Они у нас одинаковые (His and Mine are the Same)

Предание старо, как мир: это происходит в день восемнадцатилетия или никогда. Случается, что имя появляется раньше, в виде раздражения или пятна, четко формирующегося все равно только в день совершеннолетия или через день после. Для всего требуется время. Обычно редко что-то можно заметить утром, однако метка становится более заметной, яркой и сияющей лишь к полуночи. Иногда проявляются сразу все метки. Некоторые люди по неясным причинам могут получить сразу три метки с именем. Ты не знаешь, когда это произойдет, но понимаешь, что Йен Галлагер будет твоим. И тебе все равно не на что рассчитывать. Все происходит слишком внезапно, но ты уже давно готов к этому, так что в четырнадцать лет, спокойно можешь принять мысль, что тебе больше по душе парни, чем девушки. Однако все равно нет никакого желания находить вторую половинку. Ты не хотел вечной любви и прочей романтической чуши, что засоряет сознание и которую постоянно крутят по ТВ. И тебе не нравится мысль оберегать кого-то, кто на самом деле даже ничего может не испытывает к тебе; того, кто на самом деле мог оказаться настоящим куском дерьма, способным бросить тебя в один прекрасный день. Ты даже не мечтаешь, что стремительное, всепоглощающее чувство любви к кому-то будет взаимным. Это совсем не твое. С людьми вроде тебя, такого не происходит. Осознавая и принимая все это, ты просто не хочешь иметь родственной души, потому что, Господи, тебе кажется, что проще в одиночку разгребать всю херню, чем постоянно беспокоиться о своей половинке. И дело тут не только в твоем отце. Ты понял с первого просмотра фильма «Форсаж», которые любят смотреть настоящие мужики, что твоя родственная душа — парень, и если взять во внимание, что, будучи сыном Терри Милковича, эта мразь сживет тебя со свету. В буквальном смысле. Тогда увидев тебя за просмотром фильма, Терри еще наорал на тебя за то, что ты слишком много съел долбанного попкорна. Хотя ладно, это тоже второстепенно. Сама идея, что мироздание решает за тебя и право голоса как таковое отсутствует, в конце концов, заставляет возненавидеть все это. То, что ты при любом раскладе должен прожить эту жизнь с кем-то. Никому нет дела, что может ты вовсе не собираешься заводить отношения длинною в целую жизнь с каким-то сраным феечкой. Вечером накануне своего восемнадцатилетия, как и в любой другой гребанный день, Терри вырубился на диване, а сам ты понятия не имеешь, куда подевались твои братья, и сделала ли домашку Мэнди. Единственное отличие от будничной рутины это то, что через две-три минуты Мэнди возвращается и начинает искать по дому учебники, и непонимающее посмотрит в твою сторону. Ты до последнего борешься с угрюмым видом, стараясь показать, что не обратил внимание на нее и будто не понимаешь, к чему все это. Она вряд ли решилась бы сделать это в какой-нибудь другой вечер, ебать, она бы точно не решилась сделать этого в любой другой год. Однако завтра тебе восемнадцать, а для некоторый людей этот день считается самым значимым в жизни. Мэнди, бля, верила во всю эту чушь с родством душ и любовью до гроба. Она уже видела, как все происходит; она постоянно в детстве смотрела дрянное шоу, главными участниками которого выступали Терри и Мария: родственные души, поэтому ты не понимаешь, почему сестра носится так с этой хренью и верит, что наличие второй половинки приносит пользу. Ты плюхаешься на кровать, прежде чем Мэнди решит что-то сказать, решая попробовать повторить очередной тупой разговор и переубедить. Требует чертовски много времени, чтобы заснуть, но как только ты засыпаешь, то спишь впервые за