Slowly, Comes the Light

Это происходило постепенно, как медленно раскрывающаяся шкатулка, хранящая в себе разочаровывающий секрет. Это как головоломка - бродить по закоулкам собственного мозга. Он пытался понять беспорядок в своей голове. Порой, очнувшись ото сна, он ощущал осколок смысла, парящий над подсознанием, но не мог расшифровать его. Концентрируясь изо всех сил, но теряя так много времени, что вовсе упускал воспоминания о сне. Нахмурившись, он наблюдал, как бледно-голубые линии в его тетради с домашней работой начинают расплываться. Он отчаянно пытался удержать слабый отпечаток чего-то важного - новой порции запутанной жизни Снафу. Он чувствовал, что должен разобраться. Снаружи он Кенни, нескладный, неловкий, типичный подросток, делающий все возможное в ситуации, для которой не существовало инструкции о помощи. Внутри он Кенни и иногда Снафу, который видел всевозможные изуродованные человеческие тела, который перенес одиночество и нищету военного лагеря. Он существовал в нем так давно, с самого детства, что Кенни воспринимал его как само собой разумеющиеся. Чужие чувства смешивались в голове Кенни, который не всегда понимал, где кончаются его мысли и начинается Снафу. Невозможно успокоить царапающие лицо руки, когда Ларри бесился и просит объяснить, почему Кенни такой уставший и рассеянный все время. Ларри его лучший друг, но переживания прошлой жизни вновь и вновь, вера в потусторонние и постоянно навещающие его призраки совсем не те причины, которые он осмелился бы озвучить. Он в испуге пялится, путается в отмазках. Ларри кивает, будто бы поверив, коротко посмотрев на него прищурившись, и возвращается к книге. Легче, когда Джин рядом с ним. Как будто механизм в его голове начинал работать более слаженно, пазл складывался легче. Они сидят рядом на полу гостиной, пока Кенни списывает у Джина эссе по предмету, который совсем его не заботит, улыбаясь все время, потому что не мог поверить в то, что видит. Может быть, потому что он был не таким, как всегда, Кенни осознавал эту разницу, едва заметные отличая в волосах и маленький темные веснушки под глазами, которых никогда не было у Юджина. Он не знал, готов ли он понять и принять то чувство, от которого пересыхает во рту, когда колени Джина касаются его собственных, когда их плечи сталкиваются. Чувства Снафу тяжелые, сложные, посылающие через его тело, словно разряды тока, неожиданные желания. И Кенни понятия не имел, как избавиться от этого. Не важно, Кенни он или Снафу, воспоминания о залитых кровью сражениях и вывернутой кишками наизнанку реальностью в очередной раз заставили проснутся рано утром в холодном поту. Сбросив одеяло, он попытался взять себя в руки, но сил хватало лишь на то, чтобы заплакать. Желудок заурчал от голода. Невероятная тяжесть в веках, каждый раз, моргая, он будто замечал что-то - недосягаемую тень прошлого. Кенни спускается на кухню. Улыбнувшись, мама ласково трепет его по плечу, затем, наблюдает в тянущейся тишине, как он готовит себе кофе, а после осушает порцию всего в несколько глотков. Горький и не такой приятный на вкус, каким он… нет, каким Снафу помнит его. Но Кенни выпивает свой кофе в любом случае. Когда он забирается на сиденье велосипеда, его голова кружится. Разноцветное конфетти из чувств Снафу осыпается поверх его собственных. Зажмурившись и тряхнув головой, пытаясь отогнать наваждение прочь, он цепляется за руль, в попытке удержать равновесие. Его детские догадки и каждое ноющее, кажущееся неправильными чувство были важны прямо сейчас. Не так просто взять и отключить часть своего разума. Снафу упорно оставался вне зоны его досягаемости. Постучав в дверь Слейджа полчаса спустя, он чувствовал себя странно и подрагивал, как сумасшедший. Кофеин хлынул в кровь, сердце колотилось, заставив его переминаться с ноги на ногу от нетерпения. И вот, Джин открывает дверь, в пижаме и спутанными после сна волосами. - Привет, - говорит он. Кенни слабо улыбается, заикнувшись на приветствии. - Ты в порядке? – спрашивает Джин, громыхая дверцами на кухне, и наливая два стакана сока. Кенни кивает. Он размышляет, если Юджин тоже здесь, представляет ли он Снафу, когда смотрит на него. Джин тянется к шкафчику, рубашка