Боль

Секрет в том, что с каждым разом ты будешь чувствовать боль все меньше и меньше, до тех пор, пока не потеряешь способность что-либо чувствовать. ©

Фары старенького «фольксваген гольф» тускло выхватывают из полутьмы улицы ровный треугольник мокрого после дождя асфальта и кривой, похожий на кусок кардиограммы, край чудом сохранившейся разметки. Магнитола изливала из себя чуть хрипловатый голос Джона Бон Джови – «это моя жизнь, теперь или никогда, я не хочу жить вечно» и мужчина постукивает по рулю указательным пальцем левой руки, выбивая ритм гитар, тихонько мурлычет себе под нос, выдыхая сизые струйки дыма. Салон прокурен, его нельзя назвать безупречным, нестерпимо колет в носу и опущенное окно со стороны водительского кресла не спасает. Поток воздуха ерошил светлые коротко стриженные волосы, «резал» кожу холодком, впиваясь тысячью, миллионом маленьких иголок, будто бы чьи-то не по человечески тонкие пальцы обвивались вокруг шеи и, чтобы отогнать навязчивое ощущение мертвецкого прикосновения, Кросс быстро проводит по коже ладонью. Сигарета, маленькая раковая палочка, зажата в правой руке и Дэниэл монотонно мнет плотный белый цилиндр, пока на пальцы не сыплется, обжигая, горячий табак, только тогда он скидывает измусоленные остатки прямо на пол автомобиля. Боль – единственное, что доказывает, что он еще жив и принадлежит себе, а не тем, другим. **** Иногда ему хочется содрать с себя чужие личины – с плотью и кровью, чтобы швырнуть измучившие маски под ноги и, остервенело втаптывая их в придорожную грязь, объявить себе же о полной капитуляции рассудка. Ему плохо, чертовски плохо и сил напополам с верой остается всего ничего – так, на самом донышке души, чтобы только хватило, чтобы только не остаться в плену у собственных иллюзий, чтобы видеть свои руки – свои, с короткими обломанными ногтями, под которыми застряла грязь, с серебряным кольцом на безымянном пальце левой руки… свои. Не чужие крупные запястья, выглядывающие из рукавов белой шинели, не чужие широкие ладони, привыкшие к оружию… Не те, только не они… Дэниэл хрипит, словно кто-то пробил ему легкое, с трудом перекатывается с живота на бок и приоткрывает глаза. Отчего-то саднит руки и он смотрит на них, словно те ему вовсе не принадлежат, не в силах понять – откуда эти красные полосы на нездорово белой коже? Откуда эти кровавые борозды, оставленные чужими ногтями? Голова раскалывается… он встает лишь с третьей попытки и то лишь на колени. - Келли?.. Чужой, чужой голос… словно простуженный на холодном русском ветру. Кросс морщится и зовет снова, ощущая, как в глубине души начинает ворочаться нехорошее предчувствие. - Келли… **** - Зачем вы убили свою подружку? Дэниэл смеется полубезумно, запрокидывая голову и сцепляя пальцы в крепкий замок, смеется так, что выступают слезы. У него разбиты губы, по скуле медленно ползет что-то теплое, терпкое и руки, его руки, нестерпимо саднят – если бы только не наручники, можно было бы изодрать их в хлам, а так удается лишь слабо елозить ими по столу. Боль – это хорошо. Боль – это рамки маленькой личной клетки, которая сдерживает его сознание в собственном теле. Боль – это то, что не дает рукам Николая Орлова сомкнуться на шее очередного тамплиера, который в реальной жизни оказывается… - Какого хрена ты убил ее, больной придурок?! Кросс роняет голову на скрещенные руки и тихонько всхлипывает. - Я не хотел… **** - Не нужна мне ваша сраная помощь. Он чувствует щекой холод кафельного пола, а в ребра упирается какой-то предмет – кажется, это мог быть его телефон, да вот незадача… у него никогда не было телефона. И несмотря на то, что данное обстоятельство нисколько не способствует поступлению воздуха в измученные легкие, это до одури хорошо – ощущать хоть что-то. - Не нужна…, - хрипло повторяет Кросс, с трудом ворочая языком. Он чувствует, как по холодной от кафеля щеке стекает теплая слюна – удивительно мерзкое чувство, но за подобные контрасты он и любит жизнь. Любит, старый ты придурок в строгом костюме с белым прямоугольником бейджа на лацкане пиджака и роговых очках. Лю-бит. И, не смотря на периодическое закидывание колесами, которые прописывает этот же рафинированный тип, совершенно не собирается с ней расставаться. - Возможно, вам нравится ваше наплевательское отношение к собственной жизни, но… … но тебя же не об этом просили, ублюдок. Бедный, свихнувшийся малыш Дэнни был торжественно передан в руки мозговправителя из рук бравого офицера полиции, взявшего над ним шефство. Они искренне считали, что спасают его, не представляя, что еще сильней топят в безумии. - Уберите свои гребаные таблетки… они делают меня чертовым бездушным зомби! - Кросс болезненно стонет, привставая с грязного пола и прижимаясь спиной к стене - Я чувствовать хочу… - Насколько мне известно, без этих таблеток твоя подружка сделалась трупом. Психолог стоит аккурат перед ним, Дэниэл видит пижонские брюки психолога с идеальными стрелками и неосознанно сжимается, ожидая удара ногой. Он просто должен был последовать – иначе не бывает. - Ты вот-вот начнешь разлагаться, Дэниэл, и твои эксперименты с «допингом» забьют последний гвоздь в крышку твоего гроба. Я лишь помочь хочу. О, он сама любезность. Всегда делает легкий тактичный кивок в знак приветствия и придерживает двери перед дамами. Он пожимает чужие руки, обхватывая кисти своими ледяными бумажными пальцами, слушает внимательно, склонив голову, будто бы погружаясь в рассказ, как в иное измерение. Все эти милые маленькие жизненные драмы, изливаемые с чужих губ, для него до ужаса банальны. Он улыбается профессиональной улыбкой знатока чужих душ, хотя навсегда останется глубоко душевнобольным. Единственное отличие психолога от психа в том, что последний может вылечится – вы же это знали, не так ли? - Позволь мне тебе помочь… -Да? Тогда проваливай, idi k chertu! **** Осенние листья мягко шуршат под босыми ногами ребенка, но эта мягкость обманчива - каждый сухой лист впивается в нежную кожу, оставляя свои болезненные отметины. Бледная, до прозрачности кожа кажется синеватой в сгущающихся сумерках, хотя, возможно, все дело было в многочисленных синяках и кровоподтеках, покрывающих все тело мальчика. Зябко поджимая пальцы на ногах, он брел по шоссе, обхватив себя руками то ли пытаясь согреться, то ли неосознанно отгораживаясь от мрачного, мертвенно холодного мира. Маленький, брошенный с плотно захлопнутой русской матрешкой без лица вместо сознания – кто знает, какой монстр запрятан внутри? - Осторожней! Люк, остановись, это ребенок! С лязгом у обочины тормозит потрепанный фургон и мальчишка, особенный_мальчишка, которого никогда не любили, останавливается, поворачивает голову, смотрит бездумно, как маленький живой труп, на женщину, протягивающую к нему руку, и тихо шепчет на не знакомом языке. - Ja hochu domoj…