И буря сошла на землю

      Надвигался шторм. Небо уже изменило цвет, темно-серые облака побежали, и с каждой долей секунды их количество нарастало, они быстро плыли из-за горизонта, словно соревнуясь в скорости. Чем ближе к линии, за которой простиралась дальше и дальше бескрайняя морская глубь, тем темнее становились воды, отражающие насыщенный графитовый цвет некогда белоснежной массы. Адам поморщился, когда поток ветра ударил ему в лицо, но не сбавил скорости, лишь сдернул с головы серую, заляпанную грязью кепку, которая приобрела свой серый цвет как раз после первого сильного порыва. Наверняка мать задаст хорошую трепку. Ему минуло одиннадцать, а это уже возраст храбрых, взрослые начинают закрывают глаза на то, что мальчишки восседают на самом верху ели, разворовывая гнезда. И уж тем более не видят ничего особенного в долгих походах в лес, где они на спор ели горсти «чуть-чуть» ядовитых ягод и мерились размером найденных в чаще шишек. Само собой, проигравший на себе чувствовал их размер.       Иногда казалось, что и его мать разделяет подобные взгляды, но сколь обманчива бывает ласковая улыбка! С ранних лет перемена красивого лица заставляла вздрогнуть — если он ее замечал. Это загадка, говорил он себе. Где заканчивается мама, а где начинается зверь. Иногда зверь скрывался, притаивался в глубине и выпрыгивал, лишь когда он ждал меньше всего. С малых лет Адам играл в «поймать зверя». Попадешься раз — его вина. Попадешься второй — твоя вина. Зверь хватался за кочергу и проходил по спине, по бедрам, редко по голове. Потому что однажды Адам не встал, и мама перепугалась настолько сильно, что зверь ретировался, признав победу за ней. Она качала его на руках, как младенца, и говорила: «Никогда, никогда больше». А он никогда не винил ее, ведь знаком со зверем лучше, в эти моменты ее нет, вместо нее живет зверь, говорит ее голосом, принимает ее облик. Может, это Дьявол. На всякий случай во время воскресных служб Адам молился особенно усердно. Он был готов поклясться, что это помогает, мама выходила просветленная, сияющая, улыбалась ему так, как никогда в другое время. Ближе к пятнице зверь выходил на охоту. Не стоит задумываться в пути, полезный совет детям, Адам за невнимательность со всей силы шлепнулся в еще не высохшую после отлива грязь. Больно, само собой, не было, но обида за попорченные вещи и предстоящее наказание выдавила скупую слезу. Адам предпочитал считать так. И не он под прикрытием уже ревущего и клонящего вниз деревья ветра рыдал от досады, все еще пытаясь отчистить старые штанины. Пахло солью и тиной.       Море уже показалось, деревня и дом остались за спиной. Это место оказалось по-настоящему особенным для Адама, ведь, обернись он назад, не увидит ничего, кроме пустой коричневатой земли, а чуть выше на ней пробивается то тут, то там колючий кустарник. Он переходит на бег, через раз забывая дышать, со всей силы шлепает босыми ногами по мелким камешкам и останавливается, только когда чувствует чуть влажную песчаную почву под ступнями. Буря взяла в свои владения все побережье. Ниже по склону — огромные валуны, появившиеся так давно, что никто и не знает, как они, гладкие, разного размера, тут оказались. Адам змеей просачивается сквозь небольшие зазоры, уже не беспокоясь о том, что обтирается боками о зеленый мох и подсохшие водоросли. Так может проделать только ребенок, взрослому даже не придет в голову, что между узкими расселинами камней есть тайный проход, и Адам был в полнейшем восторге, когда обнаружил его. Как трудно удержаться от оповещения о находке всех друзей! Когда появляется что-то личное, только твое, собственное, это хочется сберечь, спрятать ото всех, пока это что-то не надоест. Эта маленькая площадка больше всего походила на грот — с одной стороны полоска берега и волны, омывающие ступни, с другой — углубление и удобные для сиденья и лежанья в погожий день камни. Но самое главное, бока прикрыты настолько хорошо, что, как ни