ползет вверх, обнажая полоску живота и тазобедренную косточку, торчащую из-под шорт. Кенни пытается заставить себя смотреть в другую сторону, скрыть, как он медленно разваливается на кусочки. Он многого хочет, хочет отвратительные вещи, которые мешают спать по ночам: долгие касания, легкие пальцы и горячее дыхание рядом с его ухом. Он не может сказать точно, это его собственные мысли или лишь мешанина из воспоминаний Снафу, сшитых воедино с его собственными желаниями. Голова Кенни раскалывается, глаза начинает жечь от набегающих слез. - Спасибо, - произнес он, потягивая сок, и Джин улыбается, поднимая свой стакан. Солнечный свет льется через окно, Кенни чувствует своей спиной приятное тепло. В доме тишина, слышно только жужжание стиральной машинки дальше по коридору. «Успокойся,» - говорит он себе мысленно, глубоко вздыхая и стараясь не трястись от всего происходящего с ним дерьма и потери контроля над собой. - Я… - начал он, запинаясь. Слова испарились прежде, чем он успел произнести их. Снова колеблющиеся виденья перед глазами, Кенни ставит стакан и опускается на стул. Джин что-то говорит, подходит к нему и склоняется над столом, но Кенни не слышит слов, не может сосредоточиться ни на чем, кроме своего кричащего рассудка, призывающего открыть рот и сказать хоть что-нибудь. Это как щелчок резинки по голой коже, резкое возвращение в реальность, когда колено Джина косается его собственного. И вдруг он осознает, что это именно то, с чем он борется. Он сжал голову руками. Нет. Нет-нет-нет. Он Кенни, который влюблен в своего лучшего друга-соседа; Кенни, который всегда хорошо учится в школе и полный лузер в общении с людьми; Кенни, которому хватает эмоциональных срывов и без сексуальных проблем Снафу. И эти проблемы, неплохо подавляемые моральными рамками из того, что нужно делать и что не нужно, завязанные воедино в большущую пачку конфликта, разрывали Кенни на две стороны большую часть его жизни. - Я не знаю, как сказать тебе это, - хрипит он, и Джин опускается на колени, протягивает руки и затаскивает его в объятия. Изгиб его шеи пахнет сном и немного мылом. Это не так успокаивающе, как он представлял. Он цепляется за рубашку Джина, игнорируя гудение и теплое покалывание во всем теле. - Я так устал, - добавляет он, и что-то в глубине его подсознания вспоминает о темноте и орудийном огне, о криках Юджину об отчаянье, обо всем, чем угодно, кроме того, что он хочет его чертовски сильно, и это сводит его с ума. Вдобавок ко всему, он чувствует вину. Хоть эта вина и не принадлежит ему лично, его сердце болит от воспоминаний о расставании и скрежете замедляющегося поезда. От мягких линий вокруг глаз Юджина и тяжести багажа. От холодной дороги домой и осознания, что все кончено, и больше ничего не будет так, как было. Выбравшись из тени, воспоминания перемешивались в разуме Кенни, сопровождаемые чувством одиночества, пустым самобичеванием и принятием собственной судьбы. - Прости, - шепчет он. – Мне очень жаль. Словно через открытые железные ворота, обрывки воспоминаний и осознание, с которыми ему придется жить – хлынули наружу. Это не жизнь Кенни. Но жизнь, тем не менее. - Все в порядке, - успокаивает Юджин, приглаживая кудри на затылке друга. И это чистая случайность, что Кенни прижимается губами к шее Джина. Но он не извиняется, даже когда Джин застывает и вдыхает так глубоко, что это встряхивает их обоих. Так легче, Кенни отстраняется, а затем снова целует подбородок Джина. И он не может думать ни о чем другом, кроме как о брызгах грязи на коже и о зуде от пальцев на спусковом курке, которые всегда слишком боялись дотянуться и прикоснуться, вцепиться, огласить их и без того понятную близость. О длинных пальцах Юджина, что возятся с письмами из дома, сворачивая и разворачивая их снова и снова, пока четкие рукописные строки не станут бледнеть, и подкравшийся дождь не растворит оставшееся. О том, как Юджин тяжело дышит по ночам. О смиренной богобоящейся уверенности в нем, которой Снафу восхищался, но никогда не мог признаться себе в этом. Об одном поцелуе, который он украл где-то в бардаке Окинавы, прижавшись губами к плечу Юджина, пока тот спал. - Юджин, - он слышит свои собственные слова, голос