I. Ведам Дрен
— Истины как таковой не существует, есть только убеждения — и сторона. Ты выбираешь, что правда, а что ложь, потому, что никто не сделает выбор за тебя, — сказал лорд-герцог Ведам Дрен, покачиваясь в седле ездового гуара. Эбонитовые доспехи тускло отсвечивали на солнце, лорд был угрюм. — Я выбрал свою сторону, я поддерживаю возрожденного лорда Неревара. По каким причинам? Причины самые разные, Клинки его поддерживают — и, выждав время, чтобы не казалось, что герцог Вварденфелла, как верный ручной кагути, бежит навстречу желанию Императора и его Канцлера, я обещал ему помощь. — Или, может быть, дело в том, что лорд Неревар Индорил Луна-и-Звезды возродился в женском теле, — со смехом возразил его собеседник, далекий от серьезности. Эшлендерка с черными волосами и красными глазами, «с широкими, пригодными для деторождения бедрами», как с тоской замечал какой-то из вождей этих пепельных кочевников, сватавшийся к ней во время скитаний по Грейзленду. — Нет, — сухо ответил Ведам Дрен. Его люди, спешившие к Горе, были похожи на орды черных шалков, одетые в кожу, хитин и родовой эбонит из шахт и арсеналов герцога, они заполонили собой кратеры и равнину. Пришли и воины дома Индорил, их было очень мало, меньше, чем семян в горсти, едва ли они стали бы серьезной военной силой в случае, если дьявол Дагот Ур захочет призвать даэдра, выпустить пепельных вампиров и моровых тварей. Ведам был мрачнее пепельной бури. Младшие братья доставляли почти столько же неудобств, как корпрус и мор — его землям, и он никогда не забывал о них, как о мелком камешке в сапоге, исколовшем всю ступню. По крайней мере, Орвас сейчас был достаточно далеко. А он уже пытался угрожать Ведам Дрену даэдрическим кинжалом, предупреждая, что если тот выступит против сил Горы с Нереварином, то Орвас его прирежет, как бешеную никс-гончую. — Ты не понимаешь! — бормотал младший брат, его воспаленные от скуумы и бессонницы глаза блестели. — Лорд Дагот, он наш избавитель! Он поведет нас в новый мир, созданный из его плоти его милосердием! Ведам Дрен вздохнул, уперев палец в складку над нахмуренными бровями, велел брата оглушить, сунуть в мешок и отвести на Аскадианские острова, отпаивать квамовым молочком, не выпускать из комнаты и следить, чтобы в руки ему не попадали ни ножи, ни вилки. Пока Орвас только руководил продажами скуумы, Ведам еще мог закрывать на это глаза. Скуума, Шестой, проснувшийся Дом, угрозы — все это уже слишком. Шестой Дом был опасен. Ведам Дрен своими глазами видел и корпрусных тварей, и вампиров, и жрецов, но он мыслил практически, не пускаясь в рассуждения о богах и демонах. Дагот Ур обладает силой, достаточной, чтобы Вивек не мог его остановить и вынудить последнего просить Нереварина о помощи. Как политик Вивек проигрывает Империи, уже проиграл Тайберу Септиму. Неодобрение клокотало у Ведам Дрена в горле, когда он думал о его постоянных уступках Сиродиилу, хотя сам он давно научился извлекать несомненную выгоду из отношений провинции с Империей. Отношения Морровинда с Императором можно было описать одной краткой фразой: по-собачьи, Имперский Город сверху. Нереварин не ехала верхом, она шла пешком — женщина в доспехах впереди черной, шевелящейся, перекатывающейся через увалы, ощерившейся пиками и стягами армии, собранной Ведам Дреном. Трибунал все еще мог возмутиться, а Ординаторы — проявить самое пристальное внимание к герцогу Вварденфелла, открыто поддержавшему еретический культ. Но Неревар Индорил Возрожденный — меньшее зло по сравнению с Дагот Уром Проснувшимся. К тому же, у Ведам Дрена была информация, что Вивек этот поход одобрил, и даже если нет, стоит цепким пальцам Ординаторов в шлемах с золотыми султанами потянуться к герцогу Вварденфелла, Империя даст команду Легионам. Императору невыгодны волнения в провинциях и укрепление позиций Морровинда. Как бы безумен Дагот Ур ни был, Ведам Дрен понимал — Дагот Ур может сделать Морровинд сильным, очень сильным, достаточно сильным, чтобы противостоять Империи. Жрецы Шестого Дома говорили с Ведам Дреном — во сне. Всего два раза, потом он вышвырнул проклятую статуэтку. Практик, Ведам Дрен любил проверить свои теории на деле, вот и проверил. Искушение было велико, но цена, которую придется заплатить, оказалось еще выше. На Нереварин надеты легкие, покрытые синей эмалью доспехи Дома Индорил. Ведам Дрен сам сопровождал ее к Луне-и-Звезде, присутствовал на Совете Старейшин. Решался Дом Индорил долго и мучительно, их