столько лет крепким здоровым сном. Просыпаясь поздно, ты с некоторым раздражением смотришь на яркое солнце, которое практически сразу ослепляет. Постанывая и вставая с кровати, ты почесываешь кожу на груди. Практически вываливаясь из спальни, ты идешь на запах блинчиков и свежезаваренного кофе, чувствуя как приходят силы и с каждым шагом приближаешься к оскалившейся Мэнди. — С днем рождения! Ты обходишь ее и садишься на один из пустующих стульев за стол. — Ты приготовила завтрак? — Да! Дома никого нет, поэтому я подумала, что мы бы могли, ну, немного отметить, понимаешь? Она подхватывает блинчики, поджаренный бекон и сироп, ставя все перед тобой. Ты довольно ухмыляешься. — Спасибо, Мэдс. — В любое время, придурок. Она садится напротив и тебе кажется, что следует сказать что-то еще, но лицо Мэнди светится от счастья, так что ты снова неловко чешешь грудь. Блинчики немного подгорели, сало на беконе расплавилось, а кофе на вкус слишком сладкий, что просто пиздец как идеально сочетается. Ты бурчишь с полным ртом. — Из тебя получится хреновая стервозная домохозяйка, Мэнди, если это, конечно, когда-нибудь произойдет. — А вот хрен тебе, — говорит та, набрав в рот еще больше еды и плохо прожевав, достает небольшой кусок блина, и кидает его в твою сторону. Ты стараешься отгородиться, но тот все равно угодил в майку. — Ты отвратительна. — И ты все равно меня любишь. Ты не отвечаешь, а просто возвращаешься к еде. Три глотка кофе, прежде чем Мэнди отвлекает тебя тем, что разевает рот. Ты стараешься жевать медленней, тщательно, прежде чем проглотить пищу и положить вилку на тарелку. — Что? Что с тобой? — Разве не почувствовал, когда проснулся, — шепчет она. — Почувствовал что? Она указывает на свою грудь, и ты сразу догадываешься, о чем это она. Ты делаешь паузу, дотронувшись до предположительного места метки, и качаешь головой. — Нет. Ни хуя. — Ты получил метку, — присвистывает она. — Я не могу поверить, что ты получил это! — Я не получил, — ты сразу резко отодвигаешь стул и встаешь. — Я, бля, тупой что ли? Вот даже сейчас посмотрю. Ты стягиваешь футболку, зная, что Мэнди ничего не увидит кроме красных царапин на груди. Но тебе нет до этого дела, потому что ты хочешь доказать свою правоту. — Видишь? Ты смотришь вниз. Рот открывается. Ты с удивлением смотришь на Мэнди. Та хотя бы для приличия притворяется, что она не чувствует себя супер ужасно самодовольной. Ты наклоняешься ниже, чтобы прочитать изящным шрифтом выбитые слова на своей коже. — Ебать. Утром в день восемнадцатилетния Йена, ты ощущаешь себя дурно. Руки дрожат, во рту скапливается много слюны, а в животе неприятная тяжесть, которая не проходит. Это бессмысленно, тупо и чертовски страшно, так что просто хочется свернуться в кровати и уснуть надолго. Тебе хочется поджать ноги ближе к груди и спать, реветь или даже умереть, потому Йен увидит твое имя на груди сегодня, и тогда ты точно пропадешь. Ты уже отчетливо представляешь разочарование на его лице. Отказ. Жалость. Сожаление, вроде: «Микки, я просто не могу ответить на твои чувства». Ты совершенно точно не готов обсуждать это, потому что пока не готов, ты не мог, бля, Йен вряд ли сможет общаться с тобой также как раньше. У тебя был целый год, чтобы привыкнуть к нему, но чем больше проходит времени, тем сильнее хочется стать для него кем-то большим, ведь ты практически привязался к нему. Йен Галлагер. Йен Галлагер. Йен, мать твою, Галлагер. Ты не можешь до конца поверить, что Йен Галлагер твоя половинка. Такого просто не может быть. И вовсе не потому, что Терри убьет тебя прежде, чем ты решишь подойти к своей родственной душе и признаться, а