Not bonds but fetters

Бен ненавидит узы. Кем бы ни была его пара, он ненавидит ее настолько сильно, как только может. Каждую минуту, каждую гребаную секунду, каждое мгновение своей жизни. Он не может не думать о том, как бы прекрасно было, не имей он и пары вовсе — такие случаи нередки, и Бен считает, что вопреки декларируемым принципам, свободные от уз — самые счастливые на свете. Они могут выбирать. Он же права выбора лишен и вынужден мучиться от того, что его гипотетическая пара, чтоб её хатты драли, не способна ни хранить верность этим тупым узам, ни вести целомудренный образ жизни. Впервые в жизни Бен напивается до беспамятства, чувствуя, как на спине широкой полосой проступает болезненное клеймо — позорная метка чужой измены. Измены человека, которого он не знает и даже никогда в лицо не видел. И видеть отчаянно не желает. Будь у него хоть малейшая возможность, Бен бы избавился или от уз или, чего уж там, от их носителя «на том конце». Но ему сейчас не найти того — или ту — второго. Даже с помощью Силы. Будь прокляты эти узы и все связанное с ними! На спине на память о том вечере остается уродливая отметина, и Бен клянется себе, сам не зная, чем именно, что обязательно отомстит. Сделает так же больно. А еще лучше — в десятки раз мучительнее. Он посещает бордель, как только подворачивается случай, и с какой-то садистской расчетливостью организовывает себе ночь и трех девиц, получая удовлетворение не столько от секса, сколько от знания, что кому-то сейчас так же больно и мерзко, как было недавно ему. Тварь на другой стороне уз, очевидно, воспринимает произошедшее как вызов, иначе объяснить не только повторение, но и увеличение числа сексуальных контактов Бен не может. Ему не верится, что кому-то может настолько не хватать секса, чтобы трахаться чуть ли не каждый день. Метки появляются одна за другой, снова и снова уродуя спину и плечи, расползаются на руки, оплетают бедра. Бесят. Ярость и ненависть, полыхающие в Бене, никак не вяжутся со Светлой стороной Силы, да и слышать о спокойствии или тем более прощении настолько отвратно, что едва удается сдерживаться, чтобы не нахамить «любимому дядюшке». Бессмысленная борьба с узами вызывает тошноту. Новый Учитель и новый путь кажутся спасением. Прошлое хочется стереть, вычеркнуть любое напоминание о нем. Бен меняет имя, меч, сторону Силы, вот только избавиться от меток и «второй половинки» так просто не получается. Они всегда с ним. Иногда Рену думается, что он перегорел — плотские утехи наскучили, да и «на том конце» тоже затихли, все время занимают то учеба, то поручения Учителя, и он не помнит, когда в последний раз ощущал появление метки. Это к лучшему. Возможно, его вторая половинка наконец-то отчалила в мир иной. Мечтать никто не запретит, но даже эти мечты выцветают, становятся плоскими и серыми. Ярость прячется где-то внутри, уступая свое место безликому спокойствию, отчуждению и скуке. Иногда Кайло кажется, что он такой же пыльный, как и скучные будни, что он действительно прогорел до пепла, но только после знакомства с Хаксом оказывается, что это неправда. Тот кажется отвратительно вежливым, до изморози по коже, помешанным на правилах и чувстве собственного величия айсбергом. Редкостным во всех отношениях мудаком. Но ярость в груди будит совсем другое — стоит только Рену встретиться с генералом глазами, как между ними, тонко звеня, протягивается невидимая нить. Трижды проклятые Узы. И ненависть в стальных глазах рыжего ублюдка на диво созвучна, взаимна той, что испытывает сам Кайло. Разорвать бы его. Собственноручно выпотрошить. Медленно насадить на световой меч, или лучше на тренировочный, и оставить подыхать, захлебываться собственной кровью. Увы, Учитель от перспективы лишиться одного из командующих в восторге не будет, а испытывать на себе всю мощь фантазии Сноука желания что-то не возникает, так что Хакс определенно останется жить. Но вот портить эту жизнь всеми доступными способами Рену никто запретить не в состоянии. Как и возобновить практику затаскивания в свою постель всех пригодных для этого. Рен бы никогда не подумал, что такой отвратительно холодный тип, как этот Хакс, способен вообще заниматься сексом. Во всяком случае, весь его вид говорит о том, что единственная позиция генерала в постели — бревно. А поди ж ты. Не то чтобы Кайло не было, чем заняться, кроме как рыться