извернись, куда ни встань, и даже сверху — он проверял — это место выглядит лишь валунами, нагроможденными неутомимой природой. Нет ничего приятнее бездумного купания ног в резко похолодевшем мелководье, ветра, уже прохладного, но в этом месте доставляющего гораздо меньше негативных чувств. Сама даль кажется отражением силы природы: бурлящие волны, гребни, белые барашки на верхушках, воющие и рыдающие звуки — эта красота абсолютная, заявляющая о своей власти над человеком. Черная даль становится беспросветной, зловещей, она проталкивает себя ближе и ближе вперед, проливаясь пока еще слабым дождем. Адам стер первые капли с лица, он всегда находил что-то поразительное в темных пучинах, которые надвигаются, надвигаются на тебя, укрывая весь берег мягким мраком.       Самые темные тучи украли свет, падающий на лицо. Мальчишка рассмеялся, когда сильная волна сбила его с ног и вымочила окончательно. Теперь он игрался, то преследуя, то убегая от воды, крутился под дождиком, задрав голову вверх, ожидая вот-вот готового пролиться сплошной стеной ливня. Если хорошенько присмотреться, то со стороны моря можно увидеть маленького мальчика, замершего с протянутыми вверх руками и взглядом, устремленным ввысь. Волны все так же облизывали его пятки, но только не шквальный ветер вызвал поток мурашек, на миг покрывших все тело.       Облака не двигались. Они замерли, обнимая берег, но ни один страшный порыв не заставил их помчаться дальше по суше. Нахмурившись, Адам перевел взгляд с воды на небо, а затем яростно отверг маленькую трусливую мыслишку, что стоит, наверное, пойти бы обратно. Вместо этого, храбрясь, маленькая ладонь схватила горсть сырого песка и зашвырнула так далеко, как только могла, словно грозя водам. А маленькое сердечко звонко стукнуло еще раз и пропустило удар. Взгляд, направленный на песчинки, увидел то, чего быть не должно, то, что заставило слезы политься, смешиваясь с брызгами дождя. В ста метрах, почти напротив него, из воды поднимался корабль. Такие громадины — наверняка гордость флота, но здесь, в царстве рыболовецких шхун, величественный фрегат казался куском сна. Кошмара. Доска за доской, в синем сиянии, исходившем, казалось, изнутри, заново отстраивался этот корабль, гниющая мачта встала на свое место, как будто вытолкнули из глубины склизкие части, сами собой собирающиеся в единое целое. Они скрипели, вырываясь их обхватившей их бездны, и Адам знал, что эти воды полны подводных скал, водоворотов и мелей, дрожал осиной, не в силах пошевелиться. Синее сияние вспыхнуло ослепительной вспышкой и раскатилось, ровно охватывая вот уже целиком поднявшийся во всей своей мертвой красе корабль. Два шага назад, и мальчик упал, не веря, отказываясь верить своим глазам, а через минуту его стошнило. Адский скрип, донесшийся до берега, оказался трением веревок о мачту. Смеясь, висельники раскачивались сильнее и сильнее, теряя куски мокрой плоти, хлопали руками в припадке веселья, танцевали, дергаясь в петле, смотря провалившимися белыми глазами и отверстиями черепа друг на друга. Им вторил стройный ряд голосов с палубы, а затем висельники отвязали свои веревки, и море забурлило. Адам кричал, задыхаясь, полз глубже в грот и кричал, кричал, кричал, пока горло не издало один лишь сип. Он кричал, потому что ад спустился на землю. Нет. Он поднялся. Море исторгло из себя их всех. Рыбы, маленькие, огромные, на лапах-ластах начали подниматься на берег, вонь стала почти невыносима. Они хлопали ртом, издавая вздохи-свисты, крутили глазами во все стороны сразу, слизь, она стекала по ним, оставляя зеленый след, и они выходили, и Адам заходился в немом крике, пока десятки рыб поднимались вверх. Следом за ними, почти не касаясь воды, плыли пираты в своем свечении, висельники поигрывали веревкой, лениво перекидываясь улыбающейся отрубленной головой. Безголовый вышагивал впереди. Два десятка мертвых пиратов, у кого еще остались шляпы, почтенно сняли их и согнулись в легком поклоне, словно приветствуя землю, а затем ступили на кромку воды, подтягивая к себе утопленников. Раздувшиеся или объеденные, на каждую руку они прицепили по несколько рыбин как украшения, которые с радостью вцепились в плоть, не переставая перебирать в воздухе ластами. Мимо пронеслась огромная раковина, из которой слышалось непередаваемое трещание клешней, скелет, у которого не было половины тела, торопился забраться к своим товарищам, которые уже столпились небольшой группой, и медленно — кости застревали в песке — шли на землю.       