можно было понять, если выбор будет неправильный или Трибунал его не одобрит, некому будет защитить их от гончих Министерства Правды, каменным кулаком нависшего над ленивым, праздным столичным Вивеком. У них ведь нет поддержки императора, которому они — пока еще — нужны. После гибели Неревара Индорила в битве при Красной Горе дом Дагот исчез, а Дом Индорил ослаб настолько, что незаметно вышел из вечной борьбы за власть. Теперь за милость Империи дрались только Хлаалу, заносчивые редоранцы и Телванни, последние скорее от скуки и из любви к интригам. Эти волшебники, никогда не поймешь, что у них на уме. Нереварин родилась в Эшленде, среди пепельных пустынь, разломов застывшей магмы и булькающих грязевых озер, родилась у колдуньи племени Эрабенимсун. У пепельной провидицы было видение, что из ее чрева вышли Луна и Звезды, высоко поднявшиеся над Красной Горой, Нереварин сама рассказала Ведам Дрену эту историю за партией в петанк. Она ведь ничего не умела, ничего, только любила читать. Вытирала испачкавшиеся пальцы о подол юбки, сшитой из звериных шкур, как носят эшлендеры, заходя в комнату, садилась на пол, а не на стул, ругалась, как пьяный пастух нетчей. Ведам Дрен создал ее. Он нанял этого маленького извращенца, Крассиуса Курио, чтобы научить ее со вкусом одеваться, держать себя, как леди, пользоваться столовыми приборами, научил ее облекать свои мысли в череду витиеватых слов. Если ей предстоит говорить с Трибуналом, убеждать противников в долгих ученых спорах, вести переговоры — она должна научиться выражать мнение осторожно и убедительно, а не заявлять с режущим столичный слух эшлендским акцентом: «Я избрана Азурой и я пришла вам помочь». А теперь Нереварин, возрожденная Неревар, идет во главе армии, которую Ведам Дрен дал ей, заручившись поддержкой дома Индорил, который он убедил признать ее Нереваром. Впрочем, было многое, что она сделала сама, раньше, когда Ведам Дрен еще не знал ее, не пригласил в свой дом, еще не думал о возрождении героя дома Индорил, как о возможности — для себя — стать не только герцогом Вварденфелла, но и, может быть... Может быть. Нереварин излечилась от корпруса — Ведам Дрен пока не знал, как, но подозревал, что в этом может быть замешан старый сумасшедший волшебник Дивайт Фир, насоздававший себе, как гомункулов, женщин-дочерей из собственной плоти. Говорят, он так и живет с ними в собственной башне неподалеку от береговой линий Аскадианских островов, чтобы, все же, держаться на расстоянии руки от городов Телванни. Волшебники предпочитают быть каждый сам по себе. Ведам Дрен тоже, так было проще, так было удобнее. Когда ни о ком не заботишься и никто не заботится о тебе, становишься менее уязвимым. У политика не должно быть слабых мест, никого, к кому могут подослать наемных убийц из Мораг Тонга, никого, чьим именем его можно было бы шантажировать. Поэтому Ведам Дрен был так холоден со своей семьей. Все ради любви — и для их же блага. Нереварин сделала знак остановиться, передние ряды сбавили шаг, сдерживая задние, муравейник данмерских тел пошел волнами. Ведам Дрен натянул поводья, сдерживая гуара, его спутник, Клинок, тоже. Что она сказала им? Что под сень Красной Горы войдет одна, чтобы лицом к лицу встретиться с бывшим другом, Дагот Уром, и поразить его, Дьявола, насылающего мор и безумие на Вварденфелл, в честном бою. Ведам Дрен почти гордился ей, гордился тем, как ловко и убедительно она научилась говорить. Но Ведам Дрен все же не доверяет ей полностью и не хочет отпускать ее одну. Потому, что по ночам она иногда мечется и шепчет, зовет кого-то, выкрикивая имя — «Ворин». Ведам Дрен очень рисковал, но он готов был рискнуть. Он первым поверил в лорда Неревара Возрожденного, может быть, и не так, как того требует строгий эшлендский культ, но он знает, что когда она говорила, что «просто хочет помочь» — говорила правду. Что она только за женщина, подумал Ведам Дрен в приступе внезапной ярости, почему она всегда пытается всем помогать? Помочь Вивеку освободиться от заблуждений, помочь Ординаторам понять неправильность своей позиции, помочь рабовладельцам Телванни осознать, что держать взаперти живое, мыслящее существо и продавать его, словно скот, неугодно Азуре, помочь бедному лорду Даготу понять всю глубину своего безумия. Неужели она и правда в это верит, спрашивает себя Ведам Дрен. Тогда она, верно, глупа, как пробка. Либо и правда — святая.II. Дагот Ур.
