За семью печатями сокрыто...

Люксембург всегда был послушным мальчиком. Если брат или сестра велели ему проводить в библиотеке как минимум шесть часов в день, он добросовестно выполнял их наказ, часами напролёт читая подобранные ими книги - на этих страницах, знал он, хранятся бесценные знания, без которых ему никогда не быть полноценной страной. И пусть в этих фолиантах нет ни одной картинки, и пусть далеко не все слова в них понятны, и пусть заложенный в них смысл то и дело ускользает от него - он продолжает прилежно читать. Он понимает: это для его же пользы. Если кто-то из старших требует держать спину ровно, он из-за всех сил старается не сутулиться - правильная осанка, понимает он, - признак благородства и залог крепкого здоровья. И пусть плечи ноют от усталости, и пусть, кажется, каждый мускул в его теле умоляет хотя бы о минутной передышке - он сохраняет идеальную осанку. Это, понимает он, ради его же блага. У любого требования и у любого запрета всегда есть практический смысл, у всякого неповиновения и нарушения всегда будут какие-то последствия. Ничего не бывает просто так. Однако, маленький Люксембург искренне не понимал, почему же нельзя подходить к большой дубовой двери в восточной части дома. Таких дверей в этом огромном особняке было бесчисленное множество, но именно эта и только она была под запретом. Запрещена совсем: не входи, не приближайся, не спрашивай о ней и даже не думай! На единожды заданный вопрос почему-то каждый отвечал по-разному, но всегда одинаково: "Потому что", "Нельзя" или, что чаще, просто молчанием. Запрещали не только Люксембургу - кроха Романо, например, тоже не допускался к ней никаким образом. Да и остальные обитатели дома старались избегать этой двери: бывал за нею, обыкновенно, лишь Пруссия. Он часами пропадал там, и возвращался всегда измученный, уставший, с покрасневшими глазами и едва подрагивающими руками. Иногда туда ходил и Австрия - редко и ненадолго - он возвращался оттуда крайне подавленный. Остальные предпочитали обходить эту дверь стороной, лишь изредка поглядывая в её сторону - и столько в этих взглядах было тоски!.. Недомолвки и недопонимания всегда вызывают любопытство, а особенно - у маленьких мальчиков, пусть и неизменно послушных. - Скажи, Романо, как ты думаешь, что спрятано за запретной дверью? - как-то зайдя пожелать своему приятелю доброй ночи, тихонько спросил Люксембург. Итальянский мальчишка в ответ забавно, как и всегда, нахмурил бровки. - С чего бы мне знать, придурок? Будто я был там!.. - Но... разве тебе не интересно узнать, что же там такое спрятано? - Что ты пристал, чёрт возьми!.. Тупой Испания тоже ничего не хочет мне говорить, так-то! А сам я туда не сунусь, ни за что! - Тебе... страшно? - Что за вздор!.. Конечно же, мне страшно! И вообще, ты мешаешь мне спать, идиотина! - с этими словами мальчишка отвернулся от собеседника, натянув одеяло едва ли не по самую макушку. Разговор был окончен. Люксембург понимал это, покидая своего приятеля и возвращаясь к себе в комнату. Этой ночью он так и не сумел уснуть. Казалось, мысли о запретном оставили юную головку - Люксембург напрочь позабыл о той двери, коротая дни за умными книгами. Однако, стоило лишь ночи накрыть темным покрывалом небосвод, как мысли возвращались вновь и вновь, с каждым разом становясь всё навязчивее. Их оковы отпускали лишь когда за окном начинало светать, уступая измученное сознание объятьям недолгого сна. Всему есть свой предел, знал Люксембург, и однажды его собственный тоже был преступлен. Это случилось, когда в одну из тревожных осенних ночей послушный мальчик с маленьким зажжённым фонарём в руке тихонько покинул свою комнату. Крадучись, он шёл по огромному