splinter

— Опять пьяный? — Отвали. Когда бы Бёнюн не заходил к Сонмину, тот постоянно навеселе. Пара бутылок пива, три чего погорячее, пачка лаки страйка и упаковка ментоловых конфет — меню на неделю бест оф зе бест просто, Бёнюн искренне не понимает, как можно так жить, он правда пытается, но не понимает. Это кажется ему чем-то диким. Неправильным, недопустимым, но только для него самого, Сонмина же все устраивает, он даже вздыхает однажды облегченно, что, мол, заебись, что у него дома одно одеяло, одна чашка и четыре стула (чтоб футболки вешать), убираться не надо. Такое ощущение, что будь у него хоромы, он бы чистил и вылизывал каждый угол. Как бы не так. Сонмин не жалуется, ведь какая разница тихому пьянице, где трезветь. Это и не имеет значения, когда тебя кроет так, что пальцы на руках с удивительной гибкостью ложатся на внешнюю сторону ладони. В съемной квартире всегда темно и холодно, как-то пусто и пахнет сигаретами. На полу окурки и «не разувайся» от Сонмина, который появляется в этой квартире только скоротать пару тройку бессонных часов, пока не отпустит. Голые стены, батарея и дорогой, сука, синтезатор на пару с макбуком приводят Бёнюна в шок, потому что: «и где ты это все взял?», а Сонмин только отмахивается, что типа игрушечки бракованные попались, их почти выкинули, а Сонмин, как доблестный рыцарь, подобрал, да обтер рукавом толстовки, и Бёнюн ему верит. В общем-то как и всегда. Когда глаза начинают болеть от светло-голубого экрана ноутбука, а биты настойчиво не хотят накладываться друг на друга, чтобы получилось что-то похожее не на говно, Бёнюну приходит смска. Телефон тихонько вибрирует, и Бёнюн действительно не помнит, когда ставил того на беззвучный, он тянется через весь стол и нутром чувствует — там нет ничего хорошего. «Помнишь наш бар на Хондэ? Приходи» Бёнюн хмыкает и вспоминает старое обшарпанной заведение где-то аж во дворах, с погасшей буквой «C» на вывеске, он хочет отказаться, потому что работы навалом, сдавать проект завтра, вставать рано и все такое, только: «Меня отпиздили» «Знатно» И сердце убийственно скачет где-то в гортани. Он находит Сонмина на ступеньках, тот сидит на голом бетоне и механично подносит к разбитым губам сигарету, белый фильтр пестрит разводами крови, а сам Сонмин сдавленно дышит — пусть это будет сломанный нос, ну пожалуйста. На серых джинсах грязные разводы, а кедам определенно пиздец, только сам Сонмин отчего-то улыбается. Не отпустило еще. — О, дружище, я думал, ты не придешь. Он затравленно скалится и разводит руки в разные стороны, глаза опасно блестят, а с подбородка меланхолично капает кровь, прямо на единственную фирменную белую футболку. — Пизда ей, короче, — изрекает Сонмин, проследив за чужим взглядом, — Да и хуй с ней. Не поднимешь? Бёнюн держит в своей руке холодную ладонь Сонмина со сбитыми костяшками и удрученно вздыхает, тот отзывается моментально, как гастрит на лишнюю порцию какой-либо дряни. — Вот только не веди себя как мамка. — Я вообще молчал. — Ты пиздец как громко думаешь, могу я тебе сказать. Я аж оглох. — У тебя кровь из уха идет. Сонмин хмыкает. — Нормально приложили. Они идут по безлюдным улицам, через дворы, чтобы не попасться полицейским, у Сонмина помимо алкоголя в крови наверняка плавает целый химзавод, и проблем не очень-то хочется. Бёнюн не в таком состоянии, чтобы отсиживать остаток ночи в обезьяннике, да и денег у него не так много, чтобы платить залог за двоих, поэтому они маскируются. Сонмина приставь к столбу — сольется, до того тощий, только выдаст его эта непонятная херня на голове, с пальмой вариант не прокатит, Бёнюн вздыхает, пробовали. Не то чтобы Сонмин ведет себя как-то неадекватно, похмелье медленно, но верно начинает накрывать, а то, что накрывало, отпускать, поэтому он идет слегка заторможенно и зевает, немного скуля от резкой боли в ребрах. — Они меня как ёбнули, думал, сдохну. — Молчи, а. Бёнюн поддерживает Сонмина за руку, когда они переходят дорогу, мало ли что, отдирать его ошметки от асфальта он не хочет, это мера безопасности, не более, вот только Сонмин, кажется, думает совсем иначе, потому что только крепче сжимает ладонь в ответ и не отпускает даже тогда, когда переход остается где-то там, далеко, за темно-серой многоэтажкой. Возле круглосуточного магазина Сонмин вытирает лицо только что купленными влажными салфетками и начинает невыносимо вонять