в чужих мыслях, однако любопытство грызет его. По Хаксу понять что-либо сложно — форма скрывает его тело ничуть не хуже, чем собственные многослойные одежды магистра, а сам Рен особым зрением как-то не обзавелся чтобы видеть следы страсти или те же метки сквозь одежду. Где расположены последние, правда, можно вычислить по тому, как едва заметно кривятся губы генерала, когда он прикасается к себе. Они оба с видимым удовольствием обмениваются по утрам гадостями и не слишком завуалированными оскорблениями. Возможно, если бы не эти хаттовы узы, соединяющие их, но не гарантирующие ничего, кроме совместной смерти и, возможно, крышесносного секса, отношения между ними сложились бы по-другому. Иногда, очень редко, Рен думает о том, что в общем-то, генерал вполне симпатичен, и даже выражение лица, напоминающее кирпич, его не портит. Такого интересно было бы поставить на колени. Не силой, нет. Кайло уверен, что смог бы сделать так, чтобы Хакс сам встал на колени перед ним. Будь ситуация другой. Но она не была, и уже не будет. И вместо желания увидеть, как страсть изменит лицо генерала, мечтается только о том, какова будет его агония. Рен прекрасно знает, как перекашивает Хакса от ненависти или отвращения, когда магистр не стесняется ненавязчиво демонстрировать следы бурной ночи. Проведенной не с Хаксом, естественно. Сам генерал до такого не опускается, всегда застегнутый на все пуговицы — он как каменный монолит. Непонятно с кем трахающийся. В то, что Хакс мог бы кому-то просто приказать, Рен не верит, а капитана Фазму и остальных особей женского пола даже не рассматривает как вариант: благодаря этим самым узам, ну и немного — чтению мыслей, он знает, что генерал на них даже не посмотрит как на объект влечения. Вообще, к Хаксу и его ненависти, так похожей на свою собственную, Рену привыкнуть оказывается легко. Сложнее не дать эмоциям трансформироваться во что-то другое, более яростное и смертоносное… или же, напротив, сменившее вектор. Не хватало еще для полного счастья начать Хаксу симпатизировать или, упаси звезды, начать влюбляться! Такого Рен себе никогда не сможет простить. Хотя… усталые черные тени под глазами генерала ну совсем не красят, но не загонять же его в кровать насильно — не поймет. Так они и живут, превращая каждую встречу в поле боя и наполняя слова ядом, да только мерзостное чувство там, под ребрами, приправленное изрядной долей ненависти, никак не желает утихать. Точно так же, как и негласное состязание, кто кому сделает больнее. И ничем хорошим, конечно же, это закончиться не может. Колкая звенящая обреченность висит в воздухе предзнаменованием беды. Никто из них двоих ее не слышит. «Старкиллер» рушится. Корчится в агонии раздираемая жаром планета, с которой спешно эвакуируются все, кто только может. Кроме Хакса. Генералу предстоит найти где-то в этом рушащемся безумии ненавистного магистра… Хаттового надоедливого идиота! Проклятого космосом психа. Вторую половинку, мать его. Невыносимого упрямца… Упрямого, слишком гордого мальчишку. … Тварь, умирать из-за которой генералу категорически не хочется! И может, совсем немного, ему жаль… жаль того, чего между ними никогда не будет. Будь все иначе, возможно, он мог бы полюбить Кайло. Со всей его яростью и запертым внутри пламенем. Рен лежит в окровавленном снегу, слишком похожий на мертвеца — если бы не узы, Хакс бы даже поверил, что тот действительно мертв. На лице магистра безобразным росчерком пролегает обожженный след — свидетельство его позора. Кайло этого заслуживает, конечно же. Хаксу даже кажется, что он испытывает жалость к магистру, но он выбрасывает такую глупость из головы. Чего-чего, а жалости Рен не стоит. Только не такой. Отдавая приказы, Хакс старательно не думает о том, что ему действительно страшно потерять Кайло. И не только из опасения умереть самому вслед за магистром. Генерал машинально поглаживает пальцами чужое запястье, безжизненно свисающее с узкой койки — медотсек на шаттле не слишком комфортабельный, но хотя бы такой. Узкая серая полоска на руке Рена, похожая на ряд мертвых чешуек — метка, которой Хакс касается, не замечая — подергивается рябью и тает, словно бы и не было ее. Говорят, искренние прикосновения истинной пары способны стереть с кожи партнера любые следы, а уж тем более, те самые позорные метки. Говорят. Вот только ни Хакс, ни Рен этого не знают.