потому, что Галлагер друг Мэнди, он чертовски горяч и очень добрый парень. Таким должны идти в «комплект» такие же идеальные, но вовсе не ты. В твоей жизни уже были горячие секси парни, которые трахали тебя в темных пустых переулках, после того, как ты напивался или еще реже, тусоваться с ними какое-то время, прежде чем все это произойдет. Вы оба с ним не состоите ни с кем в отношениях. И они вам вроде как и не нужны. Однако стоит одному только из вас «расцвести», стать брутальным и сексуальным, то дружбе всегда приходит конец. Парень, который более успешен, всегда довольно прохладно относится ко второму, так что вот такой пиздец. И Мэнди… у нее практически нет друзей  — ты не трахнешься с кем-то из них, если это может когда-нибудь причинить ей боль. С братьями у тебя давно нет ничего общего, а вот ты и Мэнди против всего мира — существования Терри Милковича, — и ты не просрешь то, что имеете. Пока Мэнди смотрит на тебя с широко раскрытыми блестящими глазами, ты поспешно натягиваешь футболку и практически убегаешь в ванную. Да, это глупо и ты все прекрасно понимаешь, но, тем не менее, пробуешь смыть с себя метку, натирая ее сильнее, так что кожу неприятно жжет, а слова, выбитые на груди, становится красными и каким-то зловещими. Ты уверен, что родственная душа, предназначенная тебе никогда не должна узнать об этом. Так, что ты принимаешь решение держаться подальше. Если Мэнди днем дома, то ты просто не пойдешь туда, и да, даже готов официально забросить школу, ведь шансов случайно нарваться на Галлагера два или три раза в неделю слишком много. Чем реже ты будешь, видится с ним, тем меньше будешь думать о всякой херне связанной с ним. Перестанешь воровать в «Кеш и Краб» и всячески будешь держаться как можно дальше от мест, где можешь с ним пересечься. Терри умирает через месяц после твоего восемнадцатилетия и ты устраиваешь какое-то извращенное празднование/дань/ебать —пофиг —на —уже —этого —старика, направляясь в ближайший гей-бар и тащишь этой же ночью какого-то чувака, который трахнет тебя прямо в кровати Терри. Потом ты его выгонишь. Швырнешь тому джинсы и скажешь, что ему пора сваливать, грубо выпроваживая из гостиной в одних боксерах. Ничего не меняется, когда выходит Мэнди. Дальше просто следуют… изменения. Ты не в состоянии поменять имя на груди, которое никогда не хотел и не ожидал получить. Оно есть и баста. Все что ты можешь, хотя бы, бля, смирится с ним — привыкнуть к тому, что на свете существует твоя родственная душа и ты знаком со своей второй половинкой, даже совсем не против, что он лучший друг твоей младшей сестры. Его имя все время там. И ты знаешь, что он нормальный парень — Мэнди бы не тусовалась с ним столько времени, если бы это было не так, — но это не означает, что ты собираешься тратить каждый гребанный день, чтобы узнать его… за исключением редких случаев, когда требуется компания и просто хочется провести немного времени с кем, и да, ты уже знаешь, что это в будущем станет проблемой. Через две недели после окончания лета и еще недели со смерти Терри, и плюс пяти, когда ты получил метку, у тебя выпадает хороший шанс впервые как следует разглядеть Йена Галлагера. Этот парень такой идиот. Дурак, окружены идиотами, стоящий посреди дороги, который все еще одет не по погоде; после засушливого лета следует десять недель непрекращающихся ливней. Сейчас он стоит там с Мэнди, в окружении братьев и сестер, плюс еще каких-то других людей, подростков, игрушек; Йен смеется, пританцовывает и ведет себя, как дурачок. И он выглядит чертовски красивым. Он как лучик счастья, тепла и красоты, что выделяется на фоне мрачного Южного