Сил больше не осталось. Мальчик наблюдал за ними с вытаращенными глазами, рыдал, зажав рот руками, молился, не видя, как к нему проскользнул полуистлевший мужчина. И вот на Адама упал синий свет, он обернулся. Беззубый, с огромной бородой, он не улыбался, но щурил глаза и разевал рот, как-будто желая что-то сказать. Долгие секунды отрешенного молчания, но затем он вытащил из грудины сердце, ставшее похожим на сморщенный комок, и проглотил. Сердце с мерзким хлюпаньем упало в то, что должно было быть желудком. — Звери идут над земле-е-е-ей, — голос настолько хриплый, что практически превращался в шум, донесся из вечной глубины, из самых страшных мест, куда не простирается луч света.       Пират растянул губы в улыбке, медленно перетекшей в злорадную усмешку, и Адам все понял. Когда мальчишка кинулся к выходу из грота, он оказался полон мелких рыб. Они пролезали по боковым камням, и теперь, как ящерицы, перебирали лапками, выползали наружу. Из моря, казалось, нескончаемым потоком шли мертвецы. Смерть окружала его, прикасалась своими руками, и, лишь бы его сердце замолчало, Адам готов был принять ее. Но пират пошел вслед за другими. Черные тучи двинулись следом, и над деревней простерлась ночь. — Мамочка! Мама, мама, мама, мамочка! — отчаяние не родственно рассудку, все ушло в нескончаемый поток криков, и ничто не в силах описать ту боль, и он рыдал, упал на землю и колотил руками по ней, страх уронил еще ниже, мальчик бился в припадке, вскрикивая от неподдельных ударов, пронзавших красным сердце, и снова боль, и снова…       Очнувшись, он увидел только бурю. Пустой берег, крайне плохой сон. Внутреннее напряжение, иссекавшее нутро, упало, и наконец-то он смог сделать полноценный вдох. Сходить к маме, попросить прощения. Пусть прилетит, но по-крайней мере с ней все хорошо. Не терпелось прижаться к коленям. Так у них заведено: каждый вечер мать садится к огню вязать, он прикладывается в ногах, разбирая пряжу, и тогда все хорошо, теплота убаюкивает, и нет там места ни холоду, ни дождю, и если что-то и согревает, то это тепло не камина, а редкая ласка бывающей такой жестокой руки. Утром согреет солнышко, улица после ливня будет сиять, вся животина с воплями выберется на свежую, позеленевшую за ночь траву.       Легкая улыбка, и все кажется не таким уж и важным. После шторма всегда наступает покой, и вообще хорошо, что он не потонул, по такой-то погоде. Сзади обдало холодом, он обхватил себя синими руками, так замерз. Кажется, пора возвращаться. — Зачем тебе возвращаться? Там же никого не-е-е-е-ет. — пират стоит за спиной, и теперь ясно. Не рокот волн, а быстрые шаги рыб, спешащих в пучину. Рыбы красные, пираты сияют сине-алым, красные кости бренчат, пурпурные веревки тащатся следом. Адам оборачивается, и весь мир становится красным, как скальп его матери, натянутый поверх подгнившего лица. Пират смеется, Адам тоже заходится хохотом, наблюдая, как смешно двигается рот и отходят куски кожи, не подходящей по размеру, а мягкие светлые волосы забавно контрастируют с длиннющей бородой. Ему весело, пират смотрит глаза в глаза, и, кажется, у них с мамой действительно одна улыбка на двоих. Рядом с ними плюхается большая рыба, она спешно убегает в пучину вслед за тварями. Мальчик провожает ее взглядом. Он все понял. Адам позволяет пирату вложить свою руку в его огромную ладонь и вслед за ним заходит в море. Кататься на рыбах и матче пиратского корабля.