***
Санс помнит. Или, точнее, пытается помнить – сложно иначе, когда мир вокруг рушится спустя многих лет хранения гармонии в нем. Где-то в закоулках памяти еще осталось ощущение спокойствия спустя столько лет скитаний. Санс все еще помнит, не смотря на то, что даже Папайрус почти забыл. Это неудивительно. Папайрус – слаб. Хоть оба скелета и яро пытаются это отрицать. Папайрус ребенок, доверчивый и глупый ребенок, которого Санс отчаянно пытался защитить, когда это было необходимо. О нем можно было не беспокоиться лишь в двух отрезках времени – тогда и сейчас. Тогда – потому что было слишком безопасно, да и сам Санс был увлечен другим. Сейчас – потому что Папайрус мертв. Но лет пятьдесят назад он еще был жив, как и Азриэль, другие людские души, попавшие сюда, многие монстры, умершие на данный момент. Тогда была жива Чара. Санс помнит, как она умела задорно смеяться. Рот приоткрывался в осторожной улыбке, а красные от странного дефекта глаза сияли от очередной шутки скелета. Звук смеха тоже был необычным – неловкие смешки, позже перераставшие в настоящий громкий хохот. Смех – это то, что Санс особенно любил в Чаре. Любил. А сейчас даже вспоминать неловко.***
— Опять погрузился в воспоминания? Дерзкий голос Чары вырывает Санса из закоулков памяти, будто яркий фонарь, вспыхнувший в темном переулке. — Почему бы и нет? — скелет усмехается, и словно невзначай зажигает на ладони синее пламя. – Перед свиданием можно и подумать о былом. Так сказать, подготовиться. — Свиданием? Чара пытается сказать это пренебрежительно, но не получается. Санс знает, что не получится. У него самого голос вот-вот дрогнет. — Со старым другом, — уточняет скелет, но получается как-то глупо. —Я думала, ты считал меня кем-то другим, — девочка будто обидчиво поджимает губы. Она вновь смеется. — Сложно говорить об этом с десятилетним ребенком, который недавно убил твоего брата, — Санс чувствует, как к глазам подступают слезы, а в горле застрял неприятный комок. Черт. Не вовремя. — Мне давно не десять и даже не шестнадцать, — Чара поднимает плечи и улыбается во весь рот. Скелета коробит. Как же не подходит этим алым глазам улыбка, застенчивое выражение лица и лихие искры в зрачках! — Ты в теле ребенка. Санс произносит это без надуманных иронии, насмешки или обиды. Он серьезен. Можно подумать, он беспокоится о Фриск. — Ох, этот ребенок пару дней назад прикончил твоего обожаемого Папайруса, — Чара говорит, все еще улыбаясь и смотря на собеседника. Она знает, что это причинит ему нескончаемую боль, и она права – кажется, будто в недавно нанесенную рану втыкают иголки. – И, поверь, она сама выбрала этот путь. Я предложила сотрудничать потом… когда ничего уже нельзя было поменять. Санс это знает. Он догадывался, а сейчас понимает, что Фриск ему ни капельки не жаль. — Тогда почему ты вселилась в нее? Она разве не хочет закончить дело, истребить всех, до кого рука дотянется? Злость бурлит в нем, и, подталкиваемый этой ненавистью, скелет бросает это «ты», глядя в глаза Чаре. Он мгновенно теряется.***
Монстры растут в десятки медленнее людей, и если Азриэлю потребовалось лет пять, чтобы перескочить с отметки «ребенок» на «школьник», Чаре в скором времени исполнилось шестнадцать. Хоть она и старалась быть любящей сестрой своему названному брату, с Азриэлем ей было неинтересно (слабо сказано), и потому большую часть времени она проводила в баре Гриллби, болтая за стаканом коктейля с посетителями. Санс не особо часто захаживал сюда, – предпочитал сидеть на одном из своих рабочих мест, продавая хот-доги и попивая кетчуп – но он и сам не понял, как так получилось, что он стал сюда захаживать. Просто однажды обнаружил, что походы сюда стали чем-то обыденным. Да и что в этом плохого? Что плохого в том, чтобы часами сидеть в одном заведении, забыв и о Папайрусе, и обо всех других делах? Чтобы попивать кетчуп и отпускать каламбуры, наблюдая, как хохочут посетители «У Гриллби»? Чтобы раз за разом покупать один и тот же соус, не отдавая себе отчета? На самом деле причина была всего одна. Чара. Она тоже здесь часто ошивалась, так как это было единственное недорогое заведение во всем подземелье, да и народу здесь было не так много. Поэтому, рано вставая каждое утро – это должно было быть утро, так как в подземелье нет солнца и луны – она сбегала в Сноудин, вытряхнув еще немного денег из своей заначки, а после чего гуляла по окрестностям до вечера, в основном проводя время в баре. Или это было кафе? Санс первый раз увидел ее, когда она в одиночестве сидела за одним из столиков и болтала трубочкой в клубничном коктейле. Секунду поколебавшись, он подсел к ней, покачивая в руке кетчуп. — Доброе утро, - поздоровался он. – Какой прекрасный на улице день, не находите? — Я бы не назвала это улицей, - поджала губы девушка. Скелет поколебался, раздумывая над каламбуром, который разрядил бы обстановку. — Я не видел тебя здесь раньше. Ты вообще не похожа на монстра. Скорее, ты… — Человек? — та пожала плечами. — Ага. Это я. Мое имя Чара. Она вновь уткнулась в свое странное и бессмысленное занятие. — Я Санс. Скелет Санс. — Я заметила. Что-то подсказывало Сансу, что с человеческими — да и вообще — девушками надо общаться не так. Он поспешил исправить ситуацию: — Так ты, значит, Чара? — произнес он. — Ты тот самый человек, который упал и теперь живет у семьи Дримурров? Она кивнула. — Что же… если хочешь, я могу показать тебе тут окрестности. Я ручаюсь, мы окостительно проведем время, — он подмигнул. Чара не выдержала и улыбнулась. — А ты неплох в каламбуре. Ну, если предлагаешь… почему нет? Она поднялась, взяв с собой коктейль и поправив свитер. Санс отметил, что он был не очень теплым, несмотря на обманчивый вид. — Надеюсь, ты готова. Кто бы знал, что эти слова станут роковыми в их следующей жизни.***
— Думаешь, это была моя инициатива? — хмыкнула Чара, едва вопрос Санса прогремел в зале и расплылся в воздухе, въевшись в холодную атмосферу. — Она испугалась. И попросила меня. А я и не против. Наоборот, это доставит мне… удовольствие. — Ох, а я-то думал, что ты сохранишь нашу бывшую дружбу, хоть и довольно помятую, — хмыкнул Санс, прогнав навязчивое видение. — Ты ошибался. Фраза приобретает холодный оттенок, и Сансу почему-то хочется, чтобы вернулся тот фальшивый веселый голос. — Не хочешь больше ни о чем поговорить? — Чара улыбается, проводя пальцем по лезвию ножа, будто счищая с него невидимые пылинки. — Кажется, в прошлом мы достаточно поговорили. На целую жизнь хватит. — Я и не помню, сколько жизней мы прожили, — откликается девушка, и Санс с ней мысленно соглашается.***
В основном они говорили, гуляя по Сноудину. Чара рассказывала про жизнь людей на поверхности, про то, как она жила все это время в Новом доме, и еще про что-то маленькое и незначительное. Санс тоже говорил; о его брате и его причудах, о том, что Папайрус хочет стать стражем, о любви к кетчупу и сну. Единственная тема, которой они не касались — их прошлая жизнь. Чара не знала, откуда появился Санс, как не знал и скелет, где раньше жила эта нелюдимая девушка и почему она упала с горы. Что-то подсказывало ему, что она не зря на нее взобралась. К концу их прогулки уже наступил вечер. Холодало. Оба стояли возле библиотеки, наблюдая, как Лодочник провозит по реке какого-то монстра в сторону Хотленда. Чара ежилась — свитер не спасал от ветра. — Что же, этот вечер я обязательно занесу в список моих любимых вечеров, - пробормотал Санс. — У тебя есть список? — Нет, но это отличный повод его завести. Чара смеется, на миг забывая о холоде. Санс думает о том, что люди очень странный и чудной народ — чуднее, чем монстры. Может, потому, что у них есть душа, а у монстров нет. — Я пойду, пожалуй. Я обещала Азриэлю прийти пораньше и прочитать ему книжку. — Знакомая ситуация. Девушка вновь улыбается. Санс, неожиданно для себя, привстает и набрасывает на Чару куртку, оставаясь в одной футболке. Та удивленно на него смотрит, а потом укутывается в нее и явно облегченно вздыхает. — Спасибо. — Увидимся, - пожимает плечами скелет и уходит в сторону своего дома, оставляя девушку ждать возвращения Лодочника. — Эй, Санс. Скелету кажется, что ее манера говорить, ни разу не повышая и не понижая тон – говорить ровно, по одной ноте, словно запрограммированный робот — немного пугает, но в тоже время притягивает. Чара была странной, загадочной личностью, и почему-то ему хотелось развеять этот туман, скрывающий ее истинное лицо. Он оборачивается. Девушка указывает пальцем на куртку, висевшую у нее на плечах. — Я верну. — Надеюсь, возвращая ее, ты придешь вместе с курткой, — шутит Санс, и успевает заметить, как улыбка мелькает на ее лице в очередной раз за день. Она возвращает. И вновь приходит, и уходит, и Сансу кажется, что с ним что-то происходит. Что-то очень болезненное, горькое и неприятное, но ему почему-то не хочется, чтобы это странное чувство прекращалось. Теперь он знает, как называется это ощущение. Тогда называлось. А сейчас это похоже на ненависть.***
