Раздражение

Уже которую неделю в звенящих, холодных цепях… До чертиков нервирует. Знаете, в первое время запястье до боли натирало наручниками. На нем вечно красовалась толстая красная полоса, которую я с брезгливостью замечал каждое утро. Каждое утро великий и ужасный детектив разрешал мне вымыться и уединиться среди прозрачных мокрых стенок. «О, спасибо, Рюдзаки, как мило с твоей стороны», — каждый раз с иронией благодарил я, конечно же, не озвучивая вслух. Уже на следующий день после этого заключения я заметил, какую ранее цену я назначал своему личному пространству, и начал с ликованием наслаждаться минутами странной «свободы» взаперти стеклянного пространства, тянуть их как можно дольше. Мне было не скрыться за этими тонкими стенами от неестественно больших черных глаз, что так внимательно следили за каждым моим движением, за каждым жестом и поворотом, даже когда я неторопливо намыливал собственное тело и пытался думать о своем. Я был благодарен небесам, что Эл не имеет дара читать мысли, ибо при первой же нашей встрече я бы прямиком отправился гнить в строжайшую тюрьму до конца своей жизни. Хотя бы ненадолго, здесь, в душе, я мог не так усердно держать на лице типичную маску рассудительности и хладнокровия. Да, это не составляет особого труда, но думать каждый день, каждую минуту, секунду, как себя вести и какой жест будет наименее подозрительным для настороженного Эла, весьма утомляло. Ежедневно, к вечеру у меня жутко раскалывалась голова, и никто об этом не догадывался. А надо ли? Все под контролем. Раздражает, как же все это раздражает, господи… — Лайт-кун, во-первых, я хочу кофе и завтрак, а во-вторых, у нас сегодня много работы, пожалуйста, хватит нежиться и поторопись, — усталый голос едва слышно из-за мощных струй воды, а два антрацитовых глаза все так же изучают меня даже сквозь пелену пара от воды. — Да, Рюдзаки, сейчас, — как можно дружелюбнее отвечаю, стискивая зубы от недовольства. Каждый день как предыдущий: душ, завтрак, кофе, монитор ноутбука и мегабайты информации и документов, которые нужно проверить и перепроверить в поисках любых зацепок. На часах всего восемь утра, из команды еще никто не прибыл, а трудоголик Эл уже за работой. Похвально. Живя уже несколько недель в метре друг от друга, я видел лишь пару раз, как он спит в позе обычного человека, даже выключив свой компьютер. Но чаще всего этот лохматый любитель сладкого засыпал на корточках перед ноутбуком, опустив голову на бледные руки. В его рту вечно покоился леденец, который нередко выпадал, и липкие от карамели простыни приходилось менять неестественно часто. Порой ночью меня будило чавкание, причмокивания, ерзания, бесконечные скрипы кровати, шорохи, звон чайной ложечки, неспешно помешивающей сахар. Думаете, это все? О нет. Эл, погружаясь в глубокую задумчивость, любил очередной конфеткой на палочке или чайной ложечкой стучать по зубам, и звук получался довольно громким и ритмичным. А оттого и нервирующим. Но зачастую мой сон прогоняло звякание цепи и настойчивый шепот, а мутный ото сна взгляд тут же встречался с огромными изучающими глазами напротив. — Лайт-кун, ты спишь? — тихий и бархатный голос рядом с моим лицом. — Я хочу пирожное, проснись и идем со мной, — этот чудик продемонстрировал наручник на своем запястье прямо перед моим носом, и я, сквозь шипение и мысленные ругательства самых заядлых уличных пьяниц, сонно поднялся с постели и потащился вслед за сутулой фигурой. — Черт, Рюдзаки, ты же снимаешь с меня наручники перед душем, так почему сейчас, когда я крепко спал, ты не мог сделать того же? — спустя какое-то время спрашиваю, уже окончательно