~
За пределами лабиринтов серых стен его квартиры все естественно безобразно: фонари плавно догорают последние минуты, а на смену уже вырывается восходящее солнце, превращая в пыль остатки излюбленной Катсуки ночи. Улицы начинают горчить людьми, и звуки хаотично переплетаются в воздухе, мощными децибелами разрывая барабанные перепонки. Катсуки старается как можно быстрее миновать толпы, но робкого голоса посреди всей этой гнетущей массовки хватает, чтобы начать сгорать и обратиться в такую же пыль под их ногами. Тысяча причин уйти и попросту пропасть разбиваются о его простое «Каччан». За пределами лабиринтов серых стен его квартиры все естественно красиво: у Изуку крепкие руки, и, словно в противовес — детское лицо, располагающая к себе улыбка и заразительный смех. Бакугоу смотрит на него, слегка щурясь, примеряясь, выискивая бреши в коконе его всепрощающего взгляда, которым он окутывает, покрывает полностью без остатка. Тысяча причин признать свою слабость рушатся от одной лишь мысли, что некогда ведущий за собой «настоящий-герой-Каччан» вдруг станет ведомым — осталось лишь поводок протянуть. Катсуки точно не знает, когда его равнодушие стало напускным и наигранным, создавая образ крутого парня. Но помнит, как в его жизнь врывается Мидория, и, даже не спрашивая разрешения, накидывается на него, срывая все маски; то ли зная, что не встретит удерживающей защиты, или же наоборот, потому что знает, что обязательно встретит. Тогда Изуку не боится говорить, а Катсуки обходится без слов. Бакугоу следует лишь естественному желанию быть первым: уничтожать или причинять боль, высказываться, выплескивать ударными волнами все свои слова одним махом. Катсуки точно знает, что иногда то, как яро ты кидаешься вперед, говорит гораздо больше, чем пустая болтовня. Катсуки точно знает, что разбивать кулаки о стены — это нормально. Катсуки точно знает, что в эти моменты Мидория чувствует тупую ноющую боль. Но Катсуки точно знает, что сам он не чувствует ничего. Тогда Изуку не боится говорить, а Катсуки не находит слов.~
— Как думаешь, что происходит? — Изуку неожиданно и строго прерывает тишину, и тут же стыдится этого, глядя, как Бакугоу прекращает мерные покачивания на стуле. Тот долго осматривает на теле Мидории новые пятна от ожогов и ловит себя на мысли, что неплохо было бы добавить еще парочку. Изуку боится за свою вторую половину, а Катсуки благодарит все на свете за то, что такая связь избавляет его от необходимости лишний раз прикасаться к Деку, и проклинает за то, что это оставляет место для упоения животному желанию впиться в плоть и разорвать ее к чертям. Бакугоу хочет почувствовать.~
У Киришимы, возможно, самые странные идеи. Он думает, что все дело в причуде Деку. Что все эти ушибы, порезы и ожоги слишком «легкие» для тела Изуку, и именно поэтому Катсуки — словно неисписанный белый холст. Катсуки готов поверить даже в такой бред. Именно поэтому он стоит в стороне, когда Мидория вновь сталкивается с очередным отбросом из альянса злодеев. Вокруг стоит запах кирпичной пыли, а стены рушатся, как карточные домики. Не проходит и пары минут, как Катсуки замечает, как на одну из пыльных бетонных пластин алыми дорожками с рук Деку стекает кровь. Можно долго лежать, вдыхая запах пыли; можно долго собственными руками создавать иллюзию ударов, покрывать свое тело синяками. Но боли нет, и Катсуки продолжает твердо стоять на ногах.~
Он никогда не признается, что испорчен. Катсуки двадцать три, и, кажется, единственные раны и порезы Мидории, которые будут проступать на нем, будут где-то все там же, под ребрами, но внутри. Чертов заботливый ублюдок. Бакугоу тушит сигарету о пепельницу и больше не напоминает о себе.