Лучший день

- Ну как ты, брат?.. - Да… никак, Эйб. Если быть честным… Никак. - Лично я не понимаю, почему мы здесь. - Наверное, потому что ты слишком туп для этого. - Эй, без обзывательств сейчас, слишком неподходящий для этого момент. - Я знаю… - Как же тяжело, Кен, ты себе представить не можешь. - Почему, кроме нас никого тут и нет больше, кому ещё представлять, как не мне? Мы с тобой здесь, чтобы избавиться от этих лишних эмоций. И почему сейчас именно злодеи стали более дальновидны вас, добреньких простаков? Хотя, нет. Нет! Меня это нисколько не удивляет. – Енот в сером одеянии был твёрд в своих словах и, в отличие от его брата, совсем не спешил сменить тон хотя бы на малость грустный. - Мне страшно, Кен. – Горбится его близкий, зажимаясь почти в ком. – За тебя, за себя страшно. За нашу жизнь. Что будет дальше? – Эйб почти не плачет, надрываются его плечи, его руки активно жестикулируют, голос предательски уходит куда-то вверх, чуть не пищать собеседнику в ухо. – Что будет с нами, Кен? - Вопишь, как девчонка. - Нет не воплю! - А вот и да! - А вот и... нет! – противный писк вырывается у доброго братца, отчего тот закрывает рот руками, да опускает глаза вновь вниз, отворачиваясь от того, кто сначала скалился и брови сдвигал, а затем насмешливо стал указывать пальцем. Короткий звук победной радости впился Эйбу в уши, оставляя злобного командира вновь сморщить свой усатый нос, нисколько не показывая больше белизну ровных клыков. Кен почему-то сильно хотел укусить брата, наложиться так сверху, зажать руки, кусать за шею, потом царапать и рычать прямо в лицо, заставив ясные глаза закрыться, а брови свестись домиком, умоляя взбешённого остановиться и не бить. Наверное это из-за совести. Он просто не знал, кого ему винить, помимо брата и себя. Они в штабе Сопротивления. Точней, Эйб хотел бы представлять это место штабом, но то всего лишь домик на дереве, построенный некогда дружными ребятами в самой чащи леса. Они так далеко от привычных им мест. Нет штаба, нет улиц, нет Империи. Ничего нет больше, ничего уже не подлежит восстановлению. Горели листы, горели планы, горело неизведанное будущее. Нет отряда, нет приспешников. - И Пенелопу они тоже забрали… - жалобно, наконец, вырывается у Кена, он опускает голову в руки и скрывать пытается свой образ от мира, полный тоски и разочарования. Два плачущих, нет, два рыдающий навзрыд комка, ещё не спешили утешать друг друга, а просто вопили в унисон одной своей жалкой, тягучей трагедии. А всё быстро произошло, все игры и игроки, соответственно, были стёрты с лица Земли одной крохотной бомбой, одним людским фактором, понёсшим за собой тысячи смертей. – Ты вообще знаешь, каким образом мы остались целы? - Да что я внукам скажу, Кен? “Мы с братцем так сильно настроили народ против друг друга, что не смогли остановить эту ненависть“? Чёрт возьми, почему я опять визжу?! – едва не ультразвуком приходится последнее предложение. Эйб утирает нос, заставляет себя начать спокойно дышать, не делать резких движений, как вдруг загинается резко и с удвоенными всхлипами продолжать реветь, подхватывая истерику у сидящего около: - Мы так увлеклись с тобой, а сами что? Каждую ночь почти убегали сюда, обсуждали стратегию, наших друзей, их глупые лица, их наивность, веру в выдуманные нами же козни! Они ведь и умерли точно так же! Они ничего, ничего так и не узнали! Что мы с тобой играем до сих пор в приставку, читаем сказки на ночь, до сих пор дерёмся подушками, прячем друг от друга любимый шоколад. А-а! И всё только из-за нашей халатности! – град слёз скатывается по носу, ударяя безразличную древесину тяжёлыми каплями солоноватой воды. – Ты сказал, что это будет навсегда! Что мы будем детьми, что будем навсегда вместе! А теперь то что скрывать, когда никого больше не осталось?! – Кену уже было плевать, он кинулся обнимать зарёванного брата, умоляя больше никогда не притворяться его врагом. Роли диктатора и революционера настолько крепко