Солнце поплыло на запад...

Зоро сидел на подоконнике и с какой-то мрачной отрешенностью вглядывался в дождь. Крупные капли падали на землю, сбегали вниз по гладкому стеклу, смывали с листьев желтоватую пыль. Он не чувствовал себя одиноким, совсем нет. Просто было очень больно сейчас, а данное не так давно обещание непосильным грузом упало на плечи, сделав каждый последующий вдох мучительно трудным. Ророноа как никогда понимал, что для него конечная цель – стать величайшим мечником – достижима едва ли, вот только теперь это была не только его мечта, поэтому отступить он не мог, попросту не имел права. Холодная сталь Вадо Ичимонджи остужала разгоряченные пальцы и приносила в душу желанное успокоение. Белая катана стала первой чертой, которую он перешел. И их цель стала немного ближе. И Зоро понял, что слишком слаб. И были тренировки – мучительные, изматывающие, больше походившие на самоистязание. Это продолжалось десять лет. Десять долгих, почти бесконечных, лет. А потом он умер – да, именно так. Умер и воскрес, единственный раз взглянув в горящие решимостью глаза семнадцатилетнего мальчишки, заявившего: – Ты будешь моим накама! И в ту секунду мечнику показалось, что где-то далеко, совсем даже и не здесь, Куина заливисто рассмеялась над его ошарашенным лицом и шепнула: – Плыви по течению. Океан лучше знает, куда тебе нужно попасть. И тогда бремя вины и ответственности, душившее годами, резко ослабило стальные тиски на его горле, и он задохнулся от непривычной, пьянящей легкости. А потом были Барталамью Кума и чудовищная боль капитана, едва не сломавшие его. И именно тогда, когда стоять было невыносимо трудно, когда, казалось, все звуки исчезли, а птицы разучились летать, когда кровь смывала с камней пепел и мелкий щебень от прошедших сражений, он услышал ее снова: – Живи. Ты должен жить. И вспомнил. Все вспомнил. Улыбку, голос, руки, глаза. Давно разбитые им же самим воспоминания объединялись в единую, цельную картинку. И с каждым новым осколком, встающим на свое место, боль и тьма отступали. А птицы, словно только и ждавшие этого момента, огромной стаей вспорхнули в небо, пронзительно крича о своей – и его – свободе. И, потерявшись во тьме собственного сознания, падая в заботливо подставленные руки кока, Зоро впервые по-настоящему поверил, что больше не один. «Ничего не случилось», – сказал он тогда, и Санджи понял. Без лишних слов – сердцем, наверное. Точно так, как десять лет назад его понимала Куина. Он не заметил даже, как на смену красно-черному безумию, в котором он тонул несколько долгих часов, пока Чоппер боролся за его жизнь, пришли размеренные, спокойные сны. Они были привычнее. И, что уж там, – теплее. Зоро шел, раздвигая руками непослушные золотые колосья пшеницы. Шел вперед, туда, где тонкая розоватая полоска неба сливалась с бесконечным желтым полем. Туда, где она ждала его в самый последний раз. Совсем не изменившаяся Куина встретила его недовольным взглядом темных глаз – красивых – и тут же весело рассмеялась, тщетно пытаясь, как прежде, потрепать его по волосам. – Ростом не вышла. – Оскалился Ророноа, сглатывая застрявший в горле комок. – Вот и нет. – Рассмеялась эта во всех смыслах несносная девчонка, легко подпрыгивая и устраиваясь у него на плече. И мечнику было отчего-то странно, грустно и больно смотреть на ее фигурку, весело болтавшую ногами в воздухе, и совершенно не чувствовать веса. Но он заставлял себя улыбаться, слушая мелодичные переливы ее смеха – нежного, доброго – такого родного и нужного сейчас. И, кажется, смеялся с нею тоже. – Смотри, – вдруг неожиданно серьезно заговорила она, указывая рукой на небо. – Скоро зайдет солнце. И тогда я должна буду тебя оставить. – Навсегда. – Грустно ухмыльнулся Зоро, утверждая, но с нотками сомнения в голосе. – Навсегда. – Подтвердила она, и не подозревая даже, что этим единственным словом давит-режет-убивает слепым котенком свернувшуюся в душе мечника надежду. А Ророноа, покивав в ответ, потерянно уставился на солнце, подсчитывая оставшиеся минуты. «Остановись! – хотел он крикнуть. – Остановись, ну же!» И крикнул бы, если б не взгляд напротив, такой усталый и даже любимый, наверное, жалобный, молящий – ну зачем, зачем так смотреть? Так, что сердце в груди, словно в клетке, задыхается от щемящей нежности. – Отпусти. – Совсем уж тихо попросила она. – И иди. Там твое место. Там тебя ждут. И Зоро вновь пошел через поле, раздвигая руками колосья. Только теперь он возвращался. Туда, откуда доносились музыка и чей-то задорный смех. Туда, где он был нужен. А Куина молча провожала его взглядом, прозрачной кожей ощущая, как солнце наконец-то – спустя десять лет – сдвинулось с места и медленно поплыло на запад. И это было правильно. Отпустить друг друга.