А я иду такая... шёл... такой...

Иду я по улице, чёлка набок, в ухе тоннель, майка с принтом "череп", пиджак сверху, на ногах брюки и стилы, весь такой: - А й-я-а иду такая вся, Дольче Габа-а-ана... - подпеваю наушникам, что сидят наглухо в раковинах. Вообще-то дебильная песня, но что-то настроение хорошее, так что пофиг. Смотрю, бабушка скребётся. Натурально скребётся, шаркая подошвой по асфальту. Старенькая, дряхлая - одуванчик. Через дорогу, как по минному полю пробирается. Тщедушное тельце в безразмерных шмотках тремором дрожит. Сердце-то и ёкнуло. Жалко бабушку стало. Подскочил, подхватил под руку и поволок чуть ли не на горбу - туда, прямо, аккурат через двойную сплошную (а я не на машине, права не отберут!). Бабка без зубов и намёка на вставную челюсть, кожа сморщенная, с радужными канапатками по щекам, в очках-иллюминаторах-блюдцах, нос картошкой с родинкой на ноздре, волося жидкие из-под жуткого платочка (под хохлому) выбиваются сальными прядками, сопротивляется чего-то, шепелявит, клюшкой по мне стучит, пальцами крючковатыми скребётся. - Спасибо, бабуль, - пыхтя, прокряхтел я. - Я знаю, что правым боком прислонился к стене и испачкал лопатку в пыли. Но не нужно выбивать мой пиджак, пока он на мне! - прорычал я, продолжая попытки помочь. Как же старушки чистоту-то любят. Заразы. - Ашпид, опуфти меня, - прошамкала губами бабушка. - Я не аспид, я Вася и я вам помогаю, - чётко, громко, по слогам, явно в глухое ухо, проорал я. Старушка на меня уставилась так, словно я ей секс предлагаю. Ну нет, бабуль, сегодня не твой день. Я на такое не подписывался. А старушенция забилась чёртовым колибри ещё сильнее, что-то там щебеча. Понятно, просто бабулька скромняга и ей совестно молодежь напрягать помощью. Глупости какие. Мне же не сложно. Иду, тащу, волоку за собой эту нафталиновую ромашку в цветастом ситцевом и дышу через раз. Блин, что она жрёт? Камни? Вроде тощая, подлюка, а весит, как бетонная плита. А я знаю, сколько весят плиты, на стройке работал. - Фто п тепя, - шипит бабуля. - Кута пофолок-то, шлоп окаянный. Ой гове мне, гове, - распричиталась бабка, начав закатывать глаза. Уй, боже, страшное зрелище. Ну нет, только ластами мне тут щёлкать не нужно. До морга не дотащу. Блять, гадом буду, на газоне кину. - Бабуль, ты чего? - испуганно вопрошаю, схватив нафталиновое чудовище за плечи, начав её трясти. - Не гвуфа фэ, милокь, - хрипнул одуванчик и затих. - Эй, эй, эй, бабусь? - рухнуло, всё рухнуло, внутри. Похолодело, охренело, шокировалось. По ходу надо скорую вызывать. Охх, ну и тянет же этой гадостью от неё. Неужели боится, что её моли сожрут? Так подавятся. Костями. Жердь же. - Я ше вон, к полосачкам фла, - тихо-тихо причитает одуванчик. Смотрю на зебру. Потом на бабушку. Потом на зебру. На бабушку. - Бабуль, так мы и без зебры дорогу перешли. Чего переживаешь-то? - улыбаюсь ра-душ-но ей. Машина мимо "шух" - полетела, как на реактивном топливе. Моей бы ласточке такой движок. - Ашпит, ой, ашпит, - причитает бабуля. - Я ше за бумашкой к полосачкам фла, - качает головой бабка. - Я не аспид. Я Вася, - миролюбиво толкую ей опять. - За какой бумажкой-то? - мигом похолодел я. А вдруг бабуля рецепт посеяла? На зубы вставные. Или на валидол. Или это список продуктов был: ну, там греча, манка, она же старая, запамятовать может чего. Ой, ужас. - Пафкуда! За стофублёвой бумашкой, - чуть ли не плачет бабка. Чёрт! Стоп! - Чего? - смотрю на неё, как баран на новые ворота. Бе-е-е! - Беньги, гофорю, кто-то офоронил. А тепей, эфи кони железясьные, её фдули фетлом. Ой, гойе мне, гойе. Я ше за ней две офтанофки бефала, - захныкала бабуля и легла. Натурально. На траву. Хлоп - и уже изображает пособие для мед эксперта. - Если друг попал в беду, друга мелом обведу, - пропел я на автомате, ужасаясь происходящему. А