въелись им в сознания, что и объятья эти казались больше похожи на предсмертные муки двоих грызунов, проклинавших себя за так и не законченную игру. Они были вольны обнимать друг друга, но та душащая их боль выходила за рамки какого-либо приличия. Не злодеи и не герои, а простые любители повеселиться. - Я никогда в жизни не думал, что буду так жалок при тебе. - Эйб, я тоже, прости меня, это было моей идеей играть в добро и зло, это всего лишь ещё одна моя наивная детская глупость… - Глупость, говорите, да? – знакомый голос режет по ушам. Каким бы приятным он ни был на самом деле, сейчас это было самой настоящей пыткой: разлепить опухшие от слёз глаза, чтобы увидеть зашедшую персону. – И почему я всегда доверяю таким придуркам? – Коко была просто в бешенстве. - А мне стоило слушать то колесо профессий, а не скитаться, занимаясь “детской глупостью”, - залез в домик на дереве и Мэдмен, встав рядом с напарницей, рассматривать насмешливую и нелепую картину, застывших друзей-врагов. Их мокрые глаза и носы, их огромные глаза и совершенно маленькие, скомканные шоком, зрачки. Через секунду забрались и все остальные. Радости братьев не было предела: вот, казалось, можно и не скрывать больше, можно жить друзьями, можно устраивать дружеские праздники. Быть всем одной большой семьёй, а не нерадивыми чужаками. - Зитзи, НоуНек… - Найджел, Коко, Мэдмен, вы все тут! - Где ты видишь всех? – рычала от ярости Коко, выдавливая из себя всю возможную злость. – Неужели вы с Кеном, пока веселились тут, совсем забыли, что отправили нас на задание в лес? Вы много мест проверяли вообще, ребята?! Сколько тел нашли, а? - А вот нашей армии крыс больше нет, сэр. – По привычке отдал честь НоуНек и, сняв шляпу, откинул её в сторону, как кусок мусора, чем она, собственно, и являлась. - Так, ну всё! – тонкий голосок завершает эти сумасбродные обстоятельства. – А ну перестаньте, сами то что как дети! И не стыдно так иронизировать открыто, ты слишком вошёл в роль, НоуНек! - Ну, Зитз, а для чего я ходил на актёрские… - Молчать! - Да, молодец, Зитзи. И спасибо, друг. Я всегда знала, что у тебя поболее мозгов, чем кажется. – Коко усмехнулась поблагодарившему, но тут же возмутившемуся опоссуму. – Неужели вы не расслышали учебной тревоги, господа? Неужели никто не слушает новости по утрам? Вы что, в трубочку там сопите? Войско должно спозаранку быть бодрыми и собранными! - Скажи это Густаву, он всю ночь не даёт мне спать своим хрюканьем! - Мэдмен, о господи, ну не сейчас. Так вот, ребят, - продолжала белка-летяга, - мы готовы принять вас такими, какие вы есть. Вы не представляете, как все счастливы. Как будет счастлива мэр. Как у детей и простых граждан начнут гореть глаза! Устроим перемирие. Покажем, что вражда это плохо, что она не должна быть в наших сердцах и умах, что добро бессмертно, бесформенно, оно может быть даже под званием “злодей”. Лишь относись к другому с любовью и больше не надо будет пустых слёз и ненависти, лишь засорившей наши сознания. Создалась тишина и лишь редкие хлопки начали разряжать её. Это были аплодисменты. Они ещё немного продолжились и так же резко завершились вновь. - Я горжусь тобой, солдат. Ты стала выше своего капитана, наверное, на ра-анг. - Ох, и не смей заигрывать со мной, Кен. - Да, Коко, тебе стоит… - Эйб поднялся, подошёл к своей команде и просто потянулся всех обнять. Он снял нагрудный значок, вручил его в ладонь Коко и с трепетом произнёс, - тебе в самом деле стоит выступить на публике и заслуженно взять со мной один ранг. Теперь защита в руках и Сопротивления, и Армии Кена. Ещё будет время, когда понадобится кого-то защищать. - Защити сначала своё лицо, Эйб. - Лёгкая пощёчина приходится сначала герою, а потом и главному злодею этакого шоу. – Это за ложь. Вам обоим. Пожалуй, этот вечер, этот закат и эти пощёчины были самым приятным моментом, самым лучшим днём за всю жизнь братьев. Именно в этот день они и открылись миру, и стали честны сами с собой.