Дагот Ур поджидает Нереварин в недрах Красной Горы, перед мысленным взором его третьего глаза проносятся видение армии, собранной герцогом Дреном, но Дьявол Красной Горы знает: им не устоять против его Нумидиума. Семеро его верных братьев, пепельных вампиров, жрецы Шестого Дома, почти завершили строительство. Нумидиум совершенен и прекрасен. Им помогали строить пепельные упыри и рабы пепла, хотя от последних было мало толку, они едва плелись на негнущихся ногах, все время натыкаясь на стены, тачки с металлом и горной породой, и друг на друга. Сердце Лорхана освободило дух Ворина Дагота, когда искалеченное тело его страдало, и сделало его Дагот Уром. Как Дагот Ур он побывал во всех областях Обливиона, его душа приблизилась к Этериусу, но Этериус отверг его; он видел даэдра и говорил с ними, аэдра же остались глухи к его мольбам, но и даэдра было нечего ему предложить. Теперь он сам был даэдра, и считал себя почти аэдра — свой собственный священный предок, наделенный немыслимым могуществом. Дагот Ур наблюдал взлет и падение величайших Домов Ресдайна, и теперь с вершины Красной Горы наблюдал за тем, как они, словно ручные никс-гончие, дерутся за крохи с имперского стола. Лорд Дагот испытывал к ним жалость и брезгливое презрение. Они были недостойны его милосердия, так же, как и остальные. Все они были его врагами. Дагот Ур помнит Неревара, помнит, о чем они говорили, когда бродили по топким берегам реки в рассветном тумане. Оба они тогда не могли заснуть и уходили от лагеря в лес. Воспоминания Ворина Дагота в Дагот Уре почти умерли. Но он помнит, что Трибунал должен быть уничтожен — и улыбается. Они никогда не были достойны силы, которой через край отхлебнули из щедрого Сердца Лорхана, «Сердца Мира, сделанного для того, чтобы удовлетворить других», никогда не умели ей распорядиться, следовательно, должны быть ее лишены — и уничтожены. Это справедливая кара за самонадеянность и предательство. Вивек всегда был слаб, начистоту — Вивек всегда был больше идеологом, дипломатом, вдохновенным мечтателем, такой союзник тоже полезен, но он никогда бы не смог стать достаточно сильным правителем. И не стал. Неревар не отдал бы Ресдайн Империи и не склонился бы перед Тайбером Септимом. Он бы вогнал ему катану в грудь по рукоять, расколов доспех, и с сожалением смотрел бы, как тот умирает. Неревар всегда был очень сострадателен, но обладал высоким осознанием собственного долга перед Вварденфеллом. Если он знал, так будет лучше для его народа — он бы никогда не отступил. Альмалексия всегда была довольно умна, хитрости и изворотливости ей тоже было не занимать. Она знала, что сама по себе никогда не сможет составить конкуренцию никому из свои вынужденных, вымученных союзников в пляске Великих Домов, каждый из которых пытался убедить кимеров, что именно он достоин возглавить остальных. Поэтому маленькая Айем и цеплялась за Вивека, добивалась его, обхаживая, как капризную девицу. В объятиях любовника, укрывшись от взгляда Неревара Индорила, она почувствовала себя в безопасности, подсказывая Вивеку свои идеи, действуя его руками, она вела тонкую игру, пытаясь отрезать Неревара от влияния Дагота, от мудрости Соты Сил, пытаясь рассорить их между собой. Неревара ей отвратить так и не удалось, никто не мог внушить ему того, во что сам он верить не желал. Зато удалось увлечь Сил лживыми речами. Волшебники падки на слова, Ворин Дагот понимал, что теряет симпатии Соты, с сожалением, но пока у него был лорд Индорил — беспокоиться было не о чем. Сота Сил волновало лишь чистое познание, пока Альмалексия обещает ему достаточно загадок, которые он может разгадывать хоть до скончания веков, он будет хранить нейтралитет. Сота Сил — волшебник, что с него взять, кажется, он вошел в их «Союз Пятерых» только за компанию с Вивеком и Даготом, с которыми был дружен. Дагот Уру, Ворину Даготу, тогда еще — молодому, иссиня-черноволосому, вкрадчивому, он всегда говорил очень медленно, мягко, пытаясь скрыть едва заметный дефект речи, донимавший его с детства — пришлось долго уговаривать Сота Сил присоединиться к ним. Волшебник пожимал плечами, уходил от ответа: — Ты же знаешь, друг мой, что сердце мое к политике не лежит. — Н-ни у кого, д-дорогой друг, не лежит сердце к политике, зато у в-всех — лежит к власти, — улыбался Ворин в бородку, темные волосы змеиными лентами лежат на плечах. — Н-но наступают времена, когда неравнодушные к судьбе нашей новой Р-родины должны объединиться. И, прогостив у волшебника несколько дней, Ворин заручился его согласием. Он