1:1
Уоррен ликующе заулыбался, Питер торжествующе хмыкнул. В один голос они начали, перебивая друг друга, то и дело повышая голос и очень сильно привлекая внимание остальных студентов. Лестница-то общая была, а тайный уголок прекрасно обозревался со второго этажа. — Эт офигенски, а кто конкретно… — Че насчет того, чтобы… — Я б хотел… — Не против, если… — Уйди, идиот, не к тебе явно обращались… — Сам вали, мудак, ты его одним только видом пугаешь… Курт был уже Апокалипсисом пуганный, но все равно, видя, как угрожающе друг на друга надвигаются Уоррен и Питер, каждый разминая кулаки и закатывая рукава неизменных курток, понял, что пора бы валить. Видимо, кто-то из них догадался о его порыве, предплечье сразу оказалось в захвате юрких пальцев Максимоффа. — Кто из нас двоих тебе нравится-то, чел? Курт мягко высвободился, сделал шажок назад, уткнулся лопатками в стену и в безвыходном положении решил не мудрить. — Вы оба меня больше пугать, чем нравиться! — воскликнул он несколько дерганно и, наверное, невоспитанно и исчез, оставив после себя только клубы серного дыма.-10:-10
Уоррен и Питер могли до хрипоты спорить, чьим в итоге окажется Курт, так самого Курта больше и не спрашивая. Курт же делал вид, что ничего не произошло, был прежним общительным, стеснительным и миленьким мутантом. Слишком очаровательным, чтобы они прекратили попытки склонить его на свою сторону. «Я же реально охренительный», — думал Питер, ухмыляясь во все лицо и поигрывая бровями, когда Курт обернулся и столкнулся взглядами. «Я же на сто процентов круче этого сучонка», — думал Уоррен, как бы невзначай дефилируя по коридору мимо Курта топлесс и даруя ему многообещающий оскал. На самом деле они и знать не знают, что с ним делать. Не баба же, цветочками и оскорбить можно. Питер пошел тем путем, который был для него заведомо выигрышный. Питер пиздил из магазинов всякие милые вещички, сувенирчики и прочую лабуду. У Вагнера на шкафу стояли все новые и старые чудеса света, а радовался он весьма искренне.3:2
Уоррен тырил жратву. Какими путями, даже Питер не изведал. Может, запугивал всяких Джин Грей или заставлял ему помогать Джубили с Ороро. Играл не очень честно, но действенно — больше Колизеев и статуй бразильского Христа Курт радовался только вкусной и разнообразной еде. Питер запоздало хлопнул себя по лбу. Путь к сердцу мужчины и чувака, проведшего всю жизнь в тесном цирковом шатре, лежал через желудок, очевидно же!3:3
Питер повел его в кино и молл. А потом мигом донес до залива, хоть и поднять Курта на руки было делом действительно тяжелым. Он хотел запустить грандиозный салют, но китайские петарды сработали криво-косо. Хотя, Вагнер все равно был впечатлен, в этом даже Уоррен был уверен.4:3
Уоррен не умел за пять секунд творить чудеса и устраивать гигантские представления. Зато умел доносить на крыльях в любую точку Нью-Йорка. Питер должен был признать, что и с высоты головы статуи Свободы, и с Эмпайр-Стейт-Билдинг, куда залезал сам Кинг-Конг, город был изумителен. Особенно ночной. Уоррен самодовольно лыбился, Курта это впечатлило больше, и очков, следовательно, принесло в два раза больше. Однако романтика в этом бесчувственном пне взялась только с подачи огромного сборища местных дам-мутанток. Поэтому за злоупотребление нечестной игрой и группой поддержки, Питер принялся за санкции.Желтая карточка! 4:4