мела-то у меня и нет. Обидно. А в груди клокочет. Страшно за бабушку. Переживаю. Что делать-то? Руки вспотели. Телефон из кармана никак не достать. Ох-х, жалко одуванчик. Очень жалко. - Караул! - визгом по барабанным. - Полиция! - завывая на гласных тенором. - Внук бабку убил! - прокуренным басом. Заорали со всех сторон прохожие, бросаясь к нам. Блять, что, простите? - Да не убивал я! - тупо возразил я на это. Оторопел. Смотрю на происходящее и вообще ничего не догоняю. - Я видела, - заверещала тётка с собачкой. - Ты ее пытал, - расширила перекрашенные глаза она, ткнув в меня пальцем с кривым ногтём и облупившимся лаком. Собачка поддакнула гавком, пошло задрав хвост. - Я ей помогал, - пытался я вразумить толпу. Заглядывал людям в глаза, но души в них не видел, лишь злость и ненависть. Толпа. Пф. Стадо. - Она сопротивлялась, - разглагольствовал тучных мужчина. А раньше чего не подошли, блин, раз такие глазастые? Помогли бы нафталиновой пенсии через дорогу перебраться. Так нет, не надо было, глаза отводили. А теперь на меня все косяки вешают, ярлыки тупых передач примеряют. Как так-то? Тут и копы приехали. На маршрутке. Комкано зачитали права про тишину и отсутствие возможности дышать\смотреть\быть, а то... Дальше не уточнили, но и так понятно. Менты-копы вообще оборзели вкрай, идут по беспределу. Арестовали. Увезли. И тут я узнал, что круто попал. По новому постановлению законодательства, как мне сообщил мой защитник в полосатых штанах (похожих на пижаму. Это что, государственным юристам так мало платят?), подозреваемых судят сразу (чуть ли не на месте) на основе показаний свидетелей. Свидетели, твари, взяли и показали пантомиму, как я "мучил" и "кошмарил" нафталиновое чудовище. Ещё и от себя добавили. Еб-бать! Судья... С-с... судья. Почему-то без жабо, но в мантии, похожей на штору из компьютерного класса средней школы, в шапочке крупной вязки был хмур. Он сидел-сидел на своём месте с убитым видом, слушал-слушал внимательно и скучающе, ржал-ржал местами на увиденное (свидетели что-то доказывали наперебой, а я всё думал, что мне это тупо снится, поэтому тихо ждал, пока проснусь. Но сколько бы я пальцы ни считал, всегда "пять" получалось, и это настораживало). Потом с-с...удья встал, запрыгнул на столешницу, сел на неё же, закинул ногу на ногу (в тапочках! Ну... у каждого свои причуды) и громко выдохнул. Мне стало тошно. Желудок скрутило, и голову повело. Стал отдуплять, что всё это правда. Реальность. Как? Как, блин, такое может быть? Пока думал, как исправить ситуацию, прыщавый прокурор принёс вазу - белую, расписанную маркером. С цветами. А вокруг тишина. Судья чё-то заценил меня, потом цветы. Прикинул нечто своё, щуря голубющие глазищи. И... выбрал ромашку. - Виновен, не виновен, виновен, не виновен... - спрашивал Ваша Честь, выдирая лепестки. Корвалолу мне. Глаза мои. Развидеть бы. И оглохнуть нахер. Что происходит-то? Дышу. Дышу, блять, и не чувствую, как кислород наполняет лёгкие, они, как атрофировались. И мне уже кажется, что я тупо с ума схожу. Или это ад, в который я попал, из-за сбившей меня машины, пока бабку через дорогу тащил. А её-то здесь нет. Вот, чудовище, она-то в рай, что ли, попала? Только возмутился на произвол (громко матом), как мне заклеили рот. - Звиняй, - пожал плечами какой-то клерк-секретарь-хрен-знает-кто в... белом халате, - скотча нет, - поэтому нижнюю часть лица мне облепили радужными стикерами. Жесть. Сижу. Мычу. Глазами моргаю - пытаюсь изъясняться на исконно-русском, загибами Петра. Руки прикованы к железной трубе внутри камеры-карцера из пуленепробиваемого. Это не изолятор, это камера пыток, в которой отчаянно воняет краской, и я чувствую, как сознание медленно слоится от амбре растворителя. А этот гад-с-честью - гадает. Адвокат пал на колени и, достав