многое делал не для себя — дом Дагот с расцветом Ресдайна был силен, как никогда — но ради Неревара. Неревар Индорил Луна-и-Звезда. Пламенный идеалист в синем и белом, под синим стягом со звездой Азуры. Почему Дагот Ур так хорошо помнит лица врагов, самозваных богов выдуманного Трибунала, и почти совсем не помнит его, своего ближайшего друга и союзника? Со временем его образ истерся в памяти и и стал видеться словно в тумане, Дагот Ур, Дьявол Красной Горы, помнит только сережку в ухе и взгляд. Неревар был самым великодушным кимером, которого он только знал. Сначала это отвращало циничного прагматика Ворина, который хорошо умел считать выгоду от меров и вещей. Потом его это очаровало. Очаровало сияние неистовой веры в то, что «Что бы ни делалось, все по воле Азуры и все во благо». Неревара любил его народ, любили кочевники, любили главы домов, любила знать и храмовые нищие, архимаги и беднейшие краболовы, пропахшие тинной затхлостью и лежалой рыбой. И Ворин тоже его любил. Неревара невозможно было не любить, даже Альмалексия, жена, изменившая с одним из ближайших его соратников, когда улыбалась ему, словно против собственной воли улыбалась широкой, искренней улыбкой. Альмалексия очень хороша, но улыбка делала ее лицо каким-то хищным, раскалывает надвое, как гниющий плод. А Неревар этого и не замечал, он вздыхал, вертя в руках какую-нибудь безделушку, всегда больше взволнованный происходящим у себя в голове и в душах кимеров, чем секретами собственной спальни: — Мне кажется, они меня не понимают. Они слышат только, что я приведу их к победе и величию, а слова о безнравственности рабства и сильной разобщенности народа их не трогают. Отчего так? Они хотят, чтобы я был их королем, взвалил на свои плечи ярмо власти, а я хочу подарить им свободу. — Конечно же, кимеры слышат только то, что им выгодно, — усмехнулся Ворин и по-дружески взъерошил Неревару волосы, ведь они знали друг друга с детства. Но когда Ворин попытался поговорить с ним о Вивеке и Альмалексии, о том, что они стали слишком близки, о том, чем может грозить и слишком плотное общение Вивека и Соты Сил, попавших под влияние Альмалексии, Неревар только отмахнулся: — Не сходи с ума, брат мой. Если мы не можем доверять друг другу, кому мы можем доверять? Неревар считал его братом. А потом он умирал, истекающий кровью, на руках Ворина, на склонах Красной Горы, усыпанных обломками мечей, щитов и мертвыми телами кимеров и двемеров. Двемеры обманули их, вступили в сговор с ведомым Альмалексией Вивеком. Битва должна была закончиться гибелью Неревара, как они и задумали. Ворин всегда будет считать произошедшее своей виной: он должен был предвидеть, что ложные союзники, бывшие друзья попытаются от Неревара избавится. Но когда Ворин рыдал, прижимая холодеющее тело друга, залитое горячей, липкой, железом пахнущей кровью к стянутой черным панцирем груди, он не думал об этом, он думал только о своей утрате. Горе Ворин Дагота звучало в вое пепельных бурь над Красной Горой. А потом они встретились снова. Неревар вернулся, ведомый Азурой, но Неревар ли? Даже Дагот Ур, родившийся из расколотого, словно щит мертвеца, сердца Ворин Дагота, не смог бы ответить на этот вопрос. Поэтому Дагот Ур спросил его, Неревара Возрожденного: — Кто ты? — Я не знаю, — ответил лорд Неревар, вернувшийся в теле эшлендерской женщины с черными волосами и красными глазами, с лицом, на котором Азура — или, вернее, мастер бамбуковым стеком — оставил свою печать, Луну и Звезду. — Ты игрушка аэдра, их раб? — спросил Дагот Ур. Сила Cердца изменила его, странствия между мирами изменило его тело, он носил золотую маску, чтобы никто из смертных и бессмертных не видел больше его лица. — Нет, — ответила она. — Трибунал послал тебя убить меня? — с нескрываемым любопытством продолжал расспрашивать Дагот Ур. Разве смертное существо может представлять для него, нового Бога Морровинда, бога истинного, в отличие от грубых реплик Трибунала, хоть какую-то угрозу? — Вивек надеялся на это, — ответила Нереварин. — Но я сказала, что если я и убью тебя, то только ради чистого неба над Красной Горой и прекращения страданий моего народа, не ради него или Азуры. — Я бы с большим удовольствием убила Вивека, чем тебя, несчастное существо, — добавила она. — Ибо ты страдаешь, а он воспользовался силой Сердца лишь потому, что желал его могущества. Но оба вы извратили природу Божественного. — Что ты знаешь об аэдра и их природе? — спросил Дагот Ур, с бесконечным