алое, как будто бы выращенным где-то в ядерных теплицах Китая, потому что, ну блин, натуральное алое так мерзко разить не может. Сонмин шипит, когда ядовитая пена попадает в слишком чувствительную ранку на губе, звонко матерится и сплевывает на асфальт вязкую красную слюну, трогает кончиком языка передний зуб и только тогда облегченно выдыхает. Не выбили. — Лучше б водки купил. — Я тебе сейчас мышьяк куплю. — Какие мы нежные. Пока Бёнюн размышляет, куда лучше пойти — отвести этого идиота к нему домой или к себе, Сонмин останавливается под самым фонарем и закуривает. Бёнюна как-то совершенно незаметно прибивает к земле ненужное чувство нежности, когда он смотрит на этот дрыщеватый, ссутулившийся и побитый силуэт, Сонмин напоминает ему котенка. Странно, что не щенка, мимолетно проносится в голове, но нет. Собаки, они преданные до ужаса, а этот строптивый дохуя, спину постоянно выгибает и шипит, сделай чуть что не так. Бёнюн помнит его со времен школы — всегда в кроссовках и бомбере, с мятной жвачкой во рту и пачкой сигарет, нагло свистнутой у отца. С тех времен не многое изменилось: все те же бесконечные пачки жвачек, миллионы бомберов и толстовок, сигареты, вот только им уже по двадцать, а отец Сонмина сидит года как четыре. Бёнюну не очень нравится перспектива однажды оказаться в зале судебного заседания и смотреть на Сонмина, скрючившегося за решеткой, поэтому, несмотря на дикую усталость и боли в спине, постоянно несется за ним, что бы не случилось. И если честно, это начинает порядком доставать. До подъезда Бёнюна остается пара метров, Сонмин идет! почти! прямо и даже не спотыкается, а ловко наскакивает на бордюр, расслаблено улыбаясь и расправляя свои длинные тонкие руки, локти немного воспалились и покрылись тонкими корочками засохшей крови; на востоке начинает только-только подниматься холодное солнце, и Бёнюн решается. Страшно до ужаса и он не очень уверен, что готов услышать правду. Сонмин может влезть в такие проблемы, что до конца своей жизни не разгребешь. — Бля, переставай думать, у меня сейчас голова лопнет. — За что тебя избили? — Реально? Я вот всю ночь думаю, спросишь ты или нет, забавно, — Сонмин больше не улыбается и от этого становится как-то хреново, — Проебался я знатно. — Да ну? А я и не понял. Бёнюна это все начинает бесить, серьезно, этот клоун невыносим. — В карты я проиграл, походу, все. Играли на ключи от машины, а у меня то нет машины, прикольно, правда? Ну они просекли и давай меня уму-разуму учить, а я ж неуч. Сонмин всё-таки спотыкается и чуть не летит с высокого бордюра, Бёнюн ловит его в кольцо рук. Карты — это отправная точка на дно. Наркота — конечная, забавно, что Сонмин начал сразу с самой жопы, с конца, как будто бы знал, что обязательно воткнется головой в илистое дно. Он каждый день слышит как ломаются его шейные позвонки, а на зубах оглушительно скрепит песок. Он бредет мимо борделей и салонов, видит курящих проституток возле и не чувствует к ним жалости, только неприязнь, как к самому себе. Он такой же, как они, пропащий, ему теперь не уйти назад. — Ты дебил. — Не отрицаю. — А если бы они тебя убили? — Не убили же. Да брось, кому я сдался, недельку поплачут, ты, может, две, и забудут. Не велика потеря. Бёнюн хочет возразить, что он сейчас приложит Сонмина башкой об асфальт, и плакать будет именно тот асфальт от досады, что его снова замарали каким-то насекомым, только Сонмин сладко зевает и укладывает голову на плечо Бёнюна. — Хорош болтать. Я спать хочу. Неси меня. — Ты неисправим. — Ага. Бёнюн тащит Сонмина по лестнице, дом старый, лифт не работает, благо сам Сонмин легкий, даже удивительно, что поясница не возражает; скидывает его тушу на диван и укрывает пледом. Кухня, верхняя полка, аптечка, что-нибудь от головы и все, можно идти спать. Бёнюн заходит в ванную, чтобы умыться, ночь сегодня выдалась крайне пыльная. — Бёнюн-а! — Чего тебе? — Ты завтра планов не строй, мы мой синтезатор и ноут продавать пойдем, а то меня коллекторы на переговоры зовут, — он снова зевает, — Вот только они какие-то недружелюбные, а потом жрать, только ты заплатишь, не обессудь. Бёнюн на это только сильнее сжимает в руках зубную щетку. — Спи давай. — Чмоки-чмоки, ночки. Люблю тебя. — Я тебя сейчас убью. — Все-все. — Спи. Шуршание на диване прекращается, и Бёнюн в первый раз за сегодня слышит тихое «спасибо», и от этого, если честно, не легче.