четки, стал откровенно молиться. - Мммм, - громко возмущаюсь. - Тьфу, чел, а ты разве не должен отстаивать мою шкуру по принципу презумпции невиновности? - ору через стекло, отплёвываясь от целлюлозы. - Разве ты не должен мне помочь? - мотаю головой и дёргаю скованными лапами. - Бог поможет, - наставительно отвечает адвокат и траурно кивает. Куда я попал? - Ещё скажи, что Бог всё простит! - фыркнул я. Тошно, плохо, сумасшествие вокруг. Голова чуть кружится, всё бесит. Паника, страх, ужас. И ссать охота, да некуда и никак. Чёлка лезет в глаза, и ляшка чешется. - Виновен! - возликовал не-честный. - Простит, - многозначительно согласился адвокат. - Василий виновен, - воскликнул прокурор, улыбаясь. - Да! - возгласила та самая бабка, что недавно крякнулась. По-дож-ди-те. Я вообще не понял, что к чему. - Так! А за что меня осудили-то? - едва дыша от стресса, визгливо воскликнул я. Я думал, что за смерть одуванчика. А она жива. - Точно. Какое там обвинение? - спросил бес-честный, который Ваш и с ромашкой, повернувшись к секретарю. - Массовое изнасилование, - бодро ответил прокурор. Чё? Аж в голове защёлкало. Что за бред? - Изнасилование кого? - тихо осведомился судья, болтая ногами в воздухе. - Крупно-рогатого скота, Ваша Честь. Где вы тут честь видите? Одни укурки. - Не насиловал я коров, - заверещал я. - А откуда вы знаете, кто потерпевший? - прищурил глаза прокурор. - Мы этого не разглашали в целях скромности бурёнок, - как бы задумался он. - Я вообще гей! - открыто выкрикнул я. - И быков! - хмуро добил прокурор, читая документы. Ааааа! Остановите мир, я здесь сойду. - Не трогал я ваши шашлыки на ножках, - меня разразила злость. - Какая разница, если "виновен"? - пожал плечами сука-честь. - Ага. И вам это ромашка сказала, - голос изливался скепсисом, меня передёрнуло. - Да-а-а, - протянул мечтательно прокурор. - Ромашки они таки-и-и-ие, всегда и всё знают, - тряхнул головой. - У нас висяк. Надо же раскрывать преступления, - тут же забыковал мужик в форме... лётчика? Шок. Точно, формы-то похожи. - Да ты вообще дохлая, должна у зебры валяться! - воскликнул я, не находя выхода агрессии, и тихо убил (раз двадцать) бабку взглядом. - Ага! - воскликнул. Басом. Одуванчик. - Ты же вылитый убийца, - прищурилась она. - Чего? - задохнулся я. - Да ты, старая кошёлка, чего удумала? - Измайлов Руслан Анатольевич, капитан полиции, - представилась "бабка", стащив с себя грим. Бля! - Эээ, капитан, ты чего-то перепутал, - помотал я головой. Руки затекли, жопу отсидел, пить хочу, писать, спать... - Ничего не перепутал. Я себе на премию зарабатываю. У нас по району раскрываемость плохая, а я повышение хочу, - деловито заявил мужик, снимая с себя вещи старушки, под которыми оказались джинсы и футболка. Швабра ходячая, такой тощий оказался он. - Мужик, но я же не убивал, - воскликнул я со стоном. - Парень, - проникновенно, - мне тебя очень жаль, - кивнул капитан, положив руку на сердце. - А тогда... - начал я. - Я же не виноват. Отчаяние, надежда и вера в лучшее переполнили меня. - А ты докажи, - грубо усмехнулся, подмигнул и махнул законникам в зале суда. - Увести его в камеру. - Какую камеру? - заорал я. - Бог с тобой. Помни! - как в напутствие воскликнул адвокат и перекрестил меня. Даёбтвоюматьже! Вели меня на автопилоте. Я реально пытался понять, какого хрена тут происходит. И... не понял. Неожиданно перед носом возникла дверь камеры, в которую меня и втолкнули с ноги, предварительно открыв железо настежь. - Знакомься, - усмехнулся охранник и ушёл. - Не понял, - заозирался я по сторонам. - Как звать? - спросил мужик в годах и седыми висками, хотя молод для такого. - Вася, - вздохнул я, понурив голову. - Что, бабка? - сочувственно уточнил он. - Бабка, - кивнул я в надежде на что-то лучшее. - А я Митя. Будем знакомы.