сожалением вздохнув. Его вздох шелестом пронесся по пещерам и переходам Красной Горы. — Почти ничего, — ответила она, совершенно не выказывая признаков страха. Она смотрела на него с тем же любопытством, с которым он смотрел на нее. Неревар никогда не боялся, и в этом было что-то совершенно удивительное, живое существо не может не испытывать страха. А он не боялся, никогда. Он просто был очень любопытен. — Ты позволишь мне взглянуть на тебя? — спросила Нереварин. — Я не уверена в том, кто я. Но ты должен знать, что бы не случилось после этого разговора — а оба мы знаем, к чему он ведет — я всегда буду сожалеть о тебе и о Вивеке. — Да, старый друг — сказал лорд Ворин Дагот в теле Дагота Ура, бессмертным ртом дьявола Красной Горы. Нереварин протянула руки к тяжелой золотой маске, веками надежно скрывавшей его лицо от жадных взглядов смертных, маска снималась тяжело, все цепляясь за что-то, широкая, как блюдо, и тяжелая, как горе наславшего моровое проклятие на Эшленд. Три красных глаза сощурились на свету и широко раскрылись, поймав взгляд возрожденного лорда Индорила. Неестественно высокий, с вытянувшимся, деформированным позвоночником, с длинными черными когтями, пепельнокожий Дагот Ур долго смотрел в глаза маленькой черноволосой эшлендерке, в теле которой его друг снова прошел по многострадальной земле их печальной родины, чтобы встретиться с ним снова. А потом он склонился и поцеловал ее в лоб. — Ты вернулся, — сказал Дагот Ур звенящим от счастья голосом. — Ты вернулся. Это были ужасающие долгие века без тебя, мне нехватало твоих решимости и силы. Ты бы не прятался, ты бы... — Я бы — что? — спросил лорд Неревар с легкой улыбкой. Они снова стояли на топких берегах балморской реки и наконец-то лорд Ворин Дагот смог его вспомнить. Тонкий, породистый нос, большие глаза, решительный маленький подбородок, ласковая, мальчишеская улыбка, но линия рта строгая и печальная, уголки губ опущены. — Вместе мы можем возродить королевство Ресдайн, вместе мы даже можем противостоять Империи, сможем ее покорить, — прошелестел Ворин Дагот. — Я не могу сделать этого без тебя, я очень силен сейчас, но даже моя сила не может обратить всех в возлюбленных детей моего Дома. Данмеры боятся меня потому, что не понимают моей силы. Я дам им нового Бога, Нумидиум — а мы с тобой станем его жрецами. Мы поставим Империю людей на колени и заставим ее захлебнуться в собственной крови! — Ты нужен мне, Неревар, — повторил Ворин Дагот, схватив Неревара за руки. Никогда раньше он не позволял себе такой вольности. — Ты сможешь говорить с данмерами и сможешь их убедить, а я сделаю все остальное. Неревар встряхнул волосами и посмотрел вбок, избегая ответить ему прямым взглядом, но когда он посмотрел ему в глаза, Ворин Дагот понял, каким будет ответ. — Ты безумен и не понимаешь своего безумия. Насланный тобой корпрус — не благословение, а ужасная болезнь. Я знаю, как страдает его жертва, потому, что я был болен. Ты истязаешь нашу страну, и... Ты ведь не остановишься, да? — Я не остановлюсь, — сказал Ворин Дагот, сжав руки Неревара так сильно, что мог бы легко переломать ему пальцы, но Неревар даже не вскрикнул. — Если я попробую помешать? — спросил Неревар. — Тогда мне придется тебя убить, — ответил лорд Ворин Дагот с великим сожалением в голосе. — Я свергну их. С тобой или без тебя. А потом, когда через Нумидиум я обрету силу, равную силе Азуры, я уничтожу и ее. И воскрешу тебя. — Хорошо, — тяжко вздохнул лорд Неревар. — Тогда мы будем биться. Прости меня. — За что? — изумился Ворин Дагот. — За то, что я убью тебя, — ответил Неревар.III. Вивек.
Альмалексия отдалилась от Вивека, и он это чувствовал. Тоскливо было осознавать это, но Вивек предвидел подобное. Он понимал, что Альмалексия некогда использовала его, но не мог обвинить в случившемся только Айем. Если бы Вивек не хотел смерти Неревара, он бы воспротивился ее речам и второму, тайному договору между кимерами и двемерами, который они заключили в обход союза Неревара и Дагота против Думака, двемерского генерала с кудрявой черной бородой и лукавыми глазами. — Все проходит — и это пройдет, — сказал Думак, усмехаясь в бороду, когда пожимал руку лорду Вивеку после долгих переговоров. Альмалексия убедила Вивека в том, что Неревар опасен, и опасен тем, что им нельзя управлять. Она знала, как истово лорд Вивек верит в умеренность и порядок, и часто повторяла, что кто-то столь подверженный влиянию сердца, чувств, эмоций, мистических предчувствий, как