***
Громко хлопнула дверь о стену и по инерции вернулась обратно, противно заскрипев на всю комнату. Айро — четырнадцать лет, солнце в глазах, обаятельная улыбка и острый язык — в раздражении бросился на кровать и с силой впечатался кулаком в подушку. «Ненавижу!» — едва не рванулось вслух. Ненавижу! ...нет, не ненавидит. Разумеется, нет. Как он может, это же его отец, он должен почитать его, любить, уважать, и он делает это... Чтоб отца Кох забрал вместе с этими проклятыми прядками у высоких скул, надменным лицом и холодными глазами! Айро любит его! Любит! Честное слово! Но иногда Азулон требует от него слишком многого! Наследный принц должен быть лучшим. Всегда. Во всем. Ни единого провала. Потому что ты должен защищать честь нашей семьи, Айро; потому что ты — мой сын, Айро; потому что ты — наследник нашей великой династии, будущий правитель великой страны... Да не хочет он быть великим! Он хочет быть просто Айро, вы слышите?! И хочет иметь то, что есть у всех юношей страны огня и всего мира: право на ошибку! Парнишка поступал в военную академию, основанную, собственно, его отцом. Скорее, рекламный ход, показывающий близость царской семьи к народу, нежели истинная необходимость, но Айро все же обязан был набрать сто баллов на вступительных. Юноша знал, что отец послал директору академии письмо, поэтому ему не только не завысят оценку, но и станут спрашивать вдвое строже остальных абитуриентов. Парень честно готовился и честно выжал из себя все, что только мог, но, проклятье, нелепая случайность: наступил на камешек босой пяткой, не смог скоординироваться от боли — и вот! Вот! Девяносто восемь баллов! Домой Айро ехал убитый, точно зная, что ему предстоит. Нет, отец не кричал. Никогда не кричал. В их семье вообще никто никогда не кричал, напротив, чем тише говорила матушка или отец, тем хуже потом приходилось тому, с кем они так говорили. Азулон встретил его спокойным оценивающим взглядом, в котором при этом было столько уничтожающего недоумения, что Айро захотелось провалиться сквозь землю. Его Величество словно безмолвно спрашивал: «Как мой сын мог так опозориться?» Да где там позор был, где?! Два балла! Два — чтоб их!..— балла! Лучший результат среди всех абитуриентов! И те два балла скинули за этот проклятый камешек, потому что ты же, ты сам написал это письмо! Айро стоял перед отцом навытяжку, как солдат перед генералом. Азулон раздражающе-элегантным движением взмахивал крышечкой над чашкой с чаем, направляя в лицо теплый ароматный пар, и даже в этом простом движении сквозило, насколько он идеальный. Красивый. Высокий, с идеально-прекрасным лицом, сидящий в кресле, как истинный аристократ. Умеющий так поднять бровь, чтобы опустить ниже морского дна твою самооценку. Азулон, не повышая голоса, ровно и мерно задавал вопросы. Как так вышло, что ты не добрал до ста баллов? Ты недостаточно тренировался? Ты понимаешь, как это отразится на нашей и, в частности, на твоей репутации? Это моя оплошность, я ее исправлю. Тренировался достаточно, можешь спросить у моих наставников, все ответят, как один. Да, понимаю... отец. Это походило на пытку водой. Размеренно падали на макушку тяжелые обжигающе-ледяные капли отцовского голоса, с каждым словом-каплей все больнее и тяжелее. Айро выдержал, хотя каждый мускул под одеждой (даже домашнее свободное юката выглядело на нем сейчас, как мундир) сводило напряжением, безумно хотелось прикрикнуть, повысить голос, хоть как-то выплеснуть жгучее осознание несправедливости чужих тягуче-холодных слов, но юноша стоял неподвижно и отвечал по-военному коротко. Разговор — минут пять, не больше, а ощущение — будто два часа. «Я все понял, отец. Могу идти?» — «Иди». Вольно. Айро ровным шагом вышел из кабинета, дошел до третьего коридора — знал по опыту, что отсюда отец уже точно ничего не услышит — и со всей силы ударил по стене. А теперь лежал на кровати лицом в подушку, уже не пылая гневом, но все еще придавленный им, как тяжелой мраморной плитой, и пытался прийти в себя. Глубокое размеренное дыхание, закрыть глаза и представить себя посередине