В один прекрасный момент Курт их обоих стал избегать, будто бы резко забоялся. Часто, когда Питер оказывался нос к носу с ним, телепортировался, когда Уоррен подходил со спины просто даже поговорить о том о сем, опять же исчезал. Оба намек поняли, стали действовать так осторожно, как вообще позволяли им собственные горячие нравы. Контакты снизились до минимума, настроение — до нуля, счет остался прежним и замороженным. Курт только косился на них, обходил по дуге, иногда вынуждено выдавливал из себя две-три фразы в стиле «здрасте-доброе утро-извини» и ничего более. Это при том-то, что его никто даже за ручку не брал, спугнуть боялся. Уоррен и Питер обвиняли друг друга, спорили, кто в этом виноват, и как-то сами для себя незаметно в запале взаимной ненависти немножко потрахались. Ей Богу, случайно! Думали-то подраться, а оно само, слово за слово, поцелуй за засосом. — Хуйня какая-то, — ныл потом Питер, лежа на Уоррене и положив подбородок тому на грудь, болтая в воздухе ногами. Столько времени они обсуждали, что делать с Куртом, и ни к чему не пришли. Все подстроенные ловушки рушились всю неделю и не доставляли результатов, Джин не поддавалась на провокации и отказывалась слушать его мысли. Было грустно. — А я бы с ним попробовал всю Камасутру. Гимнаст же и все такое, — почесал нос Питер. — И на всех поверхностях. В каждой комнате. Представь, даже в кабинете профа, — был ему ответ оскалившегося Уоррена. — Он должен быть горячим. — Он целочка и мальчик-одуванчик, Пит. Он точно будет горячим. — У него клыки для остроты ощущений. — И хвост. О да, хвост, вот уж где тебе будет реальная острота. Уоррен скосил на Питера странный туманный взгляд. Питер ответил таким же, чуть приподнялся и недвусмысленно потерся о его бедро, рука Уоррена медленно, сама собой легла на его задницу, сжимая. — Но с Куртом действительно надо решать проблему, чел, — с придыханием сказал Питер, скользя пальцами по животу Уоррена вниз. — Ага, — ответил тот, перевернул их и подмял Питера под себя. Проблему решил новенький мутант с придурошной неконтролируемой способностью становиться жидким. Чтобы вернуться обратно в твердое агрегатное состояние, ему нужно было вобрать в себя еще больше воды. В результате все жилое крыло особняка профессора Ксавье плавало, залитое случайно прорванными трубами. Студентов раскидали по сухим помещением кого куда: от лаборатории со столовой до тренажерного зала с кухней. Уоррен и Питер нашли себе местечко между двумя спортивными снарядами, лежали и снова думали. Тактики и стратегии, стратегии и тактики, новые, очевидные, невероятные, заумные — перепробовали все, не добившись успеха. Вдруг к ним, таща с собой подушку, матрас и тонкое одеяльце, пришел Курт. Они его и не сразу заметили, только когда он деликатно покашлял из-за груды постельных принадлежностей. Он замер под их внимательными взглядами, долго смотрел на них, явно не зная, куда деваться, и, кажется, даже думая повернуть назад и ретироваться. Этого Питер с Уорреном и ожидали, сидели, не шевелясь, пока Курт неожиданно не выпалил скороговоркой: — Могу-мне-с-вас? Уоррен и Питер сначала приоткрыли рот, но, синхронно рассудив о том, что малейшее промедление может обратить Курта в смущенное бегство, почти тут же ответили: — Да-да-да, канешн, располагайся. — Да не вопрос, ваще без бэ. Курт улыбнулся, слишком мило улыбнулся, чтобы у Уоррена с Питером вдруг проснулась совесть. Он стоял весь такой нескладный и невозможный, в черной широкой футболке и пижамных штанишках, растрепанный, с чуть влажными волосами — точно спасался от потопа, точно по доброте душевной помогал другим. Курт потоптался на месте и нерешительно положил подушку рядом с Уорреном, там, где ему показалось, есть больше места. Уоррена все устраивало, он ухмыльнулся весьма одобряюще.4:5
Питер блеснул серебристой молнией, и уже все вагнеровские подушки-одеяла-матрасы лежали точнехонько посредине, ни сантиметра в сторону. Уоррен едва не зарычал на этот победоносный взгляд полнейшего превосходства и хитрости во плоти.5:5