проснувшись и отчитывая его как можно спокойным тоном. — Хм… — фигура внезапно остановилась на полпути к концу коридора. Молодой мужчина обернулся и посмотрел на меня из-под взъерошенных черных волос. Ты их когда-нибудь расчесываешь, Рюдзаки?! — Наверное, ты прав, Лайт-кун, — после долгой паузы задумчиво протянул детектив, а я все пристально смотрел в его глаза. — Извини, я не хотел тебя тревожить, я сожалею. Но сейчас я точно не оставлю тебя одного, так что иди за мной. Я закатил глаза и грузно поплелся за Элом, всем видом демонстрируя свое недовольство. Если честно, то я сбился считать дни, проведенные с Рюдзаки вместе. Романтично? Ошибаетесь. Нормально я не спал уже около месяца, не считая еще двух месяцев в тюрьме. Я не мог принять даже расслабляющую ванну, да хотя бы душ, ведь со мной постоянно был Эл. Я не мог даже помаструрбировать, черт возьми! Я человек, подросток, если быть точным, а у всех есть естественные физиологические потребности, так что моя крыша ходила ходуном не только от кучи информации, которую нужно было удерживать в голове, но и от взрыва гормонов. За свои восемнадцать лет я привык быть один. Меня устраивало, даже нравилось мое одиночество, я не желал ничего менять и добавлять себе лишних проблем. Один везде: в кино, в кафе, на прогулках в парке, в своей комнате, среди толпы. Да, пару раз в месяц я-таки встречался со школьными приятелями, но их окружение не доставляло мне удовольствия. Мне откровенно было скучно с ними, их глупые шутки, неинтересные истории, хвастовство утомляли меня, но для того, чтобы поддерживать репутацию, я добровольно и осознанно шел на это. Мне никогда не счастливилось встречать себе равных, людей, чей интеллект был сродни моему, тех, с кем мне было по-настоящему интересно и комфортно. Я предпочитал держать все в своих руках, в том числе и свои эмоции, а к людскому лицемерию стал равнодушнее, чем раньше. В детстве во имя справедливости и правды я влезал в неравные драки, но поняв, что от этого мало что меняется, титаническими усилиями усмирил свою буйность. Так же я ненавижу вторжение в личное пространство, и Аманэ Мису, с ее любовью к объятиям, поцелуям, посиделками у меня на коленях, терпеть мне приходится невероятно трудно, но, к сожалению, необходимо. Так что, честно признаться, цепи стали для меня нелегким испытанием, где жизнь и общество наверняка проверяли меня на прочность. И я точно знаю, что я с этим непременно справлюсь блестяще. И когда я нашел Эла, моего главного врага и единственного человека, который мог бы стать мне настоящим другом при других обстоятельствах, признаюсь, я был несколько обрадован. Но его присутствие, такого похожего на меня, подозрительного, умного и упрямого, находящегося со мной 24 часа в сутки и любящего открыто высказывать подозрения о Кире прямо мне в лицо, будто намеренно, страшно напрягало. Он делал это чуть издевательски, подстегивая, проверяя, когда же я, наконец, сорвусь и проявлю свою вторую сущность. Но смертную казнь, запачканную репутацию и пятно на семье Ягами я не считал лучшим будущим для себя, и лишь эта здравая мысль была моей плотиной, что постоянно сдерживала волны бесконтрольной ярости. Да, возможно, где-то в глубине души я и хотел найти себе друга, подпустить кого-нибудь поближе, беседовать о чем-то эрудированном, но давно отчаялся, глядя на безмерную людскую глупость и распущенность… Я не ожидал, что этот равный мне человек будет со мной круглосуточно. Даже не знаю, кто из них хуже: шумная Миса, плевавшая на границы общепринятого, или же угрюмый и недоверчивый Рюдзаки. ********** — Лайт, не следовало тебе развязывать драку! — Миса