спокойного озера, где вода омывает твое тело приятным теплом, пахнет цветами, и небо восхитительно прекрасно в ускользающие мгновения заката... Шаги за дверью. Легкий скрип, шелест одежды, легкие шажки. Аромат духов. Стук, чуть слышный звон фарфора. Мама. Айро тяжело выдохнул и демонстративно накрыл голову подушкой. За спиной послышался низковатый смешок, и нежная ладонь легонько погладила его по плечу. Айро захотелось дернуть им, но это обидело бы маму, и парень остался неподвижен. Уже приготовился отвечать на вопросы, но матушка промолчала. Вновь тихонько прошелестела шелками, тихонько звякнула фарфором... Зашипел кипяток, обжигая посуду... — Какой чай ты будешь, милый? — мягко спросила Айла. — Мам, я не в настроении. — Какой чай ты будешь? — С большим нажимом, но все так же спокойно и нежно. Айро шумно вздохнул и, в очередной раз осознав, что сопротивление этой женщине бесполезно, сел на кровати. — Жасминовый. Мама мягко улыбнулась и аккуратно насыпала чай в гайвань. По комнате распространился сладковатый, многогранный аромат жасмина... Айро поймал себя на том, что его мышцы постепенно вновь начали напоминать человеческую плоть, а не окаменелую почву, и почему-то немного рассердился из-за этого. Мама всегда почти гипнотически действовала на него. Ее руки, размеренно и грациозно движущиеся в воздухе (и все-таки: как у нее выходит делать красиво даже такие простые вещи, как заварка чая?), ее длинные, холеные пальчики; движение, когда она поднимала густые ресницы; ее ослепительная улыбка, в конце концов! Айро не умел на нее сердиться. Мама об этом знала (а он знал, что она знала) и пользовалась (и об этом он тоже знал, а она знала, что он знал). Например, сейчас. Юноша вдруг осознал себя сидящим за столом, устало облокотившимся на его край и баюкающим в ладонях теплую пиалу. Аромат жасмина успокаивал, как успокаивало в детстве мамино прикосновение к волосам, глубокий вкус дарил наслаждение, тепло распространялось по телу... — Милый, — мягко начала Айла, когда он сделал второй глоток и размяк окончательно, — ты ведь знаешь, что твой папа очень любит тебя. Айро промолчал, но очень выразительно дернул бровью. — Не спорь. Я вспоминаю один... Это нельзя назвать даже случаем... — Улыбка невыразимой нежности приподняла уголки красных губ. — Одним теплым весенним днем ты, мой дорогой, играл во дворе. Цвели сливы... Тебе было не больше трех лет, вероятно, ты и не помнишь. Ты бегал с деревянным мечом, изображая какого-то легендарного победителя драконов. Иногда терял равновесие и падал, но сразу же поднимался и продолжал игру. Ты весь светился, словно маленькое солнышко... Айро порозовел в щеках и смущенно опустил голову, без слов говоря «Ну ма-ам...» — А папа наблюдал за тобой. Ты знаешь, он такой красивый, когда улыбается... Он просто наблюдал за тобой и улыбался. И больше ничего. Был теплый день, ты звонко, словно серебряный колокольчик, смеялся, он улыбался и смотрел на тебя с нежностью... Я видела, что ему хотелось присоединиться и немножко поиграть с тобой, но ты же знаешь папу: он жутко застенчивый. Айро задавил нервный смешок. «Застенчивый» ассоциировалось у него с нежными девушками, смущенно прикрывающимися веерами и трепещущими длинными (мама ввела моду на такие) ресницами, но уж никак не с Его Величеством, Повелителем Огненных Островов, Сыном Агни, Лордом Огня Азулоном. — Поэтому он продолжал смотреть. И его любовь к тебе была так осязаема, что можно было потрогать руками. Каким-то уголком сознания Айро понимал, что им манипулируют. Из лучших побуждений, разумеется, с нежной материнской любовью, но — манипулируют. А он... Он поддается на манипуляции и чувствует себя... даже не льдинкой — мягким воском в ее руках. И сидит, по-дурацки улыбаясь, и хочет прямо сейчас пойти и обнять своего строгого, порой невыносимого, требовательного отца, которого он любит, Кох его забери, со всей его строгостью и невыносимостью. Нет, ну вот как мама это делает? Айро улыбнулся — тепло и бессильно — и Айла просияла нежностью ему в ответ. — Мы оба очень любим тебя, милый, — слова