Психология против тайны

Теорий в литературоведении не меньше, чем в физике или химии – а может, и больше, учитывая, что опровергать их намного труднее, чем естественнонаучные. Возьмем, к примеру, известную теорию о 37 сюжетах, в которые укладывается вся мировая литература от древнего эпоса до современности. Для удобства персонажи обозначаются буквами – и узнать в такой схеме не составит труда что угодно. Скажем, так: А любит Б, Б не любит А, затем Б влюбляется в А, но А уже не любит Б – это и пушкинский «Евгений Онегин», и шекспировский «Сон в летнюю ночь» и даже народная сказка про журавля и цаплю… Или так: записной ловелас А присматривает себе для мимолетного бурного романа (курортного или командировочного) привлекательную Б, путешествующую с сыном В, и в попытке привлечь ее внимание заводит притворную дружбу с малолетним В… К этой сюжетной схеме обратились писатели настолько несхожие, что большее несходство трудно себе представить: мужчина – и женщина, австриец – и русская, предельно серьезный – и юмористка… словом, Стефан Цвейг и Надежда Тэффи. Сходство цвейговской «Жгучей тайны» и «Тонкой психологии» Тэффи поражает – вплоть до того, что оба произведения написаны в один год (1911 – более точными данными я не располагаю, и потому не берусь утверждать, могла ли Тэффи читать новеллу Цвейга и затем написать «наш ответ австрийцу»), обоим юным героям по 12 лет, и даже в обоих произведениях звучат «еврейские мотивы»: предмет вожделения цвейговского барона принадлежит к «состоятельной еврейской буржуазии», а большинство городов, в которых били пана Гуслинского из рассказа Тэффи, расположены в черте оседлости евреев… Но главной точкой пересечения остается, несомненно, «тонкий психологический прием» хитрого ловеласа, состоящий в том, что «путь к сердцу матери лежит через ее ребенка». Цвейговский барон кажется на первый взгляд более удачливым донжуаном, чем пан Гуслинский – последнего то и дело бьют то копченой колбасой, то самоварной трубой – но кто знает, не умолчал ли г-н Цвейг о чем-нибудь из чувства мужской солидарности, в то время как у г-жи Тэффи не было причин скрывать штрихи, порочащие героя – так что не будем зацикливаться на прошлом наших донжуанов и обратимся непосредственно к развитию событий. И барон, и пан Гуслинский выбирают беспроигрышную стратегию – и барон даже почти выигрывает, Гуслинский же проигрывает из-за изначальной ошибки, сразу переводящий сюжет, из которого С. Цвейг сделал психологическую драму, в разряд комедии положений. Но была ли случайной его ошибка? Ведь противоположность юных героев прямо-таки бросается в глаза: безымянный толстощекий кадет Тэффи совсем не похож на цвейговского болезненного и застенчивого Эдгара… а не в мальчике ли дело? «Я не называл! Я ее не знаю! Это вы называли. Я думал, что она ваша мамаша, что вы ее так называете!» – заявляет кадет в финале обозленному своей ошибкой пану Гуслинскому. Мог ли действительно 12-летний мальчик всерьез предполагать, что молодая женщина может быть мамой взрослого мужчины? Вряд ли – дети такого возраста уже вполне способны сопоставлять возрастные категории, а этот мальчишка – раз он учится в кадетском корпусе – определенно не умственно отсталый. По-видимому, он с самого начала понял, что Гуслинский принял попутчицу за его маму – но разубеждать его не стал… почему? Очевидно, в отличие от хилого и наивного австрийского сверстника, наш толстощекий соотечественник сразу разгадал намерения ловеласа – и понял, какую выгоду из этого можно извлечь: зачем разубеждать глупого дяденьку, если он, пока считает его сыном очаровательной попутчицы, прямо-таки танцует вокруг него? Посмотрите, как ловко кадет раскручивает Гуслинского то на яблоки, то на бутерброды, то на напитки! И зачем, спрашивается, ему указывать Гуслинскому на ошибку, которая приносит ему столько выгоды? В финале же остается только поаплодировать комедии под называнием «оскорбленное достоинство», блестяще разыгрываемой кадетом: надо совсем не знать детей (а откуда же их знать пану Гуслинскому, который «не любит материнства в женщине»), чтобы поверить, что 12-летний мальчишка будет искренне хныкать на публике – в этом возрасте ребенок более всего боится, что его назовут ребенком, и потому изо всех сил прячет такие «детские» реакции, как слезы. Если же подросток позволяет себе «быть ребенком», значит, в этот момент это ему почему-то выгодно – в данном случае, доказать полную свою невиновность перед дорожным знакомым… Так что пан Гуслинский был совершенно прав, бросив ушлому мальчишке на прощание: «Выйдет из вас шулер, когда подрастете!» – увы, он понял это слишком поздно: и вожделенная дама вышла на очередной станции, так и не одарив его даже благосклонным взглядом, и мальчишка «объел на три рубля шестьдесят копеек» (изрядная по тем временам сумма). Вот такие разные мальчики… а вывод очевиден: нечего делать в Российской империи коварному соблазнителю – здесь его раскусит и обставит любой мальчишка.