Курт более, чем смущен, он запутался в своих ногах и хвосте, попытался сделать как можно меньше движений и быть незаметным. Сложная миссия для высокого синего мутанта. Вагнер лег, вытянулся неподвижным солдатиком и закрыл глаза. Кажется, даже перестал дышать. Питер, мгновенно перевернувшийся на бок, подпер подбородок рукой и задумчиво посмотрел на Курта. Он легко, почти неосязаемо провел пальцами от сгиба локтя до его ладони, Курт зажмурился еще сильнее, поджал губы, его хвост тихонечко заметался и мелко-мелко стал постукивать по матрасу. Питер готов присвоить себе еще одно очко… Но Уоррен бессовестно заржал. Питер захотел его убить. Курт резко открыл глаза, забегал взглядом и стремительно сел. Настолько стремительно, что даже Питер от неожиданности смазано столкнулся с ним головой, едва успев увернуться. Уоррен все еще ржал, хоть и пытался проглотить смешки, скалился во все зубы и держался за живот, Питер подумал, что все еще хочет либо убить его до смерти, либо засосать до смерти. Главное, чтоб исход был один. Курт подтянул ноги к себе, принял позу комочка, покосился то на одного, то на другого и горестно-горестно выдохнул: — Я запутаться, не знать, что делать и что буду делаю, теперь кажется глупо думать, что придти и вы… Он замялся, по щекам разлился чернично-фиолетовый румянец. Курт ни на кого не смотрел, почти спрятав лицо в коленях и обняв себя хвостом, Питер с Уорреном переглянулись. — А ты хочешь? — вмиг посерьезнел Уоррен и придвинулся капельку ближе. Курт замотал головой с таким усердием, будто бы думал, что с первого раза им ясно не будет. Потом опомнился, растеряно глянул на них, его рот открылся и закрылся, взгляд от этих чертовых губ отвести было трудновато. Вагнер не знал, что такое нужно сказать, чтобы не очень грубо и очень тактично отказать, но так, чтобы не навсегда, чтобы не подумали на будущее, и чтобы не выглядеть еще позорнее и вообще… Курт выглядел смущенным, растерянным, смятенным и уставшим. Уоррен с Питером снова переглянулись, негласно все для себя решив. Питер повалил его на матрас одним цепким захватом, Вагнер успел только приглушенно и испуганно пискнуть от неожиданности. Уоррен тут же притянул его к себе поперек живота, обнял со спины, Питер пристроился рядом, свернулся в причудливой позе, уткнувшись носом куда-то в ключицы Курта, прижался и умиротворенно затих, щекоча шею Вагнера волосами. Курт замер, боясь пошевелиться, дышал через раз, но очень скоро нерешительно обмяк, разомлел от ощущения тепла и крепких объятий со всех сторон и безмятежно уснул.+50 очков каждому!
Курту нравились они оба. Совершенно равнозначно, хоть и были абсолютно разными. Ему нравилось сидеть или полулежать на коленях у Уоррена, когда все собирались в гостиной, занимая диваны и кресла; он тут же расслаблялся, чувствуя себя в безопасности с тем, с кем, по сути, это чувство было иррационально, быстро привык располагаться так каждый раз, и Уоррен ничего не имел против. У Уортингтона были сильные, крепкие руки, державшие его так, будто бы он единственное сокровище на земле. Курт, осмелев, любил даже дразниться, прислонял Уоррену голову на плечо и тихонечко обдавал его шею дыханием, а, когда никто не видел, даже невесомо прикасался губами. Ему нравилось видеть, как Уоррен блаженно прикрывает глаза, трепещет ресницами, а потом ухмыляется. Если сидеть рядом с Питером или даже на самом Питере, то можно лишиться какой-нибудь конечности. Он, конечно, осторожный, но любит подрываться в любой момент и мерцать, срываясь на огромную скорость. После такого очередного фальц-старта оставались ссадины как после падения на асфальт. Не очень приятно.55:56
Курту нравилось с Питером наоборот: когда тот замирал, уставал после тяжелого дня в суете, вытягивался на любой горизонтальной поверхности и клал голову к Вагнеру на колени. Такое бывало нечасто, лишь на пару мгновений, еще реже на время чуточку дольше. Он засыпал по-настоящему, развив в себе навык дремать даже по минутам, и тогда его лицо выглядело совсем иначе, чем обычно, более спокойным, безмятежным, без напряженной складочки между бровей. Курту казалось, что Питер таким образом ему доверяется, показывается беззащитным, а все равно верит. Он перебирал такие чудесные серебристые волосы, ловил его руки, когда Максимофф только в заторможенной полудреме едва бодрствовал. Курту нравились его пальцы и ладони. Уоррен был тяжелый и с очень громоздкими, металлическими и острыми крыльями. Иногда Курт просыпался полузадушенным, полупридавленным крылом или телом Уортингтона. Лежать на Уоррене было приятней раз в сто.56:56
