Воспитание

— Ничего, если ты встревожен и боишься темноты, — проникает своим голосом в самую глубь моей души, обнаруживая в ней все тайны и слабости. — Я просто жду тебя в ней, чтобы поглотить твою душу, разорвав на куски. — Пожалуйста, хватит, я буду послушным, — прошептал я дрожащим голосом и сполз по стене, прижимая руки к груди и захлебываясь слезами. — Мой маленький мальчик, — Он поднялся и, подав мне руку, дернул на себя, от чего я оказался в его объятиях. Я еще больше испугался и сделал шаг назад, освобождаясь из кольца его рук. Он усмехнулся, но выглядел довольным, будто такая реакция нравилась ему. Я судорожно сглотнул, пытаясь выдавить хотя бы слово. — Ты думал о том, чтобы покончить с собой? — Нет. Полузадушено, едва слышно, жалкий выдох. Я хотел быть свободным и только. Но он пристально смотрел в мои глаза, словно пытался в них что-то найти, одному ему понятное, видимо, нашел, выдохнул, расслабился, перестал выворачивать мне шею, ладони обхватили мои руки, ритмично сжимая, слегка поглаживая. — Не нужно зажиматься… то, что мы делаем… ты привыкнешь… Я надеялся на это каждый день, каждый раз, когда он проталкивал в меня свой член, но проходили недели и, я продолжал кусать губы, чувствуя его накачивающие толчки. — Твое неприятие, это всего лишь последствия развлечений в притоне, но ты постепенно все забудешь, научишься расслабляться, тебе понравиться быть со мной. Ты же считаешь меня привлекательным мужчиной? Не вопрос, почти утверждение. Чонгук знал силу своего обаяния и совершенной внешности. Слишком красивый, чтобы сомневаться в этом. Только красота эта холодная и веет от нее страхом, запредельным ужасом, не вызывает восхищения, только неприятие, отталкивает, заставляет отступать, вызывает желание спрятаться. Я затравленно киваю, соглашаясь с его словами. Он насмешливо изучает меня, потом кидает меня на кровать, закладывая руки за голову. — Ты хочешь помочь мне расслабиться? Его взгляд выразительно скользит с перепуганным меня на его явное возбуждение. — Я не хотел бы принуждать, Техён, только с твоего согласия. Я испуганно застываю в ожидание приказа, но он продолжает молчать, снова чего-то ожидая от меня. Я невольно сжимаюсь, желая потеряться под этим пронизывающим взглядом и, Чонгук говорит свои последние слова… Честно говоря, я никогда не задумывался о смерти, даже когда умер отец, а Сэми заболел. Я все равно думал, что буду жить вечно. Наверное, все подростки такие. Но сейчас сознание, что моя жизнь каким-то образом находилась в опасности, занимало все мои мысли. Трагедия человека именно в том, что он знает, что смертен. Знает изначально и именно в этом ужас. Какие-то безумные деяния лишь попытка себя убедить, что смерти нет. А она, как ни печально, есть. Хотя есть в этом какая-то романтика умереть молодым. Уже кончается подростковый период твоей жизни, ты вроде бы вступаешь в «новую эру», но она кажется тебе совершенно чужой, не такой, какой ты бы хотел её видеть. Ты объявляешь борьбу всей своей жизни, но ты гибнешь в бою. Сначала тебя больно ранят, но ты ещё живой, ещё способен нанести ответный удар, но тебя добивают, и твоя кровь окрашивает Землю. Но как, же так могло быть, если ты хотел жить, но погиб. Ты не смирился с законами общества, а общество не смирилось с тобой. Но, черт возьми, мне невыносимо страшно умирать. Жить хочу. Почему такие здравые мысли приходят в голову, когда уже поздно? Я смотрел на свое тело, распластавшееся на операционном столе, на суетящихся врачей и отчетливо понимал, что фактически уже умер. Кадры, которые мне не понадобились, закружились перед глазами: воспоминания, эмоции и старые раны снова раскрылись, свежо и больно, как прежде. Как банально, боже, как банально я умираю. Он говорил, что порой перед смертью люди чувствуют ее. Он говорил, что есть разные виды предчувствия. Человек может быть спокоен за несколько дней до смерти, черты его лица сглаживаются, он ходит по улицам города в задумчивости, размышляет, в его душе поэзия облетающих листьев. А может быть и страх, мерзкий, дрожащий, сводящий с ума страх, когда вечером комната становится тюремной камерой, а окно кажется таким узким, словно издевательство, словно брошенная небрежность… Все кончено, все… История подошла к концу, для меня, как обычно трагическому. А во всем был виноват только он. Он меняет лица как маски и всегда возвращается за мной, чтобы втянуть в безумный карнавал. Его печальные глаза жалят в самое сердце, а когда я изменяю ему, он больно ранит, а потом зализывает мои раны. Разве один час, один день, один взгляд и один жест могут изменить мир?