Шутник

      Гиноза в офисе один. Сасаяма пропал, Когами он какими-то немыслимыми угрозами отправил спать, но что-то тянуло его, не давало уйти самому, заставляло продолжать копаться, пересматривать видеозаписи раз за разом, хотя это даже не его обязанность. Но Когами плохо выглядит, его ломает без Сасаямы и от неизвестности, а у Гинозы не так много людей, которыми он дорожит.       Он не слышит, как кто-то подходит сзади.       — Бум! — разражается у него над ухом театральным шепотом, и Гиноза едва не подскакивает на месте; Кагари за спиной победно ухмыляется.       — Чтоб тебя! — шипит Гиноза в сердцах, сдувая с глаз лезущую челку, еще не успев взять себя в руки.       — Да ну, чего ты? — Кагари примирительно поднимает раскрытые ладони. Гиноза неожиданно не может отдышаться, хотя, казалось бы, и испуг был невелик. Он набирает воздуха и тихо задерживает дыхание; в наполненных, раскрытых легких от гулкого пульса, кажется, даже рождается эхо, и Гиноза выдыхает, будто боится, что Кагари услышит. Тот почему-то понимающе улыбается и вдруг тянется к соседнему столу. — Я тебе тут, вообще-то, поесть принес, а ты на меня с кулаками.       — Я не с кулаками, — машинально отвечает Гиноза, во все глаза пялясь на тарелку в его руках.       На тарелке лежат золотистые пончики, покрытые сахарной пудрой, слегка блестящие от масла и даже отсюда видно — горячие.       — В общем, не болей, а я пошел. Третий час, между прочим, самое время для... — Кагари смотрит в экран Гинозе через плечо, делает разочарованно-скучающую мину на открытую там видеозапись и тут же заглядывает в глаза с хитрой улыбкой, наклоняясь чересчур близко, — чего-то более интересного. Даже... захватывающего, — он резко выпрямляется и, подмигнув, уходит, оставляя Гинозу наедине с пончиками и мыслью, что почему-то не оттолкнул сразу.       Пончики Кагари делал сам, вдруг понимает Гиноза, когда ест уже предпоследний, почти остывший, и медленно оборачивается на дверь.       Когда находят Сасаяму — то, что осталось от Сасаямы, — Когами разворачивается на месте, взбешенный так, что, кажется, даже воздух прямо перед собой сейчас порвет в клочки. Гиноза хочет сделать шаг, но его неожиданно ловят за локоть, останавливая, и резко вцепляются в плечи, не давая сдвинуться с места.       — Пойдешь — он тебя убьет прямо тут, — предупреждает Кагари неожиданно серьезно, и Гиноза не возражает даже не потому, что он прав, а потому, что прислушивается к странному трепету внутри, отозвавшемуся на тяжесть чужого прикосновения.       — Масаока, Когами — с инспектором Тсунемори, Кагари, Яей — со мной, — сухо приказывает Гиноза, и Кагари тут же шумно возмущается, выпучивая глаза:       — Эй, я хочу пойти с милашкой! — Гиноза дергается, недовольно кривится и уже собирается его одернуть, но Кагари, заметив перемены в его лице, тут же продолжает с довольной усмешкой: — Ну, Гино, не ревнуй так откровенно, я все равно только твой! — Он поднимает к лицу руку с доминатором и, поскольку ладонь занята, театрально отправляет воздушный поцелуй с запястья.       — Не время и не место, исполнитель, — рычит Гиноза, поспешно проходя мимо него и жестом показывая: за мной. Он готов поклясться, что Кагари за его спиной победно ухмыляется, и почему-то весь вечер не может выкинуть идиота из головы.       — Исполнитель Кагари, прекратите дерзить, — командует Гиноза и тут же понимает, что влип: живое лицо Кагари немедленно принимает томное выражение, и Гиноза отчетливо видит, как из самой глубины его мерзкого чувства юмора поднимается очередная шутка.       — Инспектор Гиноза, — говорит он с тщательной хрипотцой самым соблазнительным тоном, на какой вообще способен, — если вы считаете, что меня необходимо... наказать... — он вздыхает, закатывая глаза, будто от предвкушения, — то вы знаете, где находится моя комната.       Гиноза не находится с ответом, а когда Кагари еще и залихватски подмигивает ему, и вовсе только возмущенно фыркает. Он слышит, что Кагари ржет у него за спиной, как в припадке, и видит уже со своего места, как Яей за шиворот возвращает его обратно на стул и что-то недовольно высказывает.       — Ты переиграл, — на самом деле говорит Яей.       — Да ну, — тихо отмахивается Кагари, — от шуток еще никто не умирал.       Гиноза не понимает, как так получается: он снова один в офисе, как тогда, еще во время работы над делом Сасаямы, хотя штатный трудоголик у них теперь вроде бы Акане.       На этот раз Гиноза замечает Кагари до того, как тот подкрадется к нему со спины. Он, впрочем, и не собирается прятаться: подходит к столу и усаживается на край, задумчиво разглядывая его лицо.       — Что? — не выдерживает Гиноза, и Кагари довольно щурится.       — Не могу уснуть без тебя, — выдает он и соскакивает со стола, упираясь в него локтями и положив подбородок на руки; их лица оказываются на одном уровне. — Поцелуешь меня на ночь?       