ломается и звучит слишком громко. Стиральная машинка остановилась, и имя разрезало тишину, отрикошетив от кухонных поверхностей, словно шальная пуля. Он думает, как жутко, что Снафу может связать с войной абсолютно все. Как легко он переносит Кенни в место, в котором не думаешь ни о чем, кроме того, как выжить. Кенни не может это игнорировать, воспоминания Снафу складывались вместе в портрет парня, который всю жизнь думал о себе, как о солдате в бою, с трудом выживающем, старающемся сделать все возможное в дерьмовой ситуации. Когда Джин целует его, это как голод и тепло. Проводит языком по его губам, твердой рукой сжимая его плечо. И, может быть, Кенни плохой гей, но у Снафу никогда даже не было возможности попытаться. И все, что он хочет и по чему тоскует – конец истории, побледневшей и растворившейся во влажной жаре Нового Орлеана, оставившей после себя тлеющий ожог. Эти чувства пузырились на поверхности, пока Кенни не ответил, углубляя поцелуй и вздыхая, когда Джин прикусывает его губу. Нет причин останавливаться, нет смысла делать вид, что более медленное развитие событий изменит ситуацию. Кенни чувствует, будто он ждал возможность прикоснуться к Джину целую вечность. И каждое соприкосновение их кожи кажется невозможным, но чувствовуется, как настоящее. - Не останавливайся, - просит Кенни, жадно глотая воздух между поцелуями. Джин стаскивает его на пол, прижимая к холодной плитке, и смотрит на него своими темными, почти черными глазами. Щеки вспыхивают жаром, прежде чем он наклоняется и мягко кусает бедро Кенни сквозь джинсы. Пошлый влажный укус и губы на уровне его члена, заставляют невольно выгнуться навстречу. - Джин, - выдыхает он. – Джин, - целясь и царапая плечо Джина через рубашку. И какая-то часть его разума смягчилась, отпустила и приняла, что это происходит. Маленькая часть Снафу, вплетенная в Кенни. Пресловутый голос в его голове, уговаривающий не желать чего-то слишком сильно. Шум хлопнувшей двери автомобиля заставил Джина замереть и отстраниться, выглядывая в направлении звука. - Черт, мои родители. У Кенни едва хватает времени на то, чтобы осознать происходящие и расстроиться из-за потери контакта, потому что Джин хватает его и тащит наверх, затолкнув в дверь своей спальни. С раскрасневшимися лицами, они тяжело дышат от такой пробежки и прилива адреналина. - Я хочу тебя, - выпаливает Кенни, хотя это уже и без того очевидно. Джин целует Кенни в уголок рта и стаскивает с него джинсы, пока те не окажутся на полу. Кенни размышляет, должны ли они беспокоиться о родителях или последствиях – Снафу всегда беспокоится о подобных вещах. Но на этот раз голос в его голове промолчал. Как молчал он от осознания того, что каждый день приближает его на дюйм ближе к окончанию войны. Это то, что приводило его в ужас больше всего. Больше, чем противник или шальные пули. Сощурившись, он мог видеть профиль Юджина сквозь плотную темноту между ними; Снафу будто мысленно прощался. Это то, что жалило сильнее мельчайших осколков, летающих вокруг и врезающихся в его кожу. Как будто один из них проник глубже, чем остальные, поднявшись вверх по кровотоку, застрял в самом центре сердца. Кенни уперся затылком в дверь за своей спиной, зарываясь пальцами в волосы Джина и позволяя ему целовать свою шею. До смешного осторожные поцелуи, которые раньше он мог только воображать. Один за другим, он чувствовал, будто разваливается на части, трещит по швам. Это больно, и он не знает, почему ему недостаточно происходящего и того, что они вместе. Джин утыкается носом в шею Кенни: - Я не помню, чтобы от него так пахло. Кенни не уверен, что это именно то, о чем он думает. Не хочет произносить вслух, что Джин никогда и не знал, потому что не существовал тогда, и вся эта сенсорная память - полная херня, испорченная непреодолимой дистанцией в целую жизнь. Но он вдыхает запах волос Джина, аромат шампуня и чего-то тяжелого, мускусного и знакомого. Туманная темнота и невесомость ночного неба, растянутого в бесконечность, усеянного звездами, что ослепляют его широко раскрытые глаза. Раскинувшееся поле, так много травы и так мало деревьев. Рука прижата к Юджину, они вместе в этой чернеющей тишине пьют за окончание