ласкали, как руки, баюкали, деликатно отбирали последние частички обиды. — Ты — исключительный молодой человек. («Льстит, — пронеслось в голове, — искренне, но сознательно») Мы никогда не потребуем от тебя ничего, что ты не сможешь сделать. Всегда помни об этом, хорошо? Айро было все так же тепло и бессильно, и он готов был покорно сделать все, что попросит эта удивительная, самая прекрасная в мире женщина, но умом он вновь понимал, что ситуация не изменилась. От него по-прежнему требуют и будут требовать совершенства, отец по-прежнему будет «пытать» его «водой», по-прежнему в вину ему будут вменяться проклятые «два балла» в чем бы то ни было... И ему нужно с этим что-то сделать... Но сейчас, под лаской маминых глаз, все это казалось восхитительно неважным. И Айро тепло улыбнулся и по-детски робко пододвинул к маме свою пиалу. — Налей мне еще чаю, мама, пожалуйста.***
И Айро, и его жена Вей-Вей, порой уставали от роскоши, принятой во дворце царской семьи — хотя Айро и любил всевозможные сувениры и способен был спустить на них ни один кошелек драконов — и потому устроили для себя несколько тихих комнат, обставленных так, как нравилось им. Тишина, покой, простор, небольшие изящные ширмочки, расписанные традиционными для Южного Царства Земли цветами и птицами, бонсай в глиняных горшках и большие-большие окна, пропускающие много света. В таких комнатах даже дышалось легче, особенно когда они вдвоем (но Айро больше, потому что «У тебя слишком нежные руки, душа моя, поэтому позволь мне») нарывали свежих цветов и приносили сюда. Чуть покачиваясь, кивая головками-венчиками, ветки жасмина, вишни, сливы, нежнейшие белые крокусы стояли в прозрачной прохладной воде... Сегодня комнату украшали веточки вишни. Они качнулись в кувшине, когда распахнулась дверь, и нежный розовый лепесток мягко опустился на блестящий стол. — Прибыли, — улыбнулся Айро, бережно ссаживая жену на ее место за миниатюрным столиком. Красивое, нежное лицо ее пунцовело. Тонкие руки сразу же взлетели вверх, и широкие рукава, расшитые облаками, скрыли от чужих глаз пылающие щеки. — Айро, тебе вовсе необязательно было нести меня на руках... — Но ты подвернула ногу. — Недоуменно приподнятые брови, в глазах солнечные лучи смешинок. Вей воскликнула, как маленькая девочка: — Это было час назад! — И что? Я не мог допустить повторной травмы! — принц говорил серьезно, но его глаза смеялись лукавым ласковым смехом, который она так любила. Вей хотела было сказать что-то еще, возмутиться, всплеснуть руками, сказать, что-нибудь о том, что он невыносимо упрямый, и неужели ему настолько нравится смущать ее почем зря, и... что она любит его, Агни, она так сильно его любит, он самый лучший на свете... Но руки ее бессильно упали на стол, и девушка — сияя от счастья, слушая, как быстро-быстро колотится ее сердце — промолчала. Айро с самым невозмутимым видом принялся заваривать чай. Негромко позвякивал фарфор, привычно ласково нашептывала что-то вода; вскоре по комнате поплыл мягкий цветочный аромат... Вей-Вей улыбнулась, по-детски подаваясь вперед, крылья ее тонкого носа сладко затрепетали. Она любила цветочный чай, и Айро, возвращаясь из военных (ужасно долгих!) походов всегда привозил ей десятки новых сортов. Вей нравилось пробовать новое, когда как ее муж не изменял жасмину и женьшеню, как Вей знала из рассказов свекрови, десятилетиями. Иногда Айро поддразнивал ее: дескать, это ее ветреная натура рвется наружу, хотя они оба знали, что Вей никогда не пойдет на измену. Чай всегда заваривался в молчании, но оно никогда не было неуютным. Вей тихонько улыбалась, наблюдая, как ловко движутся грубоватые руки мужа, одинаково ловко обращающиеся и с мечом, и с хрупким фарфором, и с музыкальным инструментом. Нечаянно встретившись глазами с Айро, девушка смущенно улыбнулась и хотела было привычно опустить ресницы, но почему-то не стала. В самом-то деле, не первый месяц женаты, а она смущается перед ним, словно девочка... — Знаешь, милая, — Айро легонько пододвинул к ней пиалу с бледно-розовым прозрачным напитком, — недавно мы с