Их было двое

Она стояла сзади, обнимая ее за талию, зарывшись носом в волосы, вдыхая аромат яблочного шампуня. Этот запах был ей так любим и вот, сейчас он проникал в каждую клеточку Эммы, наполняя ее болью. Она хотела бы рассказать все Реджине, поделиться тем, что у нее внутри, но не могла, не могла произнести ни звука, будто у нее нет голоса, будто она вообще не умеет разговаривать. Боль, что внутри разъедала, подобно серной кислоте, казалось, что там ничего больше не осталось, что есть только пустота, но что-то отчаянно жгло, не давая покоя. Свон продолжала обнимать брюнетку, что стояла неподвижно, уже на протяжении 20 минут они так стояли, но Миллс даже не сдвинулась с места, как если бы ее кто-то заморозил. Но она была теплой, да и не потеряла способность двигаться, об этом говорили ее содрогающиеся от рыданий плечи. Эмма знала причину ее слез, ей не нужно было объяснять и показывать, почему плачет Реджина, она все прекрасно понимала, но не могла успокоить любимую.

***

Сколько она уже здесь стоит? Минут 10-20? Окутанная мраком, каждую секунду ее пронзают сотни иголок, и это чувство не оставляет. Дышать становиться невозможно, она тонет без возможности выбраться на поверхность, чтобы вдохнуть воздуха. Она здесь, она каждую секунду умирает, но только удары сердца, как разряд тока, воскрешают ее. Реджина знает, что Эмма здесь, она чувствует ее присутствие позади, и так хочется обернуться, заглянуть в серые глаза, так многое хочется сказать, но она не повернется — ей страшно. Этот страх сковывает тело, не давая возможности пошевелиться. Она мертва и сгорела дотла. Она мертва, внутри кромешная тьма и пустота, от нее осталась только оболочка. Реджина смотрит в одну точку, не моргая. Все будто сон, она до сих пор не верит в это. Зажмурившись, больше всего Миллс сейчас хочет открыть глаза и оказаться у себя дома, чтобы это было все страшным сном и не более, но как бы она не жмурилась, открывая глаза, она видела одно и тоже, то, что останется навсегда в ее памяти.

***

Над кладбищем сгущались серые тучи, капли дождя возвращали в реальность, обжигая кожу. Посреди кладбища, напротив надгробия, стояли двое, под проливным дождем. И только одну из них слезы неба могли коснуться. Ту, по чьим щекам стекали соленые капли, ту, чей взгляд был устремлен на надгробие, где было высечено такое любимое и родное имя. Дождь усиливался, но никто не сдвинулся с места, и только одна из них могла промокнуть под этим дождем. Только одна могла подойти к камню и провести рукой по надписи, почувствовав каждую букву, такое прикосновение обжигало пальцы, заставляя плакать, но не от ожогов, а от имени "Эмма Свон" на этом гладком куске камня.