Про трамваи и квартиры

      Трамвай номер 4 едет аккурат до того самого дома, который, возможно, изменил жизнь. Изменил жизнь им обоим. Время около полуночи, кондуктор вещает, что вагон доедет лишь до конечной. Обратно почему-то ехать не хочет. Ну и чёрт с ним, с этим трамваем. Людей нет почти, что Мамаю только на руку. Редкие пассажиры недоверчиво поглядывают в его сторону, но не совершают движений, напоминающих подготовку к прошению автографа или просьбе сделать фото. В наушниках бессмысленная, расслабляющая музыка, кадры, освещенные редкими фонарями, сменяют друг друга один за одним. Он помнит, как они вдвоём ехали в этом старом, красно-сером металлическом чудовище с огромной четверкой на лобовом стекле. Они смеялись и наперебой обсуждали просмотренное кино, доедая оставшийся попкорн и запивая его нагревшейся колой, за что были награждены убийственным взглядом преклонного возраста кондукторши, которая занимала, наверно - ни много, ни мало - половину вагона. Они вели себя как дети и наслаждались жизнью. Пашке хочется взвыть. Болезненные воспоминания, раздирающие едва зажившие раны до крови снова и снова, атакуют голову так, что возникает желание вцепиться в волосы со всей силы и повыдирать их с корнями. Он никогда не был особо сентиментальным и чувствительным, а расчувствоваться всего раз в жизни его заставил неудачно приготовленный, но от этого не менее вкусный, омлет, преподнесенный прямо в кровать самим Романом Широковым. А теперь почему-то он сидит на грани истерики и пытается не начать биться головой об оконное стекло. Механический голос разносится по вагону, объявляя конечную остановку. Двери открываются и свежий, прохладный воздух врывается в душное помещение трамвая. Мамай почти бежит к до боли знакомому подъезду, прощупывая в кармане связку ключей. Только бы не потерять. Им было хорошо вместе. Без прикрас. Они отлично чувствовали друг друга как на поле, так и в постели. Две неидеальные половины идеального целого. От них разило счастьем на километры. Стены парадной и лестничной клетки были пропитаны его запахом. Резким и пряным, он бил в нос, кружил голову, заставлял дышать полной грудью. Он особенный. Мамай заходит в пустую квартиру и оседает прямо у входной двери. Звенящая тишина насилует мозг, на паркета блики от фонарного столба, чей свет проникает через кухонное окно. Пахнет пылью и Ромой. Ромой пахнет от стен, ковра на полу, картины у шкафа для верхней одежды. Рома здесь в каждой частичке квартиры. Здесь пахнет сексом и болью. Здесь они начались, тут же и закончились. - Да пошёл ты, чертов Широков! Ненавижу тебя и твою гребаную Москву! Катись в ад! - Мамаей кричал, размахивая руками. Сбитая картина улетела вглубь коридора, туда же отправился и новенький айфон, мамаевские найковские кроссовки, куртка Широкова, оставшаяся висеть в прихожей, и много разных мелочей. Крики перешли в подвывания и скулеж. Жалкое зрелище, должно быть, но истерика закончилась вместе с загоревшимся в спальне светом. Силуэт, выделяющийся в дверном проеме, не пугал, а манил своей идеальностью и... Знакомостью? Паша не мог подобрать иное слово. - Нехорошо чужую мебель портить, Павел Константинович, - хриплый, пронзительный голос для Мамая словно разряд тока. Не осталось сомнений. Они все еще чувствуют друг друга. Две неидеальные половины идеального целого.