матушкой, — «матушка» и «Айла» он произносил неизменно нежно и мягко, чуть приподнимая уголки губ в улыбке, — заметили одно забавное обстоятельство: и ее муж, и моя возлюбленная супруга не любили чай, пока не повстречались с нами. Отец раньше предпочитал медовую воду, а ты, если мне не изменяет память, любила клубничный сок с мятой. Он помнит... Он всегда все помнит. «Ты была в этом платье на празднике Золотых Листьев, любовь моя?», «Это кольцо, кажется, я подарил тебе?», «Перед походом ты говорила, что мучаешься мигренью — я привез рецепт травяного настоя из царства земли»... Каждый раз Вей не знала, куда деть глаза от радости и смущения. Неужели она — тихая, скромная девушка, ни подруг, ни романов до брака — действительно может быть кому-то настолько интересна? В это просто не верилось, но Айро смотрел на нее теплым, внимательным взглядом, нежно касался ее руки, всегда находил минутку, чтобы хотя бы мимолетно, но обнять и поцеловать — и Вей не оставалось ничего другого, кроме как поверить. А ее муж тем временем, как ни в чем ни бывало, продолжил с озорным блеском в глазах: — Мы, разумеется, сейчас же присвоили себе звание великих чайных просветителей, обративших еретиков в новую веру... Вей фыркнула в чашку от смеха. — ...но, похоже, до истинной верующей тебе далеко, — смеясь, продолжал нежно поддразнивать Айро, — как можно так обращаться с благородным напитком?! — Это всего лишь сок из листьев! — смеясь, Вей подняла кверху тоненький пальчик, цитируя фразу Его Величества, которая в семье сделалась практически притчей во языцех. Айро схватился за сердце. — Как может моя жена говорить столь ужасные вещи?! — И, ловко перегнувшись через стол, легко провел рукой по ее лицу, стирая капельки чая. Близко-близко оказались обволакивающие, мягко блестящие латунные глаза, окутал ее теплый аромат жасмина, горячее дыхание дотронулось до ее губ... Крепкие объятия и долгий-долгий, сладкий поцелуй — с привкусом чая. А почему бы и нет?***
Глухая ночь, снаружи такой холод, что дыхание инеем оседает на щетине и усах, а в палатке генерала Айро, как всегда, тепло и уютно, и Кох его знает, как он умудряется сохранять хотя бы частички уюта в самом разгаре войны. Широкий стол завален рапортами и картами, и среди них — почти нелепо — простенький походный набор для чайной церемонии и какая-то загадочная финтифлюшка с базара одного из завоеванных городов (серьезно, Айро? серьезно?), которая успокаивающе покачивается и мягко блестит в отблесках от свечей. Генерал сгреб все бумажки на самый край стола и теперь сосредоточенно глядел на большую восковую свечу: то ли думает, то ли спит... — Айро, — негромко окликнул его Линг. Никакой реакции. Замершее лицо-маска, неподвижный взгляд, в котором, как в воде, отражается свеча. — Айро, подъем! Вздрогнул. Сфокусировал взгляд на Линге. Под глазами круги, черты лица заострились, словно бы сделались жестче. Грудь вздымается тяжело, неровно, видно, что тяжело дышать. Бедолага не спит уже неделю: тяжелое наступление, каждая пядь чужой земли полита потом и кровью солдат народа огня. Перед солдатами генерал держится молодцом: улыбка на лице, развернутые плечи, гордо вскинутая голова, шутки и смех, ободряющие речи, он всегда был мастером по ободряющим речам, но сейчас, в палатке, наедине со старым другом, он чуть не падает с ног. — Айро, — Линг честно постарался сделать голос как можно мягче, — я понимаю, ты устал... Соберись, ладно? Последний рывок, и мы вернемся в столицу с триумфом. — Да. Дай мне минуту. Встряхнулся всем телом, как большой зверь, до боли стиснул пальцами переносицу: собрался, ну! Коротко шлепнули ладони о щеки — темная бородка, как всегда, аккуратно пострижена, щетина сбрита, даже в разгаре наступления в самой глуби вражеской территории. Линг не помнил, когда в последний раз видел Айро небритым и видел ли вообще. Полковник думал, что сейчас генерал пойдет опрокидывать на себя ведро ледяной воды, но вместо этого он решительно придвинул к себе... чайный набор? Причем тут чай? Быстро, жестко. Согрел гайвань щелчком пальцев, хотя обычно нежно