хлопочет надо мной с ватой в тонких ручках. Да что ты понимаешь, дура? Он неприкрыто оскорблял мою честь. Вата без предупреждения касается открытой ранки на губе, от режущей боли я шиплю на девушку и с силой сжимаю свое колено, и она испуганно отпрыгивает. — Прости, милый, я не нарочно, — щебечет она, обеспокоенно хлопая глазами, и возвращается, чтобы снова коснуться моей кожи и вытереть кровавые капельки. Рюдзаки же и вовсе не смотрит на меня, сутуло стоит перед зеркалом, самостоятельно прикладывает кусочек ваты к своей подбитой скуле и смешно морщит нос. Забавно, что он не воспользовался помощью Ватари. Вернувшись на главный этаж в пластыре и с засохшей кровью на губе, я ловлю на себе неодобрительные взгляды, но беспокоили меня лишь укоры отца. Все из-за Рюдзаки и его ослиного упрямства. День был поистине ужасным. И вечера я ждал с небывалым энтузиазмом и нетерпением. Не только с Рюдзаки, но и с остальными я обменивался минимальным количеством фраз, а с детективом и вовсе не заводил разговоров до самых сумерек. Возможно, после работы Мацуда и остальные желали очень живо обсудить произошедшее на их экранах, и было весьма заметно, что сейчас некоторые едва сдерживались от обсуждений. Миса, наконец, заметив мое неприкрытое раздражение и несклонность к воркованию, особенно сейчас, шустро скрылась с глаз. На ее лице выражалась обида и печаль, но с этим я разберусь позже. Унылые отчеты, списки, повторяющиеся причины убийств, незнакомые имена, надоевший, хоть и качественный кофе… Никогда я не чувствовал такой скуки. Но, увлекшись изучением только что пришедших данных, я и не услышал, как припозднившийся папа попрощался со мной и ушел отдыхать. Я оторвал глаза от мелкого шрифта, бросил бумаги на стол, откинулся на спинку стула. Устало потер переносицу, а цепь звякнула, будто прогоняя создавшуюся тишину. Я бросил небрежный взгляд на брюнета, который сидел в своей типичной скрюченной позе, явно подражая запятой. — Рюдзаки, идем спать, уже поздно. К тому же я устал, — я нехотя подал голос, он даже не дернулся. На секунду мне показалось, что такие фразочки кидают друг другу старички, живущие вместе счастливый шестой десяток лет. В горле застрял комок от тошноты. Мне показалось, что он меня не услышал, поэтому пришлось подойти ближе и потрясти его за плечо. — А? Хорошо, Лайт-кун, — Рюдзаки как-то отстраненно кивнул и, засуетившись, взял свой ноутбук со стола и потянул меня вслед за цепью в сторону лифта. Было неожиданностью, что он согласился столь быстро. Комната Рюдзаки. Почему мы ночуем в ней? Ему не надоело напряженно следить за мной с расстояния метра? Если днем его взгляд и внимание фокусировались не только на мне, но еще и на мониторах, на Ватари, команде и сладостях, то к вечеру и ночью я буквально спиной чувствовал, что два темных глаза неотрывно преследуют меня. Раздражает… Детектив сидел на краю кровати и снова пялился то в светлый экран, то на меня. Черт возьми, как у него еще зрение не испортилось?! После душа вода с влажных волос Рюдзаки стекала на его поношенные штаны и спальную футболку, такую же свободную и бесформенную, как и повседневная одежда. Я же расхаживал в пижамных штанах и тщательно вытирал мокрую голову: еще простудиться не хватало. — Ты хромаешь, Лайт-кун, — флегматично заметил детектив, теребя большим пальцем свою нижнюю губу. — Все в порядке? Может, стоит вызвать врача? — Может, стоит начать следить за языком, прекратить говорить грубые вещи и не быть эгоистом? — ехидно отвечаю, прислушиваясь к легкой, но неприятной боли в голени. Наверное, ударился днем о диван. — Я лишь подкрепляю свои догадки. Ты не можешь судить меня