Гиноза не отвечает, потому что ответ — это то, на чем его можно подловить. На чем он может подловить сам себя.       Кагари смотрит на него еще какое-то время, а потом неожиданно целует в макушку — коротко, как будто клюет, — и исчезает прежде, чем Гиноза соображает, что собирается с ним сделать.       Гиноза шумно выдыхает, падая лицом на руки.       Кагари корчит рожи, поправляя свои дурацкие заколки:       — ...а вдруг я вообще не вернусь? А? Что ты на это скажешь, Гино? У меня, кстати, и правда предчувствие так себе. — Он стреляет глазами из-под руки, прилаживая невидимку. — Поцелуешь меня на прощание? Поцелуй, а то, глядишь, и правда не вернусь.       — Только попробуй, — вырывается у Гинозы где-то снизу, из глубины, минуя разум, и Кагари смотрит удивленно, оставив невидимки в покое. Гиноза ждет, что он отпустит какую-нибудь шутку, но Кагари неопределенно склоняет голову к плечу, сверлит взглядом, и Гиноза не выдерживает, пытаясь ему что-то сказать, что-то близкое, но другое, более обширное, значимое, глубокое, но неожиданно получается: — Вернешься — поцелую.       Кагари удивленно поднимает брови и вдруг хохочет, но Гиноза не чувствует злой насмешки.       — Ловлю на слове, — подмигивает Кагари и выходит прежде, чем Гиноза успевает что-то ему сказать.       Больше всего Гинозу пугает и поражает то, что Кагари и правда мог не вернуться. «Плохое предчувствие», да? Его нашли на нижних этажах, бессознательного, едва живого, Шион говорит — вообще непонятно, почему еще дышал, говорит, что доминатор зафиксировал остановку сердца и снова запуск без каких-либо еще изменений, говорит — очень хотел, значит, и Гинозу вдруг как холодной водой окатывает: ради чего? Неужели?..       Еще Шион говорит, что это очень похоже на парализующий режим доминатора, но сразу за этим она говорит, что в системе не было зафиксировано выстрела и что это вообще могло быть все что угодно, и Гиноза выкидывает это из головы.       Кагари приходит в себя под утро, еще затемно, и сразу начинает буянить, чтобы его вернули в нормальное состояние. К рассвету он уже стоит на ногах, еще немного бледен, но это почти не заметно, потому что улыбается он еще нахальнее, чем прежде.       Ему говорят, что Гиноза зачем-то просил его зайти в офис, и Кагари честно подчиняется, даже не понимая, зачем — начальство есть начальство.       Гиноза смотрит странно, потом берет его за шею, и у Кагари даже проскакивает идиотская идея: придушить хочет. Но Гиноза склоняется к его лицу как-то отчаянно, будто в холодную воду кидается, и целует, и Кагари неожиданно понимает, что забыл об этом.       Впрочем, он вообще ничего не помнит с того момента, как они решили разделиться, и до пробуждения в медблоке БОБа.       «Хэй, Гиноза, ты чего, я, вообще-то, пошутил», — хочет сказать Кагари, но рот занят.       Некоторое время после этого ничего не происходит — Кагари иногда даже думает, что Гиноза вообще забыл о его существовании, — и воспоминание о неожиданном поцелуе постепенно выветривается из его головы.       Выветривается до такой степени, что он снова позволяет себе отпустить двусмысленную шутку. Господи, да он даже не помнит, какую.       Только помнит, что Гиноза не дернулся, как обычно, а неожиданно улыбнулся в ответ.       А потом Гиноза вдруг зажимает его у стены в комнате отдыха и целует с таким упоением, что у Кагари не находится сил даже оттолкнуть его, не то что признаться, что он пошутил.       В голове вообще как-то подозрительно пусто, и у Гинозы холодные руки, холодные очки и длинные волосы, путающиеся у Кагари в пальцах.       Пару месяцев спустя Кагари устал так, что хоть об стенку бейся.       Гиноза уже не неожиданно, а вполне закономерно заваливает его спиной на кровать в его комнате, и Кагари слишком занят дурацкими пуговицами на его рубашке — мерзавки мелкие, скользкие, плохо выходят из петелек, а еще их столько, что Кагари до такого наверняка считать не умеет, — чтобы остановиться и признаться наконец-то, что пошутил, и тогда, и все предыдущие разы.       Утреннее солнце, еще серое, едва пробирающееся между облаками, гладит Гинозу по плечу. Тот спит — темные волосы разметались по подушке, из складок простыни выглядывает оголившаяся белая шея с острым кадыком, до нее очень хочется дотронуться, а еще на Гинозе нет очков, и от этого он выглядит так по-новому беззащитно и… нежно, что Кагари смотрит на него и не может оторваться.       «Я что-то говорил во время оргазма», — вспоминает он и искренне надеется, что это было не что-то вроде «хм, знаешь, Гино, было весело, но я, вообще-то, пошутил».       Кагари протягивает руку и ведет по чужому лицу кончиками пальцев: сказанные слова всплывают в памяти, и это новое открытие как будто разрешает ему приблизиться.       Вернее, слово было всего одно.       «Нобучика».