Курт был жаден до прикосновений, сам от себя такого не ожидая. Люди были брезгливы к нему, он сам стал считать себя уродом, а здесь, вдруг, внезапно. Курт не привык, что его так запросто, да еще и с желанием, и с готовностью, касаются. Курт жадничал и ловил, впитывая каждое. У них была крутая мутация. Уоррен летал с ним пару раз, и это было так круто, круче, чем когда они ездили в парк аттракционов и катались на американских горках. Он набирал скорость и штопором падал, опять взмывал, летал над прудом, сквозь облака, между небоскребов. Круто, очень круто, нереально круто!56:57
Питер тоже был нереально крут. Он быстро бегал, быстро выполнял просьбы, если Курт осмеливался просить помощи. Быстро доставлял его до нужного места. Но только Курт и сам так умел — перемещаясь. А на настолько быстрых скоростях его укачивало. Если скорость обходила Курта стороной, то тоже было круто. А вообще крылья Уоррена были отдельной темой, темой, которая стоила Курту синяков и ненужных пробуждений среди ночи, очень проблемной темой. В какой-то момент Курт просто обвил его ногами и руками, заставляя спать только на животе, и головой же где-нибудь на Курте или Питере, поперек них. Так и привыкли.57:57
Питер и Уоррен долго спорили за первый поцелуй. Почти действительно подрались, по-настоящему, не на горизонтальной поверхности, пока Курт не ошарашил их вестью о том, что, вообще-то, уже целовался. В цирке одна артистка проиграла по пьяни желание. Курт был рад до тех пор, пока она, перестав ему привлекательно улыбаться, не побежала мыть рот с мылом под смех дрессировщиков. Курту нравилось целоваться. Уоррен целовал уверенно, грубо, беспардонно врываясь языком до самой глотки. Прижимал его всем телом к стене, захватывал руки, Курт часто оказывался будто бы распятым, с коленом между своих ног. Курт млел, дрожал, подставляя шею под жадные поцелуи, прижимался в ответ и плавал в эйфории от этой смеси наслаждения и почти что насилия. Но иногда Уоррен забывался, и хоть на синей коже и не были видны гематомы, но на запястьях и бедрах они точно были, пальцы иногда немели, все тело болело, а глаза были чуть опухшие от слез, даже когда Курт и не помнил, что плакал. Питер наоборот тянул его на себя, призывно вцепляясь в ремень и немножко трогательно приподнимаясь на носочки. Он целовался совсем по-другому, то медленно и вдумчиво, то быстро скользя губами и языком, мягко прикусывал, только ухмыляясь на нетерпеливые поскуливания. Вот уж кто был настоящим садистом без садизма, в самый разгар вдруг принимаясь нежно выцеловывать каждый узор на лице или теле Курта или лихорадочно, с жаром скользя ладонями, срываясь на безумную вибрирующую скорость, оказываясь просто везде. После него оставались засосы и полуукусы по всему телу, в самых неожиданных местах. Откуда взявшиеся — ясно, когда — нет, сперва незаметные и неощутимые, а потом ноющие, особенно если Уоррен помечал его снова, поверху. И еще Курт иногда захлебывался по неопытности слюной во время поцелуя, что Питеру только нравилось. В список того, что нравилось Курту, добавлялись еще и ссоры Уоррена с Питером. Ссоры были жаркие, не на жизнь, а на смерть, и Курт сначала за них боялся, пока не просек фишку их примирения. Они, ругаясь, в какой-то момент забывались и приклеивались намертво один к одному, не замечая даже Вагнера. Зло выясняли отношения весьма оригинальным способом, пытаясь доминировать друг над другом, больше кусаясь, чем целуясь, выдумав новый вид борьбы. Курт не говорил, но у него сильно бухало сердце чуть пониже живота.60:60
