(Не)красивый

      Тоскливо. Если не дождь, то гроза, если не гроза, то дождь — круговорот воды осенью. Листья падают, умирают под ногами прохожих, такие цветные и красивые по началу, тонут в лужах грязи и задыхаются от бензина — это все образно, но листья напоминает Мирону его жизнь: все цветное приобретает цвет грязи, остальное лишь вопрос времени. Ветер сильный, порывистый, как голос Федорова, иногда кажется, что Мирон воет вместе с ним, обхватив свой бритый череп нелепо большими ладонями и длинными пальцами. Холодно, но Мирон все равно носит только рубашки, только иногда меняя их на толстовки. Еще Мирон часто шмыгает своим птичьим, большим носом и выразительно хмурит брови. Ладони у него вечно холодные, немного шершавые, зато запястья красивые, тонкие, с выпирающей косточкой.       Всё начинается с момента, когда Мирон снова проваливается в свою привычную меланхолию. Такое случается по три-четыре раза в год, просто в один момент Мирон начинает хандрить, перестает улыбаться и начинает курить, пить то чай, то кофе. Ваня старается просто быть рядом, потому что он знает, что пусть Мирон и говорит, что ему без разницы в это время, но стоит Евстигнееву отлучиться, Федоров идет в прихожую и сидит там в углу, упершись головой в дверь. Когда Ваня возвращается, Мирон смотрит на него заспанно и разрешает поднять себя, только обхватывает чужую шею руками, а талию — ногами. Ваня несет так Федорова в спальню, кладет в постель, укрывает пледом и теплым одеялом, подтыкая его, словно заботливая мамочка, и говорит обо всем, что только на ум придет, пока не видит, как Мирон спокойно сопит рядом.       То, что Мирон стал сильно худее на вид, Ваня замечает только через месяц с начала меланхолии. У Федорова сильно осунулось лицо, так что глаза на выкат, а скулы слишком сильно выделяются, да и кожа стала куда бледнее, чем раньше. Руки у Мирона стали еще тоньше, и теперь он перестал носить закатанные рукава, потому что они попросту не держались; ноги стали напоминать подростковые или вовсе женские, коленки угловато выпирали и казались острыми даже на вид. Живота нет совсем, только ребра и кости, которые видны даже в области груди, чуть ниже ключиц. Таким Ваня находит Мирона после своего недельного отсутствия, Федоров сидит на подоконнике и выглядит каким-то подавленным. — Мир, — Ваня подходит ближе к мужчине, легко касаясь его колена и гладя вдоль бедра, — что случилось?       Мирон молчит и смотрит своими рыбьими глазами куда-то мимо Евстигнеева, сжимая чужую руку своей, то ослабляя, то усиливая хватку. Ваня целует его в острую скулу, обнимает поперек, от Мирона пахнет табаком и мятной жвачкой, а пальцы у него снова слишком холодные, так что даже вены видны чуть меньше, чем обычно. Евстигнеев стягивает Мирона с подоконника и ложится с ним на кровать, целует в висок и повторяет свой вопрос. Федоров поворачивается к Ване и обнимает его, вжимаясь лбом куда-то в область груди, и выдает короткое «я некрасивый, Вань». Это вызывает удивление у Вани, потому что раньше Мирон никогда не волновался по поводу своей внешности, даже сам шутил про себя, а теперь лежит рядом с таким видом, что у Вани сердце щемит.       Евстигнеев переворачивает чужое тело и оказывается сверху. Он целует Мирона в скулу, затем в каждую ключицу, проводит губами по ребрам и слегка касается тазобедренных косточек, отчего Мирон рвано выдыхает и прикрывает веки, оставляет короткий поцелуй на чужих коленях и наконец втягивает Федорова в поцелуй, гладя руками бедра, кусает его обветренные губы. Когда Ваня отстраняется, Мирон дышит часто, сбито, его ресницы немного подрагивают, а глаза прикрыты, Евстигнеев целует веки и берет Мирона за подбородок. Он смотрит в глаза Федорова и видит в них удивление и недоверие. — Не издевайся над собой, — с нажимом говорит Ваня, после добавляет, — ты красивый, — но Мирон только кивает, — серьезно, Мир, я правда так думаю. — Спасибо, Вань, — шепчет Федоров, обнимая Евстигнеева.       Ваня улыбается, потому что знает, что на губах Мирона сейчас тоже улыбка. Уже не так тоскливо.