усталость

Трудно сказать, был сейчас вечер или день. Куб, в котором мы находились, был погружён в темноту. Ни свет лампы, ни естественный свет не разрушали эту композицию мглы. Как далеко он мог зайти, чтобы перестать думать обо всём подряд? И что вообще сейчас скрывалось в этой черепной коробке? Я подошёл к Рэю, чтобы напомнить о своём присутствии. Он сидел на стуле, словно парализованный, словно боялся сделать лишнее движение. Одна лишь грудная клетка разрывалась, вздымаясь в приступах. У него была паническая атака. Обхватив руками его корпус, я сжал его так сильно, что мои руки сначала свело, а потом я перестал их чувствовать. — Спокойно. Я рядом. — Мой голос звучал как-то поддельно, но я точно знал, что должен был делать. Не теряя хватки, я уселся на колени, чтобы было легче держать вес. Его сердце, прямо под моей правой ладонью, исходило в нещадном галопе. Будто сорвали всех лошадей разом, будто пустили свору охотничьих псов за добычей, будто загнали дикого зверя. — Дыши глубже! Я чуть не сорвал себе глотку, потому что в горле пересохло. Мне стало жарко от ощущения того, что ему может быть так страшно и больно. Читал, что паническая атака — это опасная штука. Большинство боятся даже не причины панической атаки, а её самой. Какой-то адский замкнутый круг. Рэй начал успокаиваться. Наверное, он всё же услышал меня. Его пульс, который я мог сейчас измерить, начинал приходить в норму. Лицо, вспотевшее и ранее выражавшее гримасу ужаса, приобрело такое родное для меня спокойствие, но… Его глаза. Ища выход из глубины его глаз, я находил только боль. — Джейми, как ты вошёл? Беспристрастный. Такой, словно ничего и не произошло. Он смотрел прямо на меня, сидящего на коленях перед ним. Дыхание ещё сбивалось, и ноздри слегка раздувались, как после пробежки. — Я сделал ключ. Разве ты не помнишь, что сам дал мне код? — Свет неожиданно загорелся и начал подстраиваться под функциональный аппарат глаза хозяина куба. Он сомкнул веки, собираясь с мыслями. Он делал так постоянно. Почему ему дана такая память, что он может запомнить целые тома энциклопедии, а потом их вспомнить и процитировать, но запомнить, как он давал мне ключ, ему не представляется возможным? Я был немного зол. На самом деле, я был зол уже давно. Да постоянно. Даже не понимаю, что я вообще здесь делаю, если ему нет до меня никакого дела, кроме как… Кроме как потрахаться со мной. — Джейми, ты принёс их? Конечно, верный пёсик Джейми принёс их. Я встаю с колен и прохожу до рюкзака, который оказался каким-то образом на его матрасе. Внутри этого рюкзака то, что связывает нас. Чёрт, как же иронично, ведь там верёвка. — Ты уверен, что стоит после такого?.. — Я уверен. Мне это нужно. Я очень зол. Но отказать мне было уже не под силу. Как и он, я вляпался в эти отношения, и стал полностью от них зависим. Верёвка. Силиконовая верёвка. Он начинает раздеваться: худые руки, которые покрывают мелкие шрамы, с усилием стягивают брюки, пуговицы рубашки, как бы не подчиняясь, танцуют в его пальцах. Его тело такое, словно в нём не было жизни. Словно это ходячий труп, еле-еле по инерции передвигающий ноги. Усаживаясь напротив, он смотрит не на меня, а куда-то вниз, на пол. Такой виноватый взгляд, что мне хочется его ударить. Да, взять биту и разнести ему череп, чтобы больше никогда не думать о том, что он думает. Но я лишь стягиваю верёвку на его запястье. Тайтл начинает гореть ярче, и вдруг раздаётся механический голос: — Рэймонд Брэйнхарт. Информатор шестого уровня. Родился в семье… Я слегка передвигаю петлю и с извиняющейся улыбкой смотрю на Рэя. Он не смотрит на меня. Его голова безмолвно повисла, а глаз даже не видно. Тайтл гаснет, и я, быстрым движением руки, перевожу веревку через его плечо. Когда он смотрит на меня вот так, подвешенный на этой пружинящей верёвке, я ощущаю всю власть, которую имею над ним. Крюк, на который закреплена обвязка с его телом, располагается прямо посреди комнаты, и обычно его не видно, так как голограмма скрывает его на потолке. Его лицо располагается напротив моего, и сейчас я приподнимаю его голову, чтобы поцеловать. Он впивается жадно, словно я — единственный источник питьевой воды во время засухи. Мне становится немного тошно, и я бью его по щеке. А потом снова впиваюсь поцелуем, кусая его губу до появления капелек крови. Наверное, таков он на вкус — солоновато-железный. Моя рука ложится на крюк, и я спускаю его чуть ниже, туда, где его уже ждёт мой член. Вибрация, которую издаёт вставленный в него прибор, как-то даже возбуждает. Она перебивает всё, даже его тяжёлые, такие глухие и глубокие стоны. Пока он занят мной, я дотягиваюсь левой рукой и вожу вибратором в его заднем проходе. Назад и вперёд. Видеть, как покрывается его лицо краской, как по его спине течёт пот, как мышцы сокращаются в немых судорогах — вот, что доставляет и мне удовольствие. И, кажется, что только в такие моменты он представляется мне чем-то живым. Немного беловато-прозрачной жидкости попадает на его лицо. И взамен, его сперма выбрызгивается на пол, прямо под его подвешенным хрупким телом. На руках и корпусе уже просвечивают красные полосы от сдавливания. Я вытаскиваю вибратор и, отключив, бросаю в сторону рюкзака. Опустив его на пол, я начинаю потихоньку развязывать каждый узел, петлю за петлёй. Его мокрое тело, голое и холодное, с едва заметными вздохами, содрогается жизнью. Наверное, только мне удавалось прогнать ту усталость, что горела в его глазах где бы он ни был. Он разворачивается, словно хочет что-то сказать, и сжимается в клубок. На его глазах — слёзы, а ладони сжаты в кулаки, которые безвольно лежат на полу. — Рэй? — Джейми, моя мать умерла.