только из-за этого, — упрямо говорит Эл, пожав плечами. — Но то, что на твоем лице я никогда не видел жалости, очень интересует меня. На твоем лице вообще мало что можно разглядеть. Людям застилает глаза твоя идеальность, замечал? Кажется, я должен был бы растаять от признанной лести из его уст, но все вышло наоборот. Мое тело напряглось, руки сжались в кулаки, а зубы стиснулись. Его слова нервировали меня. Он будто по кусочкам срывал мою маску, раскрывал меня, и тут же убегал, раз за разом, а я не мог его догнать, чтобы вновь отобрать ее, надеть и вновь спрятаться. Ублюдок. Эл не умолкал: — Все слишком хорошо. Совершенных людей не бывает, где-то обязан быть изъян, ты должен понять. Чем безупречнее человек, чем страшнее его скелеты в шкафу. Чем идеальнее, тем сильнее настораживает, не находишь? Он замолчал, на пару секунд задумавшись, а в это время в комнате слышалось мое гневное сопение. — Скажи, Ягами Лайт, сегодня ты защищал Аманэ Мису как девушку? Или как сообщницу? Второго Киру? У Киры нет жалости, как и у других маньяков. Они считают, что их мировоззрение — самое верное, что остальные должны следовать всем их указаниям. Убийцам нравится власть. Тебе нравится власть, Ягами Лайт— он выжидающе смотрит на меня. Это чистейшая провокация. Он ждет, что я выдам себя, что расколюсь. Ты думаешь, я так прост, Рюдзаки? Я глуп и не понимаю, какой реакции ты ждешь? — Я вовсе не Кира! И Миса тоже не Кира! — громко возмущаюсь, мысленно похвалив себя за прекрасную актерскую игру. — Хватит, Рюдзаки. Сейчас Кира скрывается в корпорации и преспокойно убивает своих конкурентов. Обрати свое внимание на это, а не на попытки доказать, что ты не ошибся в своих теориях! Тишина. Мой голос, как гром среди ясного неба, ни капли не пугает его. Как же этот детектив мне надоел. — Какой скелет ты прячешь в шкафу, Ягами Лайт? Не можешь признать, что в семье Ягами вырос не только блестящий сын и лучший ученик Японии, но и безжалостный серийный убийца? — Рюдзаки все так же настаивает на своем, а мое терпение трескается, разрушается, как ослабленная плотина. Я еще контролирую свое сознание, будучи на грани того, чтобы трястись от слепой злости. Мы одни. Это уже не спектакль. Я хватаю детектива за шиворот, стаскивая его с постели. Ноутбук с грохотом падает на пол. — Да как ты смеешь так порочить имя моей семьи, дрянь?! — рычу я, с силой тряхнув молодого мужчину. — Что ты вообще обо мне знаешь? Рюдзаки, ты ни черта обо мне не знаешь. — Я знаю твое досье наизусть, но, да, твоя мимика всегда будет красноречивее слов и любых досье, Кира, — он издевательски улыбается мне. — Давай, признайся, и облегчи работу не только нам, но и своему отцу. Папочка будет очень разочарован своим сыном, он оказался не таким порядочным, как все думали. А мать? А сестренка? Они будут искренне бояться тебя, Лайт. Я начинаю задыхаться от злости, и в ту же секунду, не сдерживаясь, ударяю мужчину в скулу. Его ноги слегка подкашиваются, но моя рука, вцепившаяся в ткань одежды, не позволяет ему упасть. Немедленно ударяю его снова, и на бледное лицо свешиваются растрепанные темные волосы. Тварь, посмевшая окунуть мое имя в грязь. Тварь, смеющая считать все мои старания, всю репутацию лишь гнусным черным пятном. Тварь, оскорбляющая мою семью. Тварь, заслужившая смерти за это. Я преследую правильную цель, Рюдзаки, неужели не ясно? Мелкие мошенники-шавки боятся меня и жмутся в своих грязных углах, это ли не результат?! Я не думаю, что они смогут исправиться и стать добропорядочными, но преступать закон они явно станут реже. Я бью его. Он сплевывает кровь на пол, но на его губах подрагивает смелая и глумливая