихонько, кивая на полную ванну: — Не хочешь ко мне присоединиться?

***

Чонгук перебирает задумчиво влажные тэхеновы пряди, пока тот зевает широко, трет сонные глаза и дымит забытой кем-то из гостей тонкой сигаретой. Гук кривится от мерзотного запаха ментола и дерьмового табака. — Хоть бы на кухню курить ушел, — ворчит Чонгук. — Все равно вся квартира провоняла, — пожимает плечами Тэхен и ежится от сквозняка. — Похолодало. — Тебя дома никто не ждет? — Гук заворачивает Тэ в плед с белыми медведями и целует макушку, зарываясь в еще не до конца высохшие волосы. — Ждет Тэн, — Чонгук дергает бровью вопросительно, потому что какого черта, Тэхен, у тебя кто-то есть, а ты у незнакомых парней ночуешь? — Это мой кот, — поясняет Тэ тут же, видя недоумение на чужом лице. — Сосед по квартире сегодня отдыхать улетает, а кота надо кормить. Чонгук коротко кивает, немного разочарованно, когда Тэхен выбирается из пледа и начинает собираться. Натягивает на парня одну из своих толстовок, чтобы не простыл, мажет по щеке губами и закрывает за гостем дверь. Гук утыкается лбом в глазок, потому что в квартире сразу стало как-то тихо и одиноко, но тут же себя одергивает и идет к холодильнику, достает свежую бутылку и медленно начинает прибирать разгром на кухне. Его отвлекает сигнал о сообщении телефона («Какой придурок пишет посреди ночи?») Смотри-ка, у меня есть твой номер. Я вернусь скоро. Если, конечно, я тебе не мешаю. Чонгук улыбается и тут же набирает ответ: Кота с собой захвати.