Нервно поправляя чёрную панамку я резко вспоминаю, что его немецкая аудитория невелика, и, что спрятаться в толпе совсем не получится. Черт, неужели придётся заметить его режущий взгляд на себе и вновь почувствовать себя глупым, опьянённым красотой моего мальчика.
Только моего, сколько бы баб у него ни было, он останется моим и ничьим более. Как мне жаль. Жаль, что я такой мудак.
Совершенно отеческая и дружеская любовь переросла в что-то большее совсем незаметно. Для меня, для него, для нас.
«Мы» стало таким больным словом за последние пять лет. Говорить его, слышать, думать об этом, блядь, слове. Ты ведь поставил себе счётчик, Дим. Пять, десять, пятнадцать лет. И что? Ты будешь ломаться на первой? Нет, ты сможешь. Даже если придётся поймать презрение в глубине маленьких голубых озёр на его лице. Прекрасном лице, ошеломительном.
Знай, я не нарочно. Просто так совпало. Совпало моё мудачество и твоя обида. Похоже, знак «Бесконечность», спрятавшийся где-то в моей, покрытой чёрной краской, руке забитой от злости, набитый для тебя, не сработал.
Ну и пусть. Пускай у тебя будет счастливая жизнь без меня, с кем-то другим. Главное, ты будешь счастлив, а я… А что до меня? Я просто мразь, забившая на тебя хуй, променявшая на какого-то шлюхана. Просто мразь, которой так и надо.
Надо отвечать за свои ошибки, поступки. Ведь так?
На входе всё толпится куча идиотов и «псевдоинтеллектуалов». Кроме них тебя больше никто не слушает. Разве что школьники. Но и тех можно соотнести к вышеперечисленным двум видам.
Около пяти человек уже узнали меня. Ничего. Ты ведь не узнаешь обо мне, пока я не зайду, а до открытия дверей целых пять минут. Уже почти четыре.
Я обещаю всё забыть, только поверь. Поверь в меня, в мою правоту, которой сроду нет. Я — лишь жалкий лгун, недостойный тебя, Мирон.
Мне интересно, а ты всё ещё исполняешь наши треки? Вроде «Саги об орлах и канарейках» или «То густо, то пусто». Помню, как мы смеялись на строчке с «Аллаху акбар, шалом алейхем.»
Мирон молча поднимает глаза на давящегося смехом Диму, только что записавшего на листе одновременно «борзую» и смешную строчку. Тот утирает глаза уголком футболки и откидывается на спинку стула, чтобы продолжить.
—Хы-ха-вхв-ах-пхах.
—Че ты ржешь, придурок? Несмешно это, блять. — уже мысленно валяясь где-то на полу, подняв бровь тянет Мир.
—Ну смешно же, че? Хех-пха-пхв. «Шалом алейхем»! Ты можешь так сказать сейчас? Ну, чисто для прикола? Хы-ха-хых.
—Да смешно, смешно, че ты меня палишь, мудак?
Оба уже бьются головой о стены, пытаясь остановить дичайший плач от смеха и перестать прикидываться натуралами.
Народ двигается вперёд, в предвкушении хорошо проведённого вечера, сзади жирный, рыжий свинух толкается, визжа: «Schneller, verdammt noch mal!». А я поддаюсь, даже не возникнув.
Вот и всё. Сейчас я увижу тебя вблизи, потому что вся фан-зона будет почти свободна. Я увижу эту манящую венку на виске, которую я так давно мечтаю прижать к губам. Да, что там? Я мечтаю прижать к себе каждую клеточку твоего тела. Почувствовать вкус твоих малиновых губ вновь, как тогда. Снова забрать к себе.
Ебанный собственник.
Пьяная туша, которую я тащу к себе, то есть, к ней же, домой, изредка мычит и просит у меня сигарету.
—Я в состоянии идти, Дим. Отпусти меня, не надо в такси. Пограничная такса перегрызёт мой позвоночник.
—Да заткнись ты. —взваливая носатого обратно на плечи, тянет лысый.
—Сам заткнись, понял? —стадия безжизненности перерастает в стадию наглости, —Чш-ш-ш, блядь! —прижимает Бог весть в чём измазанный палец ко рту Хинтера. —Разорался тут, мудозвон!
«Уёбок тупой, попробуй мне ещё напиться так.» —ментально обращается к Фёдорову мистер Мудозвон.
Выставляя вверх руку, поджидая жёлтую машину такси, Дмитрий думает, не похоже ли это на «Зигование».
Кид, резко притормозивший у его ноги, вежливо открывает дверь. Засунуть человека в клетчатой рубашке в машину стало проблемой, сначала застряла рука, потом стук головы и позже падение на колени товарища.
Невозможно стерпеть и не обматерить водителя, так странно поглядывающего на тебя. Но старший из участников «Вагабунда» сдержался.
Фёдоров так сладко посапывает, словом кот, не давая другу сесть поудобней.
***
Выплата, выход, дверь, лестница, ключи, замок, дверь, ручка, щелчок, обувь, своя, его, ключ, дверь, замок, кровать, стягивание носков, одеяло, касание кончиком большого пальца губ, п… Поцелуй? Да. Тепло, стон. Выход.
Проверка билета, удивленный хмык контролёра, коронный выход, восхищение, кач.
Он смотрит куда-то мимо меня. Где-то рядом, но не на меня.
Всё по порядку: «Вечный жид», с пропущенными «Feat. Schokk», оба тейпа, старшие братья третьего, того, который должен выйти осенью, «Горгород».
«Горгород», идея пришла к нему ещё во время «Нас». История мечтателя. Чертов мечтатель, мягкотелый, добряк, не умеющий прощать и сочувствовать. Сказать «Эмпат» о нём, всё равно промолчать, настолько он бесчувственен.
Часы плясок нового бэк-МС проходят незаметно, лаская уши.
***
В зале остаются только заядлые алкоголики и я. И он.
Сейчас начнётся сталк до бэкстейджа. Я попиваю «Маргариту», дожидаясь, пока охранник отвлечётся. За стойкой стоит привлекательная дама с довольно внушительным бюстом.
***
Вот! Вот! Ноги тихо несутся. Я знаю, знаю где гримерка. Душная, кстати. Но ничего. Я сейчас поговорю с ним. Пять лет молчанки может быть обернутся хорошо. Может быть.
Хлопок двери, испуганное вздрагивание, отдышка. Немой крик в ошарашенном лице. Немое «Привет».
Касание талии, немые извинения, немое понимание, посланное нахуй любительство распиздеться у обоих.
Поцелуй. Живой, настоящий. Как тогда. Почти. Für immer. Wir.