улыбка. Я хочу стереть ее, он должен меня уважать, страшиться, а не насмехаться! Я отталкиваю детектива на пол и пинаю его ногой в ребра. И еще раз. И еще. Он сворачивается комком, но почему-то даже не пытается отвечать мне. Присев на корточки перед ним, я грубо беру его за волосы. — Дерись, ты же можешь! — ору ему в лицо, а он морщится от боли. Слышу сиплые, тихие выдохи. Он все еще смеется?.. Я хочу видеть в его глазах ужас и отчаяние, а не гребаную насмешку. Теряю голову от бешенства и не отдаю себе отчет в дальнейших действиях. С силой припечатываю его затылок к полу, а другой рукой наношу очередной удар в разбитую скулу. Сажусь на него верхом, и мои руки стальным капканом сцепливаются на его тонкой шее. Он распахивает глаза, начиная брыкаться. Наконец-то, то сопротивление, которого я ждал! Железной хваткой давлю ему на кадык, а его руки беспомощно пытаются меня оттолкнуть, поцарапать, дать под дых. Он долго держится, но вскоре привычная бледная кожа на лице становится чуть красной, огромные глаза с ужасом смотрят на меня, а рот открывается в немом крике. Ты беспомощен и слаб, Эл. Я сильнее тебя, а ты не желаешь этого видеть. Я умнее тебя, но когда-нибудь ты все-таки сможешь меня обогнать. Убираю с шеи свои ладони, а на ней остается широкий красный след от удушения. Детектив шумно и хрипло дышит, пытаясь выбраться из-под меня, а я ощущаю…возбуждение? Он тоже замечает мой стояк, и с испугом пытается отползти прочь. Не так быстро, мелкая сука. Ловлю его руку и заламываю, прижимая коленом к полу. То же самое проделываю и с другой, тем самым ближе подбираясь к его лицу. — Ты ответишь за свои слова, мразь, — шиплю со злой и тонкой улыбкой, теперь уже теряя голову от животного желания, и наскоро стягиваю с себя пижамные штаны. Я мягко вожу набухшей головкой по его разбитым сжатым губам, размазывая по ним кровь и замирая от экстаза. Я хочу, чтобы он взял в рот. Сейчас же. Хватаю его за подбородок и больно надавливаю на челюсть, чтобы он приоткрыл свой паршивый, гнилой рот. Не поддается. Упрямый гаденыш. Но после громкой и сильной пощечины послушно приоткрывает губы, позволяя мне глубоко толкнуться членом в его горло. Рюдзаки задушенно кашляет, все еще брыкается, из его черных глаз струйками стекают слезы от явных рвотных позывов. На полу видны мелкие капельки воды. Где-то в голове проносится мысль дать ему немного передохнуть, прекратить все это, но она мигом подавляется. Эл должен знать свое место и отвечать за свои слова. Я крепко вцепился в черные волосы, не позволяя сделать ему ни одного лишнего движения. Мои пальцы на его макушке то сжимаются, то расслабляются, чувствуя под собой смирение и слабые, но ритмичные движения головой, скорее всего по инерции. Вдруг я чувствую, как острые холодные зубы касаются самого дорогого. Отвожу его голову назад, выпуская член из плена теплого рта, и тут же прикладываю Рюдзаки головой о твердый пол. — Я не просил тебе кусаться, — ухмыляюсь, с иронией отметив, как охрил мой голос. Его прекрасное лицо мокрое от слюны и слез. Я и не замечал раньше, насколько он красив, особенно в эти минуты. Эл должен знать свое место. Эл не смеет ломать мне будущее своими гадкими словами. Я не убийца, я — Справедливость. Бедра уже болят от напряжения, а я продолжаю жестко трахать его рот. Наверняка он привык к такому, долбаный чудик. Я покусываю свои губы, стараясь не разрывать зрительного контакта с детективом. Развратно смотрю на него сверху внизу через алую пелену желания и читаю всю палитру эмоций. Я с хищным, почти звериным, но довольным оскалом наблюдаю, как мой собственный член не спеша погружается в небольшой, но