грел в ладонях, пальцы чуть дрогнули, сжимая черенок небольшой ложечки. Едва заметная неловкость сковывает руки, пара чаинок упала обратно в резную шкатулку, когда Айро зачерпывал чай. Не жасминовый, — понял Линг, потянув носом, — какой-то другой запах... И так много Айро никогда не сыпал... По шатру распространился крепкий, сильный аромат, совершенно не похожий на сладковатые нотки жасмина. Айро до краев наполнил крошечную пиалу каким-то неизвестным Лингу сортом чая, темным, густым, словно смола, и очень горячим: пришлось даже задержать дыхание, прежде чем одним глотком опрокинуть в себя эту бурду. — Еще двое суток на ногах продержусь. Потом свалюсь и просплю часов... тридцать. В столицу будешь доставлять мое бездыханное тело, — мрачноватая ухмылка дернула губы. Опустевшая пиала еще источала крепкий запах. — Понял. Отсыплешь мне потом этой бадяги? — Отсыплю. Так... Снова безжизненное отражение свечи в тусклой латуни глаз. Секунда, другая... Огонек дрогнул, отзываясь на мысль мага. Айро быстрым движением схватил свечу, наклонил, и воск закапал на столешницу: генерал выстраивал карту. Его глаза лихорадочно блестели беспокойным, мечущимся пламенем. — Смотри. К востоку от нас — мост. Выгодная позиция. Разделим армию на несколько частей. Часть притаится и будет ждать моего сигнала, часть затаится в реке, часть будет сражаться в открытую. Вступаем в бой с «землеройками» и разыгрываем слабость. Неделя сражений, дрянная погода, это никого не удивит. Отступаем к мосту... Они гонят нас сильнее, рассчитывая загнать на мост и обрубить веревки... — Золото глаз сверкнуло ярче. — Но тут мы берем их в клещи с трех сторон. Зажимаем и... — Айро со стуком поставил свечу на стол, красноречиво ухмыляясь. Линг видел, как быстро колотится жилка пульса у него на виске: лихорадочное оживление, которое затем изменит ему, и генерал действительно свалится замертво, едва-едва успев дойти до лежанки. Но это будет не скоро: уже после боя, когда снаружи шатра будут доноситься радостные вопли, а землю вокруг моста густо усеют трупы «кротов». Спустя тридцать часов генерал, как и предрекал, очнется — с ощущением небольшой слабости, будто немного перебрал вчера, но бодрый и свежий; выпьет уже привычного жасминового чая и с облегчением улыбнется, глядя на восток. Он будет предвкушать: столица в огнях и вымпелах, радостный смех, триумфальное торжество, цветы под ногами, приветственные крики, и... Семья: мама, его нежная весна Вей, отец, маленький брат — все с раскрытыми объятиями, все встречающие его улыбками. Радующиеся очередной победе великого Дракона Запада... Забыть бы только этот трупный запах. Утопить в сладких нотах жасмина. За окном сгущалась ночь, словно какой-то великий писатель устал творить книгу дня и бессильно опрокинул на лист пузырек чернил... Айро негромко рассмеялся и укоризненно покачал головой. Так заработался, что уже даже сумерки сравнивает с чернилами. Ладно, еще раз окунуть в них перо, пробежаться по очередному докладу... Похоже, скоро ему понадобятся очки: от бумажной работы зрение делается все хуже, иероглифы расплываются перед глазами. Впрочем, должно быть, он просто устал. Хотелось тяжело вздохнуть и откинуться на спинку кресла, давая себе хоть немного отдыха, но Айро не стал: закончить работу хотелось сильнее. Поскрипывало перо, тяжело пульсировали виски, голову словно оттягивала вниз тяжесть накопившейся за день информации... Ничего. Сейчас он закончит и побредет в покои отсыпаться. Зуко, наверное, уже спит, бедный его мальчик, не стоит его беспокоить, хотя обычно Айро всегда желает племяннику добрых снов по вечерам. Как жаль, сегодня не получилось выкроить полчаса на чай... Хотя вряд ли Зуко заметит. — Дядя? — немного смущенный голос, стук в уже приоткрытую дверь, неловкая улыбка одними уголками губ, чуть опущенная голова... И поднос в руках. — Ты еще не спишь? Выпьешь со мной чаю? Усталость в тот же миг схлынула и ушла прочь, словно его — душу, не тело — окатило теплой, ароматной водой, и Айро с мягкой улыбкой поднялся на ноги, раскрывая объятия. — Конечно, племянник.