На минуту в зале появляется тишина, и можно услышать, как чирикают птицы на улице. Весьма контрастно и комично в данной ситуации. — Мы много говорили, — качает головой Чара, внезапно разрушая устоявшуюся тишь. — Только вот не все было правдой. — Все. Это сейчас тебе так кажется. Ты же… монстр, — Сансу больше не хочется изображать из себя старого друга. Он устал. Он хочет покончить с этим. Он должен. Должен убить. Чара ловит его настрой. Ей и самой надоело болтать без дела. Время — деньги. — У нас еще будут тысячи перезапусков на разговоры. Чара кивает. — Ты готова? — Только если ты. Со стороны это выглядело бы, как беседа влюбленных или хотя бы друзей, встретившихся после долгой разлуки. Возможно, так и было. Левый глаз Санса вновь вспыхивает, и голубые искры разлетаются по комнате. Он сжимает кулак. Кости появляются из земли, создавая трещины и дыры в полу, но Чаре это не кажется помехой. Она лишь крепче сжимает нож и мчится на встречу, уворачиваясь от атак скелета. На лицах обоих играет улыбка, которую нельзя стереть. Это – часть их костюма на фестивале геноцида. Это маска. Наплевать на ноющую где-то глубоко в душе частичку, хранившую в себе память о былом. Наплевать. Хоть забыть нельзя, но попытаться они просто обязаны. Хотя бы попытаться.***
Кажется, проходит вечность, прежде чем Чара достигает Санса и наносит удар. Кровь – или кетчуп? – хлынет во все стороны, и скелет падает, тяжело дыша. Он все еще жив; скорее всего, в нем еще хранятся какие-то частички жизни. Девушке тоже досталось. Лицо измазано в собственной крови, все тело изранено, плечо насквозь проткнуто какой-то костью, на правой руке зияет дыра до мяса. Но она сильная. Она доживет до своей победы. Санс — нет. Он и так уже проиграл. Она стоит над ним в нерешительности, чувствуя, как предательски трясутся колени. Еще чуть-чуть – и она упадет. Скелет хрипло дышит, и залитые мраком глаза с ненавистью смотрят на девушку. — Ну, чего же ты ждешь? Совесть проснулась? — прорычал он, неуклюже сохраняя в голосе веселый тон. — Тогда передай ей привет — сам я уже не успею. — Шутки шутишь? — Чара покачала головой. — Даже перед смертью? — Я проигрываю с гордо поднятой головой. Они молчат, оба дрожа и смотря друг на друга, понимая, что смерть оказалась ближе, чем они думали. И где-то глубоко в душе просыпается то горькое и противное чувство, которое они, казалось, уже забыли. — Я тебя ненавижу, Санс, — шепчет обессиленно Чара. — Это взаимно, поверь. Рука колеблется, не решаясь нанести ножом последний удар. — Что же… ты хотя бы вернула мне куртку, — ненависть испаряется из голоса Санса, он вновь овладевает собой. - — Да, — чуть не плача и ненавидя себя за это, отвечает Чара. — А ты не вернул. — Я и не забирал. — Ошибаешься. Взмах. Девушка с силой обрушивает свой нож, но не на Санса, а на материализовавшуюся кнопку. Скелет изумленно смотрит на нее, а Чара успевает сказать, пока мир не исчез и не провалился во мрак, чтобы потом возродиться: — Надеюсь, мы еще побеседуем. И ей чудится, что слеза катится по щеке. — Побеседуем, — успевает согласиться Санс, пока бесконечная тьма стремительно подбиралась к ним. — Пока ты говоришь, а я могу отвечать. Сознание проваливается в вечность, и боль, как и многочисленные раны, исчезает. Кажется, Санс все еще находится рядом, с ней – хотя это бред. Подземелье провалилось в безвременье, и они оба на секунды перестают существовать. Когда сознание начинает вяло просыпаться, Чара думает, что Санс прав: у них будут десятки, сотни, а то и тысячи перезапусков на разговоры. И она будет говорить, а он отвечать, пока один из них не сдастся, пока Чара не оставит попытки достигнуть конца и умрет окончательно, пока Санс не позволит ей убить себя — лишь так, и никак иначе. И они успеют поговорить, а может, даже вспомнят то щемящее сердце чувство, от которого коленки трясутся, а язык немеет и прилипает к нёбу. Обязательно вспомнят.