Он тоже умеет любить

Он тоже умеет любить. Маленькое солнце, золотой одуванчик, два глаза, в которых отражается небо. Малыш. Крутится рядом, неспокойный. Здравствуй, дитя. Ребенок, забредший в мир зимы посреди лета. Зачем? Гнался ли он за бабочкой своего воображения? Его заинтересовал шарф - он не знает, что это такое. Зачем шарф там, где всегда лето? Он устал. Знает ли этот ребенок, как он устал? Никто не знает. Он совсем одинок в этом мире. Хоть до крови стучись в двери, хоть удавись на ближайшем дереве - всем все равно, и этому комочку счастья - тоже. Ребенок спрашивает, почему у него шрамы на спине. На этой усталой, согнутой спине. Почему? Не спрашивай, малыш. Удивительный малыш. «Больно, наверное?» Нет, уже не больно. Не нужно беспокоиться о нем. Нет, он не хочет поиграть с ним. Нет, ему не скучно в этом душном, пустом месте. Нет, он ничего не расскажет. Что? Ну ладно. Слушай. Может, он когда-нибудь видел снег? Такой красивый, белый снег? Очень мягкий. Нет, не мокрый. Сухой, как песок. А узоры на окнах? Совсем как кружево... Еще на папоротники похожи. Только прозрачные и боятся тепла. А... Зеленоглазый врывается и забирает его с собой. Он смотрит им вслед. Маленький солнечный зайчик, мяч-попрыгунчик, рыжий котенок с мордочкой в молоке. Они еще увидятся, он это знает. Полупогасшая искорка внутри замигала, угрожая потухнуть, и разгорелась ровным ярким светом. Он тоже умеет любить. По-своему. * * * Юный наглец, щенок, выскочка. Британец устроил скандал с битьем посуды, но это ничего не изменило. Молодой гордый очкарик, демонстративно захватив минимум необходимого, ушел с неприступным видом, и только рассеченная губа указывала на то, что право уйти ему пришлось добывать боем. Смешной. Ну, взрослый, да - пусть. Горд этим просто до невозможности. Ну-ну, он посмотрит, как этот наглец выживет один, хотя он, наверное, действительно сможет. Вот смешно будет, если он захочет с ним потягаться. Его губы растягивает гадкая ухмылка. Перспективный парнишка. Сильный, упрямый. Не просто яркая звездочка - пылающая комета на горизонте. Он не уверен, но, кажется, новый враг на его голову. Еще со старыми не рассчитался, а уже новый. Ну ничего. Тем интереснее будет в будущем. Он даже еще не разобрался толком, но сознание того, что вот он, потенциальный действительно достойный враг, заставляет испытывать какое-то новое, захватывающее чувство. Горящее великолепным, зловещим сине-фиолетовым огнем. Он хочет его. Не без доли сомнения, но, кажется, действительно хочет. Он ведь тоже умеет любить, не так ли? По-своему. * * * Американец утром гостил у него вместе с европейцами. Веселился, попробовал водку, поперхнулся и заявил, что похожа на воду. Снял очки и показал ошалевшему британцу новый синяк под глазом, тот в ответ наорал на него; американец смеялся и в шутку отбивался. Только Франция в конце концов вспомнил, зачем они пришли к хозяину дома и под шумок умудрился с ним поговорить - тот покачал головой, согласился, а затем ненавязчиво намекнул, что пора бы и честь знать. Гости поняли и неспеша, шумно переругиваясь и посмеиваясь, ушли. Он снова остался в одиночестве. Очки. Американец оставил очки. Хохотал, глядя на разозленного британца и не заметил. Без очков у него был такой неловкий вид. Смешной. Детский. Беззащитный. Ему все хотелось погладить его, пока он шумно о чем-то вещал, но он мог неправильно воспринять его. Да и вообще - россиянин, гладящий кого-нибудь... Этому кому-нибудь обычно можно было посочувствовать. Кто мог сказать, что все не так в этот раз? Старые враги. Шумного америкашку иной раз хотелось прибить. Навязчивая сволочь, атомная бомба. Но он сильный. С таким опасно враждовать. Наверное, поэтому он это и делал. Он - теплый, даже горячий от едва сдерживаемой энергии. Иногда срывающий нервы на пустом месте. Он ему даже немного завидовал. Как хорошо, наверное, крушить стены, когда зол, а не улыбаться. Как хорошо. Очки. Зачем американец носит очки? Он немного покачал их на ладони. Огляделся, никого не увидел. Неловко одел и посмотрел в зеркало. Новый, необычный, немного грустный вид. Стекла плоские, не увеличивают, не уменьшают - как он и думал. Зачем же тогда он их носит? Может, они придают ему серьезности или значимости? Или это защита? От мира. Он хмыкнул. Смешно. Дужка жгла переносицу. Он снял очки. Дверной звонок. Он подошел к двери и открыл. Американец. Без очков. Растерянный, грустный. Что? Нет. Он убирался после них в комнате и очков не видел. Нет, он не знает, уносил ли он их с собой. Нет, не разрешит поискать. Он так наивно имитирует плохое зрение. Если бы у него оно действительно было таким, у него были бы запасные. Такой потерянный. Одинокий. Без очков это хорошо видно. Да, лучше бы он ушел. Уж кого-кого, а его он терпеть в своем доме не собирается. Он прячет в большой ладони тонкие стекла в черной оправе. Американец их не видит. Он с напускной бодростью прощается и собирается уйти. И замирает. Разве с таким плохим зрением он должен был заметить этот фиолетовый