войны. Голова Юджина запрокинута в сторону острого плеча Снафу. Так близко, так просто обернуться и вдохнуть его запах, несомненно отчетливый запах темно-рыжих волос, дерьмового виски и военного хозяйственного мыла. От Джина пахло иначе, он чувствовался иначе, но Кенни не мог быть уверен. Ни на счет этого, ни на счет всего остального. Пробежавшись пальцами по бедрам, давя на выпирающие косточки, Кенни не знает, делает ли он достаточно, чтобы удержать его рядом. Но он позволяет Джину целовать себя снова и снова, заточенный в отчаянье. Рубашка Джина летит прочь, открывая бледную гладь кожи, усеянную веснушками, и Кенни осторожно проводит по ней рукой. Юджин всегда был покрыт грязью, погребен под слоем постоянной военной формы, всегда такой слишком правильный. Он никогда не касался его без рубашки. Но однажды Снафу видел его руки под лучами дневного солнца, и как свет отражается от его кожи. Точка за точкой, рыжие маленькие пятна, словно следы, бежали по его рукам и плечам. Снафу задавался вопросом, сколько потребуется времени, чтобы пересчитать их все и соединить в один узор. Кенни прикоснулся губами к скоплению веснушек: на вкус они были как пот и сухая кожа. Джин кладет руку на его затылок, удерживая рядом. Положив голову на чужое плечо, Кенни внезапно прочувствовал, насколько они близки. Он чувствует, как колотится под ребрами сердце Джина. Дверь скрипнула в жалобе, когда Джин опускает пальцы под резинку боксеров Кенни, оттягивая ее и обхватывая рукой его член. Нет никаких параллелей, нет ощущения, будто он уже бывал здесь раньше. Это просто Кенни и Джин в тишине спальни. Джин сжимает его член и все эмоции отражаются на лице Кенни. Джин целует его, проникая языком в его рот, пытаясь заглушить стоны. Опускается на колени, а затем поднимает свои чернильно-черные глаза и смотрит на Кенни. Только он знает этот взгляд, он будто слышит голос Юджина, шепчущий ему в темноте: «Снафу, эй, ты в порядке?» Нет, тогда он не был. Но сейчас, зарываясь пальцами в волосы Джина, прося продолжать, проникая в его горячий рот, и мысленно отвечает: «Да, Юджин, я в порядке», с колотящимся пульсом и мозгом, который будто бы работает со скоростью миллион миль в час. Язык Джина касается его члена, и комната наполняется тихими влажными стонами и резкой дрожью Кенни. Кенни смотрит вниз на розоватые губы и покрасневшие щеки, и свой член, скользящий во рту у Джина, шумно сглатывает и понимает, что слишком поздно, не стоило смотреть на это. Он хочет сказать что-то, но, тяжело задышав, кончает в неподготовленный рот, который принимает все в любом случае. Тонкие ручейки спермы стекают по подбородку Джина. Он падает на пол рядом с Джином и Джин целует его, даже не потрудившись вытереть рот. И его поцелуй на вкус соленый, горьковатый и Кенни думает о морской воде, о далеком океане, который окружал другие их версии. Океан, который никогда не защищал, а лишь заточил в тюрьму. Он помнил слезы, чувства унижения, он ломался изнутри, стараясь держаться ближе к Юджину в той поганой дыре на том поганом острове. Где-то между полуночью и рассветом Юджин тихо говорил, что все скоро закончится, но от этих слов становилось только хуже. И Снафу, Господи Иисусе, он ненавидел себя и едва ли мог выносить это. Он не мог терпеть прикосновение теплых пальцев, сжимающих его собственные, дарующих утешение и сочувствие, в то время, когда он хотел намного больше. Но это нечто иное, размышлял Кенни. Это совсем не похоже на все остальное, не похоже на реальность – человек, в которого он был влюблен всю жизнь (другую жизнь) заключен в парне, которого он едва знает. Поглаживая лицо Джина, он шепчет: - Все будет хорошо, я обещаю. И, может быть, сам Кенни сомневается, но Снафу впадает в крайности, вечно желая заполучить доверие Юджина. И эта уверенность заполняет его изнутри чувством безопасности и осознанием, что все, наконец-то, в порядке. И Кенни кивает, потому что, нравится ему или нет, Снафу часть его. Понемногу расслабляясь, позволяет Джину затащить себя в объятия, затем вверх с пола и в сторону кровати. Может быть… Может быть, он лишь придумал это, но где-то на острове, между полуночью и рассветом, Кенни мог поклясться, Снафу вздохнул с облегчением.