Неревар Индорил, просто не может быть хорошим правителем Ресдайна. — Посмотри, душа моя, — шептала Айем на ухо своему возлюбленному лорду жаркой ночью на побережье. — Он делает лишь то, что считает нужным, его решения продиктованы «видениями Азуры», либо принять их ему подсказывает сердце. Он не считается с твоим мнением и держит тебя простым переговорщиком, скромным советником, а ты ведь можешь дать этой стране куда больше, чем он. Однажды Неревар загонит Вварденфелл в пучину кровопролитнейшей войны, а Дагот радостно его поддержит, ведь дом Дагот всегда славился своей любовью... к подобным вещам. Нельзя сказать, чтобы самолюбие Вивека совсем не уязвляло то, что именно Луна-и-Звезда был ведущим, а все они четверо — ведомыми. Ворин Дагот вовремя успел занять место за правым плечом лорда Неревара и стать его довереннейшим лицом, ближайшим другом и советником. Но никому из них не стоило обманывать себя, у дома Дагот нет друзей, только полезные союзники, и то, пока Дом в них нуждается. Ворина не смущало, что большинство решений, которые он предлагает другу, Неревар претворяет в жизнь от своего лица — ему все равно, чьими руками он укрепляет власть дома Дагот. А Вивека, справедливого, тщательно взвешивающего каждое свое слово и поступок, желающего открытой игры, такое положение дел возмущало до глубины души. Особенно опасное сближение с двемерами. Вивек был поэтом, личностью тонко чувствующей, его мораль и вера в допустимость или недопустимость тех или иных действий были высоки и священны. Мысли о том, что двемеры пытаются построить Бога рукотворного, Нумидиум, и пользуются силой Сердца во славу своих странных, холодных богов Науки и Логики, возмущали его ум и совесть. Он молился Азуре, пытаясь найти ответы на свои вопросы, но Азура предпочитала являться только своему любимцу, Неревару, что неизменно погружало Вивека в еще более печальное, меланхолическое настроение. Неревар был слишком опрометчив, слишком упрям, он и правда обладал великой силой, даром убеждения и харизмой лидера, которыми совершенно не умел пользоваться. Его любил народ, Неревар пекся о кимерах, как о своих детях, но что он делал для их блага? Он поощрял свободомыслие, мечтал о равных правах для всех жителей Ресдайна, об отмене рабства, но насколько это было возможно сейчас, когда двемерская угроза была так сильна? То, что делал Неревар, только разобщало народ, а если бы он попытался отпустить рабов, слишком многие его возненавидели: те же Хлаалу, половину доходов которых составляла работорговля. Хлаалу — древний и уважаемый дом, их основатель вел свой род еще с благословенного Алинора, а оттуда — с самого древнего Альдмериса. Если напряженные отношения с бывшими союзниками, двемерами, выльются в войну, армии потребуются деньги, а разве захочет Хлаалу ссудить золота тому, кто перекрыл их золотоносную жилу? Вивек восхищался реформами Неревара, но и приходил в неизменно удрученное состояние ума от их несвоевременности. Вивек смотрел на кимеров, говорил с ними и думал, что его народ еще не созрел для свободы, к которой Неревар его готовил. Неревар мечтал о государстве без единого лидера, в руках которого была бы сосредоточена вся власть, он считал, что один правитель просто не в состоянии оставаться беспристрастным и справедливым, одну силу всегда должна сдерживать другая, равная ей. Именно поэтому он медлил, не желая распускать «Совет Пятерых». Ворин, как обычно, яро его поддерживал, но только потому, что это соответствовало его собственным интересам. Совет Пяти был советом пяти только на словах. На деле Совет Пяти давно уже стал Советом Двух: Неревар предлагал решения и настаивал на их исполнении, если же Сота, или Вивек, или Альмалексия осмеливались высказать свое неодобрение, Ворин тут же нашептывал Неревару, что это неспроста, и что Сота и Вивек недовольны укреплением его авторитета среди ресдайнской знати и популярностью в народе, поэтому они хотят его свергнуть, а власть разделить между собой. Вивек много раз пытался поговорить с Нереваром, но всякий раз Ворин незаметно оттирал его и получалось так, что единственным, через кого лорд Неревар мог получить информацию, неизменно был лорд Дагот, а тот — Вивек не сомневался — извращал сказанное в зависимости от своих целей и желаний так умело, что Неревар верил ему — и продолжал называть братом. Это печалило Вивека, а еще больше печалило его то, что Неревар, остававшийся глух и слеп к происходящему, не желавший уделить на разговор с