взгляд за закрывающейся дверью? Он крепко сжимает бесполезные очки в руках. Он тоже умеет любить. По-своему. * * * Мир содрогается от его поступи. Британец, полумертвый, уже никогда больше не сможет посмотреть на него этим отвратительным зеленым взглядом - он вообще больше никогда не сможет смотреть. Француз побоится еще хоть раз заикнуться, хоть раз подумать о сексе. Немец ползает у его ног с тех пор, как получил в коробочке палец младшего итальянца... Венециано, едва не сошедший с ума, с криками и слезами отрезая его себе, когда он пригрозил убить его любимого Дойчи. Испанец, подвешенный за связанные сзади руки... на долгие дни. Десятки дней. Исхлестанный плетью австриец... Все. Все они. Но это не удовлетворяет его. Вот он, его лучшая игрушка. Если не считать двух переломов и нескольких выбитых зубов - почти целая. Он улыбнулся, глядя на него сверху вниз. Взгляд голубых глаз ответил непримиримой ненавистью. Вот он - его худший враг, воплощенное зло, разврат, чревоугодие, гордыня; вот он, с золотыми волосами в кровавых колтунах, вот - тот, кого он поклялся заставить стонать перед тем, как уничтожить. Вот оно, манящее наслаждение. Этими щипцами - вырвать зубы; этой веревкой - вывихнуть суставы, прибить к полу вот этими гвоздями; аккуратно, отрезая по кусочку и прижигая, дабы избежать кровотечения, срезать половину плоти; коснуться руками ран, испачкать все руки в его крови... позволить ему целовать вот эти сапоги, чтобы скорее заполучить желанную смерть. Его взгляд скользнул вдоль ряда орудий. Он хочет, чтобы он застонал перед тем, как больше не сможет этого делать. Он раздумывал несколько секунд, а потом взял кусок металла в руки. Сейчас нужно было применить именно его. Он прекрасно знал, что произойдет, если он не сделает этого сейчас. Он просто не сможет остановить себя, если решит повременить... с этим. Он наклонился и прислонил холодный металл к подбородку пленника. Тот дернулся; кажется, даже сказал что-то. «Трус»? Или не совсем так? Он отбросил все сомнения и с силой нажал. Выстрел. Голубые глаза пустеют; на полу диковинный цветок из крови и ошметков мозга. Больше этот человек не сможет пострадать от его руки. Никогда. Разве он мог поступить как-то иначе? Он ведь тоже умеет любить... По-своему... * * * - Господи... Господи... Господи, Ваня... Да разве так можно поступать? Россия виновато отводит взгляд. Он не понимает, почему Украина злится. Он ведь так старался, лучшие подсолнухи для нее искал, а она недовольна. Почему так несправедливо? Украина легонько шлепнула его по лбу, и он грустно наклонил голову, собираясь заплакать. Подсолнухи неприкаянно лежат вокруг, глядя в разные стороны, как маленькие солнца. Она смотрит на него несколько секунд, а потом все же утешительно гладит по плечу: - Но я все равно тебя люблю. Он поднимает голову и счастливо улыбается; из его рта вырываются счастливые звуки: - У... Ук-каина... - Правильно, Украина, - улыбается в ответ она и приказывает: - А теперь собери подсолнухи и положи их куда-нибудь... Только не на стол, я только что чистую скатерть постелила! Россия радостно срывается с места и носится вокруг, неловко, но старательно собирая солнечные цветы. Украина повернулась к своей собеседнице и сообщила: - Вот и обломились с семечками на этот год... Девочка - уже почти девушка - вежливо отвечает улыбкой и отпивает глоток чая. Потом все же спрашивает задумчивым тоном: - Но почему Россию оставили в живых? Если я не ошибаюсь, он замучил до смерти как минимум трех человек и представлял собой немалую угрозу? Почему все-таки вы не убили его? - Да что его убивать? - Украина махнула рукой в сторону счастливого России, - Как нашли его с пулей в голове, так с тех пор он совсем дурачок. Безобидный совсем. Конечно, его можно было умирать оставить, но посмотри на него сейчас. Такой разве кого-то убьет? Дитя малое он сейчас и не больше. Я бы такого за все, что угодно, простила. А ты как думаешь, Аме? - Я не знаю... - девушка наблюдала за тем, как большой ребенок возится с охапкой подобранных подсолнухов. Украина качнула головой: - Главное, пусть от него сейчас и никакой пользы, он умеет... О, Россия, ты что-то хочешь сказать? Парень смущенно стоял перед ними, обнимая подсолнухи. Собравшись, видимо с духом, он сказал: - Уккаина, - и протянул ей часть цветов, которые она тут же с умиленным «спасибо» забрала, а потом обернулся к ее собеседнице и вытянул перед собой руки с остальными,с еще более смущенным видом произнес: - Аме...ика! Она несмело взяла из его теплых рук шелестящие растения, и обняла их так же, как делал это он. Сбоку Украина хихикнула и заключила: - Похоже, ты ему нравишься, - а затем закончила недосказанную мысль, - Главное в нем то, что теперь он умеет любить. Пусть и по-своему. Америка поправила очки, которые носила из-за ужасного зрения (наследие Англии, не иначе) и подумала, что это так. Солнце в руках, радостный вид, два фиолетовых глаза. Этот искалеченный ребенок... Неужели он заслуживает жизни только потому, что умеет любить?