А еще Уоррен любил обнимать его на людях, но обнимал сильно, по-собственнически прижимая к себе и укрывая крыльями, обнимал так, что трещали ребра и воздух выдавливался из легких. Это было приятным фактом, но не на практике, а в теории. Питер обнимал его текуче, скорее обвивал руками, незаметно появляясь то со спины, то сбоку, то спереди, но только Курт расслаблялся, как Питер срывался куда-то просто от невозможности так долго стоять на месте, убегал и снова прибегал, а потом опять и опять. Курт только и качался на ногах от новых порывов ветра. А еще Курт обожал хитрую улыбку Питера, кривоватую, во все лицо, со сверкающими лукавством глазами. Очень любил Уоррена, чье тело было прекрасным, как будто бы его только что высекли из камня какие-нибудь великие древнегреческие скульпторы, вдохнули жизнь и пнули под зад — иди, гуляй, творение-тварь. Если бы Курт умел рисовать, он бы запечатлел их обоих в любом цвете, на любой бумаге, в каждой своей картине. А еще у Уоррена были крутые кожаные куртки на всякий вкус. У Питера был целый шкаф разнообразных футболок с клевыми рисунками. Курт расхаживал по школе очень модным, в чужих куртках и в чужих футболках, украдкой вдыхая запах их настоящих владельцев.А еще, а еще, а еще…
Оказывается, они всё вели свой негласный счет. Однажды Курт сидел на диванчике и наблюдал за перекрестным огнем, не зная, всерьез они или как всегда. Уоррен и Питер сидели, как на разных концах ринга, в противоположных креслах, с энтузиазмом подавшись вперед, и загибали пальцы. — Твой папка — террорист мирового масштаба, разыскиваемый всеми спецслужбами. Я думаю, мне не надо перечислять всю ту хрень, что он натворил, ты и сам все знаешь, он же твой кумир. — А твой — редкостный мудак, который хотел сделать чудо-лекарство и напичкать им всех мутантов, а еще отпилить крылья собственного сына, если не убить. Даже не знаю, что хуже. И ваще, твой идол — Джеймс Хэтфилд! — А что плохого в нем, а, ебонтяй? — А в моем папке че, осел? — Думаешь, черничке понравится такой набор в семействе? Батя вне закона, маман-феминистка и мелкая сестра в придачу? — У меня хотя бы дом есть, ага. — Ты вообще клептоман-преступник, весь в папку, тюрьма плачет, какой нахуй дом. — А ты Всадником был с тем синим ублюдком и чета слишком бодро вякаешь, тоже почти в той же лодке с папкой. — А кто ты без способностей, ты ж ниче не умеешь. — А ты кем будешь, фейс-контроль перед входом в стрип-клуб? — Да я сам могу быть в стрип-клубе. — На шесте? — А хоть бы и так, мне раздеваться не стыдно. — Потому что кроме рожи и тела никуда дальше не вышел. Курт сидел, вдавливаясь все больше и больше в спинку дивана, стал действовать только тогда, когда они были действительно близки к тому, чтобы снова не наброситься. Он прервал их почти жалобно, отчаянно пытаясь их перекричать и не заметив, что стало очень тихо. В этой тишине его слова набатом отдавались в головах Питера и Уоррена. — Но я любить вас обоих действительно одинаковость! И не хотеть делить и не хотеть, чтоб вы меня делить! И чтобы вы ссориться тоже nein! Вы мне дороги очень оба, я правда вас любить! Честно, очень сильно liebe. Курт лежал и млел, раскинувшись между двумя разгоряченными телами почти звездочкой. Сердце тяжело и загнанно бухало, по телу разливалась послеоргазменная нега, не хотелось даже открывать глаза, не было сил скинуть со лба мокрую от пота прядь. Но о нем позаботились, оттерли от спермы, завернули в одеяло и обняли со всех сторон, спутываясь руками, ногами и даже хвостом в плотный, теплый и уютный клубок. Он мягко перебирал чьи-то волосы на затылке, урча и засыпая, а его щека лежала на чьей-то ладони, большой палец которой трепетно очерчивал узор. Плечо обдавало горячим дыханием, лбом он уткнулся в подбородок, тяжелая рука лежала на его талии.Счет был… А хотя какая уже разница.