Чикаго. Его ни с кем не перепутаешь в толпе, а его улыбка самая прекрасная вещь, которую тебе доводилось видеть и все твое нутро, кажется, тянется к нему… и если это и значит, влюбляться в родственную душу, то ты бы вполне мог жить с этим. Ты понимаешь, что дело даже не в его внешности, у тебя не приготовлено никаких глупых отмазок, он в твоем вкусе и это опасно, ведь какая-то часть все же надеется, что однажды в этой жизни все может измениться… ну, будь ты на самом деле везучим сукиным сыном. Поэтому приходится делать небольшие усилия над собой. Йен сидит там с Мэнди, выпивает и выглядит так по-идиотский, что тебе хочется оказаться в их компании и сесть рядом с ним. Его смех — это, бля, что-то нереальное, он проникает и затрагивает что-то внутри, ибо метка на груди отзывается и излучает волны радости по всему телу. И небольшое усилие над собой дается легко, потому Йен оказывает веселым, умным и полным придурком в хорошем смысле этого слова. Он притягивает взгляд, с ним просто найти общий язык, а когда они с Мэнди немного пьяны или проводят время у них, то ты счастлив, болтаться рядом с Йеном. Особенно, когда выпадает шанс остаться вдвоем. Галлагер все также горяч и очень даже ничего, и ты не планируешь трахаться с ним или стать его родственной душой и прочая херня, но можно попробовать сделать исключение и просто получить удовольствие от общения с симпатичным парнем. Ты рано уходишь из дома. Ты знаешь, что просто откладываешь неизбежное, но похуй. Ты не можешь принести в жертву собственную свободу и заботиться о ком-то еще, потому что такие вещи тебя не заботят. Вряд ли этот день будет хорошим, ни для тебя и уж точно не для Йена, какая-то часть тебя просто хочет сразу сказать ему «Нет», заверить, что все в порядке и ему вовсе не нужно объяснять, почему им никогда не быть вместе. Ты хочешь дать ему то, что он заслуживает по праву, но Йен вряд ли будет о чем-то просить; пора просто принять правду и отпустить. Йен добрый парень. Он, наверное, один из лучших людей в этом дерьмовом мире, и ты… Этого точно нельзя сказать про тебя. Это не занимает много времени, чтобы все окончательно усложнилось… превращаясь в какой-то гребанный каламбур. Чем холоднее становится на улице, тем чаще Йен появляется в твоем доме, выглядя как воплощение чистого животного секса, и чем больше это происходит, то все чаще и чаще улыбается, увидев тебя, подходит ближе и называет "Мик"; сложно не реагировать, не разговаривать, не дотрагиваться до него, каждый раз спускаясь с небес на землю и убеждая самого себя, что ты не хочешь затрахать его до полусмерти. Чертовски трудно и единственный способ сдерживать ситуацию — это ежедневно дрочить, представляя Йена, а после убеждать самого себя, что это ничего не значит. Впервые это происходит спонтанно. Всего через пару недель почти-непрекращающейся-не-дружбы с Йеном, когда ты смеешься вспоминая смешные моменты, стоя в душе и внезапно мысли все переключаются на Галлегера, о том как тот охуенно выглядит с влажными волосами, как капли воды стекают по его шее, а обычно бледная кожа немного розовеет после нескольких недель палящего солнца… Рука сама оказывается на возбужденном члене, прежде чем ты сам осознаешь это и не пытаешься особо противостоять, ничего не предпринимаешь, кроме как постанываешь и ласкаешь собственный член, увеличивая темп и быстрее двигаешь рукой, думая о Йене, его коже и великолепной заднице… После этого подобное провождение времени превращается в рутину. Однако ты продолжаешь прогуливаться по средам после работы с Йеном до закусочной, что в нескольких квартах от универсама, где Мэнди готовит гамбургеры. И