Вивеком, или с каждым днем все больше и больше мрачнеющим Сотой, и пяти минут, все больше и больше времени проводил с Ворин Даготом, при том совершенно не меняясь в привычках и словно даже не проникаясь идеологией Дома Дагот. Он был все тот же лорд Неревар, которого Вивек знал — спокойный, мягкий, доброжелательный и улыбчивый, неизменно сострадательный и внимательный к каждому, к каждому — кроме старых друзей. Только теперь он верил не будущим Альмсиви, а льстивым россказням Ворина, убеждавшего, что Сота и Альмалексия противятся его решениям из-за своих непонимания и невежества, а Вивек просто попал под тлетворное влияние Айем, Альмалексии, его королевы. Все было не так, все было совсем не так, но разве Неревар стал бы слушать? Нет. Горько признавать, но у них просто не было выбора, вернее, Дагот его не оставил. Неревара было невозможно переубедить, а его решения становились все более и более опрометчивыми. Вивека тоже возмущало строительство Нумидиума, больше, чем кого-либо в Совете, но в преддверии угрозы, исходящей от Империи людей, он бы предпочел союз с двемерами войне с ними, а Неревар, не раздумывая, принял решение атаковать. «Во имя Азуры», сказал он и глаза его смотрели со спокойной решимостью, безмятежные, как море Призраков в штиль. — Во имя Азуры, — вздохнул Вивек. Неревар был чист и светел, и готов умереть ради своих богов в каждый день и час, но он не мог требовать того же от простых кимеров. Чего хочет ресдайнец? Своего тихого, незаметного счастья. Кимеры — не вечные воины за веру и справедливость, а ведь именно такими и хотел их видеть Индорил. Однажды народ бы все равно взбунтовался. Впрочем, и это тоже всего лишь оправдание. Народу, размышлял Вивек, нужна не свобода выбора, которая только сделает его несчастным, средний мер совершенно не понимает себя, не обладает достаточными опытом и знаниями и, следовательно, не может сам сделать себя счастливым. Он будет вечно разрываться между желаемым, действительным и достижимым. Всем нужна твердая, строгая, но ласковая отцовская рука, которая направит, подтолкнет по пути истинному и оградит от ошибок. Вивек верил, что может стать именно таким правителем и Альмалексия его поддерживала. Неревар никогда бы этого не понял и не принял, а Ворин Дагот никогда бы не позволил им поговорить о происходящем начистоту. Чем дальше, тем сильнее становился Неревар, и больше тянуть было нельзя, нужно было решаться — и они решились. Да, на руках Трибунала — его кровь, кровь безвинного, кровь драгоценной и ужасной жертвы, которую они принесли во имя Порядка. Вивек осознавал, что виноват в гибели Неревара, виноват и в безумии Дагота Ура, поэтому никак не мог решиться уничтожить советника Луны-и-Звезд тогда, когда Ворин был слаб, изранен, измучен, и в недрах Красной Горы поддерживал силы одной лишь энергией Сердца. Альмалексия тяжко корила и упрекала его за эту слабость, утверждая, что правитель должен быть сильным и уметь пойти на решительный, пусть и тяжелый для себя шаг, если это необходимо. — Но, любовь моя, разве не это же говорил Ворин Неревару? — мягко спросил ее Вивек, но Альмалексия не ответила, помрачнев лицом. Проявленное Вивеком милосердие и его неодобрение, пусть даже самое осторожное, заложили первые ноты неискренности в их отношениях. Пусть Альмалексия и улыбалась загадочно, промолчав, Вивек знал, что она осуждает его поступок и продолжает считать милосердие слабостью. Это было началом конца. Трещина в их отношениях становилась все глубже, раскалывая надвое когда-то бывших единым целым. Трибунал все еще поддерживал веру в священную любовь между Вивеком и Альмалексией, но они, боги, полубоги, когда-то любившие друг друга, стали далеки и тогда, когда Вивек нуждался в ее совете и присутствии больше всего, ее не было рядом. Когда верные слуги начали доносить до Вивека первые известия о появлении Нереварина, Неревара Возрожденного, он мог бы дать воинам Трибунала приказ уничтожить его, чтобы пресечь распространение вредной ереси и повторения былого — но не стал. Потому ли, что чувствовал вину перед ним за предательство и свое возвышение, вину за безумие Дагота или понимал, пребывающий в двух мирах одновременно, что пророчество исполнится? Он чувствовал эту данмерку, это существо, огонь в его крови, чувствовал и бесплотную фигуру, источавшую великую силу, сопровождавшую его. Азура. Азура всегда доводит начатое до конца. Даэдра никогда не позволят смертным разделить с ними их силу, обманывая законы