In vino veritas

— Иди сюда сладкий, — такая фраза однажды была продиктована Полу во сне, но сон легко спутать с реальностью, а реальность со сном. Сейчас Полу было хорошо, смрадное дыхание Джона опаляло его лицевой нерв, заставляя скукожиться, подобно прелой раковинке в сосновом бору. Белые и чистые перины лежали под его свежим и отяжелевшим от возбуждения телом. Джон склонился над кроватью, то вглядываясь заманчивым блеском янтарных глаз в изголовье кровати, то переводя взгляд на напряженное от желания лицо Маккартни. — Ты не передумал? —хриплый шепот едва слышно доносится из его уст. — Нет, — вторил ему ответом Пол. — Я хотел этого всю жизнь. Пол словно оцепенел от своих воспоминаний. В его жизни было всё, но чего-то не хватало, отсутствовал важный вектор, значимый элемент теплой заполненности… Вот он играет на гитаре, стирает до крови пальцы, ставя свои первые аккорды, перетягивает струны, протирает штаны на диване перед камином, соблазняет первую красотку Бэтти, всегда уязвимо лишенный чего-то одного... — Всю жизнь... — выйдя из задумчивого оцепенения, повторил Джон и оставил гладкое и легкое, несколько наводящее прикосновение на голом плече Пола. — Ты можешь дать мне это...Только сейчас, — глаза блестят, и басист сглатывает, напряженно прикусывая губы, словно сухие, потрескавшиеся царапинки на них могли бы сгладить простые слюни... До тонкого слуха доносится смачный выпад пищеварительного тракта Леннона, и Полу ясно — обратного пути нет. Сегодня Джон плотно позавтракал, впихнул в себя два омлета, гороховый суфле и апельсиновый латтэ по-старинному французскому рецепту. Живот Джона буквально распирало изнутри. Джон никогда не был гурманом, и, похоже, спуская с себя резиновые полотняные плавки, он не ставил перед собою цель, сделать всё аккуратно. К этому процессу мужчина приложил лучшее представление. Пока Пол лежал на кровати, медленно водя рукой по своему телу, словно очерчивая тонкую лепестковую гладь самой нежной розы, Джон в это время прерывисто избавился от нижнего белья и достал фарфоровую тарелку с причудливым переплетением оптоволоконного кабеля на её кромке. По жилому помещению раздался вой и затем смачное бурчание кишечника...Процесс дефекации стал идти полным ходом, стоило только поставить тарелку под упругие и пышные ягодицы, готовые низвергнуть теплые потоки взрослой неожиданности. — ЭЭэх, — натужился Джон, выпуская смачный выпердыш из своего нутра. Пол отчаянно смотрел в потолок, всё так же прикусывая губы и считал...Считал. Терпкий запах помета коллеги по творчеству опалял его ноздри. О да, его друг умеет пахнуть. Запах обретал и цвет. Бежевый смрад, заполнивший комнату, въедался во все пространство, подчиняя этому вихрю не только разум, но и тело. — Я так не старался со времен нашего первого студийного альбома! — прокряхтел Джон, выпуская из себя смятый блинчик, элегантно плюхнувшийся в белую тарелку. — Ах, — посмотрев на сидящего враскоряку Леннона, Пол не удержался и запустил руку в штаны, одновременно поражаясь человеческому бытию - из продуктов жизнедеятельности можно создать поистине прекрасное творение... Сейчас Пол переживал синдром Стендаля и эстетический оргазм одновременно. Кусочки фекалий немного разлетелись, но большая их часть смирно попала в тарелку. — Ничего прекраснее я в жизни не видел...Я будто побывал в Лувре, Третьяковке и Метрополитен- музее одновременно... -завыл Пол, надрачивая свой междуножный атавизм в более быстром темпе. — Ты знаешь какова жизнь на вкус? — неожиданно прохрипел Джон и, заманчиво повернувшись к Полу, приподнялся обратно, поставив белое блюдечко с красовавшейся на ней пюрешечкой перед собой. Маккартни хмыкнул, уголки его губ дёрнулись в разные стороны, ведь у него не было ответа на поставленный вопрос... — А я знаю, — вдруг неожиданно тихо прошептал Леннон и обмакнул указательный палец в коричневую и теплую субстанцию. Его палец погружался тягуче медленно... Словно пораженный открывшейся материи он надавливал, погружая палец сначала по одну фалангу, потом по две, пока его палец не погрузился в говняное месиво полностью, достигнув дна тарелки. А чего стоил цвет — в глазах хозяина этой кучи он виделся таким кораллово—золотым, или коричнево—бархатным. Этакое напоминание о палочках корицы, которые в детстве добавляли в любимый воскресный пирог. Этот запах не шел ни в какое сравнение с запахом отождествляемой свободы, которую ощутил мужчина, сбросив с себя пару хороших кило за присест. — Иди сюда, сладкий, — отчеканил Джон, представительно взяв тарелку в две руки. — Скажи мне что ты видишь? Видишь ли ты кромку этого чудесного пергамента отпечатавшего все наши стремления в жизни? Видишь ли ты всю нашу работу? Перед глазами Маккартни вонючая тарелка в руках Джона медленно вращалась, словно космический блин, кружась спиралевидно и загадочно. — Я вижу в дерьме многие вещи, — облизывая указательный палец, с трепетом откликнулся Джон. Еще никогда Маккартни не пронизывало столь метафизическое чувство, чувство на грани озарения и разорения стереотипности былых взглядов. Против воли Пол почувствовал, как его глаза заслезились от счастья, от веры и от отчужденности понимания всего сущего. — Я вижу, — едва кивнул Пол, наблюдая за тем, как чудесная тарелка плывет ближе и ближе… — Попробуй жизнь на вкус, — прошептал Джон, подхватывая самый верх говняшки собственного производства. Пол просяще застонал и принял палец в рот, забывая, что такое плотское утешение радости и насколько сильно его может наполнить чувство абсолюта, мелодично отдавая в самые загадочные оттенки кучи его друга… Осознание того, что всё это время он не знал своего друга настолько пленило Маккартни. Теперь басист узнал Джона еще лучше, еще лучше проникся глубинами его пищеварительного мироздания… — Я люблю тебя, — рассосав свежее дерьмо на языке, Пол пролепетал извечную формулу желания, немыслимую и все же достойную увиденных красот...