покупая свое любимое пиво, ты предпочитаешь не задумываться об этой херне. А оставляя место для Мэнди, вы заказываете половину пиццы с ананасом и половину мясной пиццы. И да, теперь ты всегда предварительно проверяешь, есть ли дома макароны и сыр, потому что это любимое блюдо Йена, которое тот всегда с удовольствием уплетает, когда пьян или под кайфом. А еще существуют вещи, которые становятся привычкой — смотреть, улыбаться, умиляться, чувствуя себя охуенно смелым… или глупым. Ты даже не особо думаешь, как все выглядит со стороны. Хотя, кажется Йен совсем не против. Наверное, он думает, что ошибался на твой счет, ведь с виду грозный гопник, но когда Мэнди впервые притаскивает того едва стоящего на ногах к себе домой, ты не находишь ничего лучше, чем всучить Йену макароны с сыром, особо не жалея о выпитом пиве, о зря потраченных деньгах и татуировках на костяшках пальцах. И ты сам начинаешь ненавидеть то, что Йен еще не знает. Ты презираешь собственную трусость, улыбаясь ему в ответ, пока аромат его парфюма, когда тот проходит мимо, кружит тебе голову так, что ты засыпаешь с мыслями о нем и просыпаешься с ними, все чаще и чаще предаваясь дурацким мечтам. Ты, бля, ненавидишь, что уже по уши влюблен в свою вторую половинку. Ты отсиживаешься в своем «убежище» так долго, насколько это вообще возможно и тебе похуй на то, как это убого и насколько жалко выглядит. Ты знаешь, что дофига времени назад, Йен Галлагер должно быть узнал обо всем и сегодня вряд ли что-то изменится. Ничто не способно поменять метку. У тебя нет шансов найти что-то общее со своей второй половинкой, ведь он заслуживает большего. Бутылка молока стоит у ног, и куча хлама для украшения дома Галлагеров. Мэнди насобирала целую коробку ништяков для Йена и ты понимаешь, что так или иначе придется войти в дом и встретится с ним лицом к лицу, но вряд ли тебе хватит сил. Ты не хочешь делать этого, но, даже избегая Йена весь день, он все равно узнает, что твоя родственная душа — а уход от разговора это пиздец какая стремная вещь даже для тебя. Так что, встав и покидая комнату, ты думаешь о подарке для него. Не коробки с фильмами, пивом и фастфудом, а о реальном подарке. Это практически свидание. Ты и Йен наедине смотрите фильмы. На ебаный день Святого Валентина. Естественно, это не самое подходящее время, чтобы рассказать Галлагеру, что он твоя родственная душа и вам суждено быть вместе, и ты даже готов дать ему время, привыкнуть. Однако почему-то никак не удается выкинуть эти глупые мысли из головы. Тебе не пофиг на день Святого Валентина или любой другой праздник, если на то пошло — ты уже в курсе, что Йен обожает романтические жесты. Он вряд ли признается тебе в этом трезвым, но Мэнди как-то напоила его персиковым шнапсом, и тот с легкостью поделился своими сокровенными тайнами, после чего она всячески дразнила его, а Йен смешно дулся. Вроде бы ты даже не против и получаешь удовольствие. Тебе вовсе не плевать на романтическую хрень. Даже закрадывается смутное предчувствие, что особая связь установилась между вами, которая способствует всем этим милым жестам с твоей стороны и смене вкуса. Но родственные души явление необъяснимое; Йен не догадывается, что сидит рядом со своим нареченным. Сегодня должен быть ночной киномарафон из дерьмовых романтических комедий со всякими вкусняшками, который Мэнди решила устроить для них троих в день Святого Валентина, потому что все они остались без пары. Она оставила их около часа назад, чтобы попытаться подцепить хоть кого-нибудь, о чем та напишет в сообщении, и вы просто так и останетесь сидеть на диване, ты будешь пялиться на него, а тот кажется