Мироздания. Но и Вивек понимал, что Нумидиум не должен быть построен, открыв путь одним, открываешь путь и другим. Нумидиум приблизит конец времен и только Индорилу под силу его уничтожить. Но был ли воспетый эшлендерский герой воплощением старого друга, непростившего, непрощенного? Этого не знал даже Вивек. И когда Нереварин предстал перед ним в его дворце, Вивек, при всех своей мудрости и сиде, все еще не знал, кто он — посланник воли Азуры, искатель приключений или старый друг, вернувшийся в Нирн в новом теле. Вивек долго и внимательно рассматривал ее, эшлендерскую женщину в краденой ординаторской броне, а она в ответ рассматривала его красными глазами проклятой. Проклятие Красной Горы — цена за предательство, божественное клеймо, весь народ кимеров поплатился за содеянное тремя. — Я не знаю, кто ты, но, думаю, в сложившихся обстоятельствах это неважно, — сказал Вивек мягко. — Ты знаешь, что я мог бы легко уничтожить тебя множество раз? — Да, — сказала Нереварин. — Почему же ты этого не сделал? — Порой я спрашиваю себя о том же, — вздохнул Вивек, в позе священного лотоса парящий между двумя огнями, золотым и серо-черным, символизирующими его двойственность, двойственность оставшегося и данмером, и кимером. — Тебя ведет звезда Азуры, я вижу это яснее, чем когда либо. И, конечно же, ты хочешь задать мне множество вопросов? — Нет, — спокойно ответила Нереварин. — Ни одного. Я много читала и размышляла, пытаясь понять, что случилось при Красной Горе. Бросили вы его умирать или же это была трагическая случайность... Пока не поняла, важно не то, что случилось много веков назад, а то, что происходит здесь и сейчас. А здесь и сейчас моя страна страдает. Вивек улыбнулся. — Кем бы ты ни была, ты говоришь в точности, как он. — Как лорд Неревар? — Да. Он умел прощать и забывать, и, пожалуй, в этом Дагот прав — он был сильнейшим из нас. Ты, верное, знаешь, что все мы — и Дьявол Красной Горы, и нынешний Трибунал, и лорд Индорил, душа которого, может быть, сейчас заключена в твоем теле — были неразлучны. Молодые правители молодой страны. — Конечно. я знаю. Все это знают. Вы ведь предали меня? — И да, и нет. Когда все закончится, ты сможешь отомстить мне, как посчитаешь нужным. Сейчас предлагать возвмездие было бы до крайности нечестно, наши силы неравны. Но сердце Лорхана, которым владеет Дагот Ур — должно быть уничтожено, во имя всех нас. — Тогда ты потеряешь силу, лорд Вивек, ты станешь обычным... Кимером? Данмером? Потеряешь свою власть. Будет ли Трибунал фанатично верить в своего бога, если он станет смертным? — Нет. Но все в Нирне имеет свою цену. Неревар погиб, был убит во имя мира. Он был отважен, благороден, но слишком самоуверен и слушал только себя и то, что нашептывал ему лорд Дагот. Или ты был слишком опрометчив и слушал одного только своего наперсника? Я — мы, Трибунал — принесли тебя в жертву во имя мира и спокойствия. Я пожертвовал независимостью Морровинда, приобретая союзника в лице Империи людей, уберег народ от смертей и страданий, пожаров войны. А теперь я жертвую божественным, чтобы спасти Нирн от хаоса. Нумидиум откроет дверь... Не только светлые души и аэдра воспользуются ею. Многие даэдра давно мечтают проникнуть в наш мир не гостями, но хозяевами, чтобы натравить своих слуг на смертные плоть и душу. — Это справедливая кара. Считай, я приму ее как цену за ваше предательство. Я — или он — прощаю, или простил бы вас. Но и у меня есть свое условие. — Какое же? — Когда все закончится, я хочу, чтобы обо мне забыли. Я — не сосуд для милости Азуры и не святая, не богиня эшлендеров и не герой из пророчества. Кроме того, что я должна совершить, я — эшлендерка, я женщина, я всего лишь данмер. Я хочу прожить простую жизнь вдали от богов, демонов и героев, встречать рассветы, провожать закаты, смотреть на облака. Когда я выполню свое предназначение, неважно, как отношусь я при этом — или относилась — к тебе, лорд, к Ворину Даготу и к Азуре, обманувшей нас всех вечной жизнью и перерождением, я хочу прожить эту свою жизнь так, как захочу. — Если это твое желание, то я клянусь тебе, все так и будет, — сказал Вивек, кивнув. — Хорошо, — ответила Нереварин. — Благодарю тебя, лорд. Когда он отпустил ее, некоторое время Вивек провел с закрытыми глазами, обращаясь к Этериусу и размышляя. Среди сотен душ он узнал бы эту — яростную, чистую — и никогда бы не смог обмануться. — Иди с миром, лорд Неревар Индорил, — сказал лорд Вивек, не открывая глаз. — Иди с миром.