влажный и горячий рот, как Рюдзаки прикрывает свои прекрасные раскрасневшиеся глаза, скрывая их под чуть подрагивающими, длинными ресницами, какие болезненные, сдавленные стоны вырываются из самой гортани, чувствую подступающий оргазм… Я достаю мокрый член из его горячего рта, пару раз скользко провожу рукой и содрогаюсь в долгожданном сумасшедшем оргазме. Я с трудом пытаюсь ровно и глубоко дышать, наблюдая, часть свежих белесых капель остается на его языке и распухших губах, медленно стекает по скулам и подбородку вниз к напряженной шее, смешиваясь со слезами и слюной, скапливаясь в аккуратной ямочке между ключицами. Несколько минут я молча и внимательно смотрю на мужчину, пребывая в какой-то эйфории, в восторге. В то же мгновение меня окатывает будто холодной водой осознание, что я натворил. — Закончил? В опухших черных глазах я не вижу побежденности, они смотрят на меня достаточно спокойным, немного высокомерным взглядом. Нет прежнего ужаса, который ранее вызывал у меня безумное желание. Нет того отчаяния, обиды и униженности, появился только стыд… Даже после всей этой грязи он смотрел на меня как на равного?.. Я поднимаюсь на дрожащие ноги, повыше натягивая пижамные штаны, и забираюсь в постель. Цепь натянулась, а если бы я пошел в ванную, то не смог бы более вынести того, что натворил, последствий и осуждений. Я боялся утра, я задыхался, впервые чувствуя страх. Теперь Эл точно знает, кто есть Кира. *** Изнутри горло раздирало, будто кошачьими ногтями, рука беспомощно дернулась за натянутой цепью, а тело казалось и вовсе не своим. Эл был бы шокирован, произойди такое впервые. Но школа для одаренных детей не была райским местом. Помимо выживания и своего собственного развития, необходимо было проявлять стойкость. Он проявлял, терпел подколки и ровным тоном отвечал на них, за что и прослыл бесхребетным аристократом, и платился за это почти до самого момента ухода из интерната. Мужчина тихо сел на полу, брезгливо сплевывая на пол холодную сперму, и вытер рот уголком футболки. Затем и вовсе ее снял, старательно вытирая шею. Волосы висели тонкими слипшимися сосульками. Вещь осталась висеть грязной тряпкой на цепи. Без воды, конечно, плохо, но можно сделать и еще хуже — отстегнуть наручник и как следует вымыться, оставив Лайта одного и перечеркнуть всю работу своими потребностями. Нет, на такое детектив не был готов, гордо смиряясь со своим положением. Отбросив футболку, он подполз ближе к кровати, чтобы чертова цепь мешала как можно меньше. Эл не желал спать на кровати, он не желал спать совершенно, он слабо ухмылялся в темноту. Все эти маски, игры, провокации. Эл признавал Киру, восхищался его интеллектом, но считал его бессердечным убийцей. Эл был уверен, что Кира находится в его команде, но в самом потаенном уголке души, где еще осталось что-то человеческое, не двуличное, детектив отказывался верить в виновность Лайта. Он хотел сохранить дружбу, он предполагал, что эти странные чувства могут быть к чему-то платоническому даже ближе, чем кажется на самом деле. Возможно, они уже витали в воздухе и путали его мысли легкой, но горькой дымкой. Но кто именно его по-настоящему притягивал: умнейший юноша с блистательным будущим или же Кира, что с соблазнительной настойчивостью звал его пасть вниз, к нему во тьму, и с наслаждением отдаться всем порокам и похотям? Эл переступал себя, эти мысли занимали лишь далеко не сотую часть процента, но будучи раздавленными рациональными причинами и суждениями каждый чертов день. В последний раз Эл перестарался даже для себя, но игра стоила небывалых свеч. «Спи спокойно, Ягами Лайт, завтра тебя арестуют.»