холодному дому, трепетно прислушиваясь к каждому шороху, боясь быть пойманным на нарушении негласно принятого распорядка. Сейчас этот особняк, в котором он прожил, наверное, чуть больше чем целую вечность, казался ему совершенно чужим и враждебным. Страх сковывал каждую клеточку тела, ежесекундно подталкивая вернуться назад, в тёплую постель, и позабыть обо всём. Но была и иная сила, имя которой, очевидно, - любопытство. И сила эта в ту ночь оказалась превосходящей всё остальное. И вот уже маленький Люксембург у заветной двери, и детское сердечко бьётся взволновано и пугливо. Нужно быть бесстрашным, повторяет себе он, аккуратно - едва-едва - толкая тяжёлую створку. На удивление, та даже и не думает протяжно скрипеть, движется бесшумно, открывая тёмную щель. И мальчик несмело в эту щель проскальзывает. Вместо адского предместья или ямы с заточенными кольями Люксембург оказывается всего лишь в коридоре. В длинном тёмном узком коридоре, в конце которого тусклый лунный свет, едва заглядывающий в окна, выхватывает силуэт ещё одной такой же двери. Разгадка там, чувствует мальчик, разгадка близка. Он делает маленький шажок вперёд - к неизвестности. Пусть и страшно, но он готов... Маленькая ножка замирает, так и не сделав второго шага. Голос. Немного скрипучий голос негромок. Он точно страж, вставший на защиту мрачной тайны, не желающий пропускать дальше. Голос звучит будто из-за дальней двери, а будто и отовсюду, и голые каменные стены отражают его. Голос поёт что-то на немецком, что-то явно знакомое,.. но Люксембург не в силах этого понять: его тело сковывает необъяснимый ужас. Он делает шаг назад. Будто в страшном сне мальчик бежит в свою спальню, боясь не успеть - куда и зачем? Едва упав на кровать, он забывается тревожным сном. И на утро ему искренне хочется верить, что это всего лишь сновидение, его собственное наваждение, но вопрос вечно хмурого Романо разбивает его надежды. - Ты что, вчера ходил к той двери? Но Люксембург только молчит в ответ: он не хочет отвечать, он не знает, что ответить, не может дать ответ. Он желает забыть... Но мысли не отпускают его. Они мучают мальчика ещё две бессонных ночи. И вот на третью он, наконец, не выдерживает. Снова тот же страх перед двуличием спящего ныне дома, снова необъяснимый ужас. Но он больше не сбежит - не теперь, когда зашёл так далеко, ни за что так, как тогда. - Я тебя не боюсь. - шепчет он в тёмную пустоту, и понимает: голоса тут больше нет. Страж не выходит на этот раз встречать незваного гостя, точно чувствуя проснувшуюся в мальчике храбрость. Коридор кажется бесконечно длинным, но оказывается пересеченным в одно мгновение. И вот, момент истины. "Нужно быть бесстрашным", - повторяет себе Люксембург, и дрожащей рукой толкает дверь. За дверью оказывается обычная спальня. Фонарь на тумбе зажжён, и в комнате царит полумрак. Душно - очевидно, окна давно никто не открывал, словно жадно желая уберечь драгоценное тепло, пусть и затхлое, от холода осенних ночей. Посреди спальни стоит кровать с балдахином - она кажется просто огромной в этой полупустой душной комнате. Люксембург вздрагивает, когда со стороны этой самой кровати доносится приглушённый стон. А затем ещё один, и ещё. Следом - невнятное хриплое бормотание и опять стон. А за ним - задушенный кашель, будто вороны дерут кому-то глотку изнутри. В кровати что-то копошиться-шевелится, и Люксембург на нетвёрдых ногах подходит ближе, намереваясь забраться на постель. Момент истины. И что же он видит? Среди беспорядочно разбросанных подушек, на сбитых простынях, в ворохе одеял обретается мальчик. Такой же ребенок, как он сам - может, чуть старше. И кажется, он и секунды не может пролежать спокойно - мечется по скомканному посеревшему белью туда-сюда и тихонечко стонет, воет сквозь зубы, периодически заходясь в приступах кашля. Его тело буквально горит - Люксембург чувствует это, едва коснувшись ладошкой потного лба с прилипшими к нему светлыми прядями чёлки. Словно почуяв прохладу прикоснувшейся руки, лежащий на постели мальчик приоткрывает помутневшие голубые глаза, - его взгляд лишён всякой осознанности. Грудь Люксембурга признает сильнейшая боль. Он вдруг отчётливо понимает ВСЁ, вообще всё происходящее, всё то, что скрывалось за фразами "Потому что" и "Нельзя", за молчанием, в глубине покрасневших глаз, за полными боли взглядами. Безумная боль. И всё, что может сейчас, он делает - ему остаётся лишь крепко схватить агонизирующего мальчишку, прижать к себе содрогающееся в мучительных конвульсиях тело умирающего господина - истинного господина, почти всегда пропадавшего на войне - с кем и за что? Он уже не осознаёт своих действий, в груди болезненным пламенем горит лишь одно желание хоть как-то облегчить страдания Империи, погибающего - горящего в этой агонии - кто знает, как долго? - вот уже многие и многие года. Исхудалое тельце дрожит и кашляет в его руках, но он держит крепко, ни в коем случае не смея отпустить. Кажется, он сам становится частью этой агонии или агония становится частью него? Люксембург не знает, сколько секунд или часов проходит прежде, чем он отчётливо слышит такие, казалось бы, знакомые шаги. Он замирает, а спустя мгновение, разжав не желающие гнуться пальцы, шустро скатывается под кровать, замирая, прячется. В комнату входят и, постояв самую малость у порога, с тяжёлым вздохом идут к дальней стене. В тот момент когда пришедший поворачивается спиной к кровати, чтобы расшторить окно, Люксембург выскальзывает из своего убежища и пулей несется прочь. Выбегает из комнаты прежде, чем его успевают заметить, обернувшись; бежит по длинному коридору, минуя запретную некогда дверь, - прочь! - спустя лестничные пролёты и лабиринты переходов... падает на свою кровать и забывается болезненно-пустой дрёмой. И в тот же день, когда сидящий в лучах тусклого осеннего солнца Романо, задаёт свой вопрос, Люксембург точно знает, что всё это случилось наяву - это происходило и происходит сейчас - ноющая боль под рёбрами ещё напоминает о себе едва ощутимым отголосками. - Ты ведь был за той дверью! - восклицает мальчик - этот наивный итальянский мальчик! Молчание. Молчание в ответ. - Ну, скажи, ну что там за нею? - голосок Романо дрожит, ведь ему любопытно, интересно... - и только-то! - Прости, я правда совсем ничего не помню... Люксембург качает головой, пряча взгляд под отросшей чёлкой. Теперь он знает, что за некогда запретной дверью находится коридор, ведущий в спальню. И в той самой комнате уже который год медленно и мучительно умирает Священная Римская Империя. И Австрия иногда ходит его проведать, а Пруссия пропадает там днями, а порою и ночами, в попытках хоть немного уменьшить страдания погибающей страны. Он приносит пищу и читает сказки по вечерам. А иногда остаётся на всю ночь и поёт бьющемуся в конвульсиях мальчику колыбельные - Люксембург знает некоторые из них. Любой запрет имеет причину, и этот - понимает он - вовсе не исключение. Всякого преступившего запрет ожидают последствия, и он получил их - получил сполна. Люксембург понимает: он повзрослел. И он вовсе не желает, чтобы маленький Романо заплатил такую же цену, расставшись со своим хрупким детством - только не сейчас. Пусть лучше думает, что призраки и чудовища охраняют там свой волшебный клад. Пусть, пусть!.. Люксембург не расскажет ему, что за дверью спрятана обречённая на гибель страна. За семью печатями сокрыто отчаяние.