вообще не реагирует минут двадцать или около того, сосредоточенно глядя на экран. Вам не о чем говорить. Ты решаешь переключиться на дорогое вино, которое украла Мэнди и коробку с конфетами в форме сердца, что стоит на столе, при этом с неприязнью поглядывая на шарики, которые разбросаны по всему дому. Есть даже цветы, которые стоят в вазе на обеденном столе, которые принес Йен для Мэнди и ты уж точно не ревнуешь, особенно, когда вспоминаешь о клубнике в шоколаде, что лежит в холодильнике, и о винограде с сыром, что накрыт на тарелках перед тобой. Все это пиздец как романтично и в духе праздника, и если бы ты не видел подобное в фильмах, то окончательно ебанулся. Правда, какая-то крошечная часть тебя, возможно, совсем не против этого. Ни еды, ни розовых цветов, а просто… просто хочется побыть с Йеном. Такое бывает иногда, и в последнее время такое желание возникает слишком часто, а ты уже не отмахиваешь и спокойно принимаешь то, что втрескался в него по уши раз готов использовать любую возможность. Когда Мэнди решает уйти, тебе требуется приложить все усилия и быть максимально убедительным, чтобы заставить Галлагера остаться и досмотреть с тобой фильм. Сейчас была как раз середина «Побег из Шоушенка», самого эпического фильма за всю историю кинематографа. Вряд ли кто-то станет отрицать. И все, кто бросают просмотр на половине поступают глупо, так что лучшее бы тебе прижать свою задницу и досмотреть, Галлагер. Теперь вас только двое, в окружении романтической хрени и смотрите вы отнюдь не любовную драму. Ты решаешь убрать свои вещи, потому что, просто, бля, не в состоянии дальше терпеть; Йен сидит так близко, твою мать, — ты сам сидишь чертовски близко, так что ваши колени соприкасаются, и ты можешь чувствовать его запах, когда тот тянется за закуской и случайно дотрагивается до тебя рукой. И тебе действительно следует делать что-то с собственными руками, в противном случае ты сам полезешь к нему. Ты открываешь пакет, и начинаешь разминать запястья, а слова сами вырываются, звуча неуверенно, на фоне звука из динамиков. — Знаешь, я до сих пор не могу поверить, что Мэнди никогда не говорила тебе, — начинаешь разговор ты, смотря на собственные руки и отказываясь встречаться взглядом с Йеном. — Это не похоже на Мэнди, чтобы она хранила подобное в гребанном секрете, понимаешь? Но я думаю, она указала на мою ошибку, я имею в виду, не то, чтобы я просил ее ни о чем не говорить, эм-м... это подразумевалось само собой. Особенно, когда живешь в таком районе. В любом случае, она никогда не говорила тебе, но… э-э, я вроде как готов. Рассказать тебе правду. И ты знаешь, что это не такое значимое событие, но я подумал, что лучше тебе будет услышать это от меня — узнать, что я просто, — ну, я вроде гей. Это даже не половина того, чего тебе хочется ему рассказать, но до оставшейся части ты пока не готов. Даже тот факт, что ты стопроцентный гей, ты пытаешься спрятать от второй половинки, но само признание, что ты по мужикам, кажется хорошим началом. Ты пытаешься сглотнуть и побороть сухость в горле, нервно потирая пальцы, и искоса смотришь на Галлагера. Он спит. Рот немного приоткрыт, лицо повернуто в твою сторону, а дыхание равномерное. Йен прекрасно выглядит спящим, расслабленный, еще более привлекательный в твоих глазах. Он выглядит чертовски милым, что заставляет твое сердце болезненно покалывать, но ты хочешь, — Господь знает, что бля, тебе хотелось чего-то больше, — чтобы он услышал тебя, и неприятный ком застревает в горле. Ты встречаешься взглядом с Йеном, надеясь, мечтая и ожидая, что он скажет хоть что-нибудь, — всего одно слово, чтобы намекнуть на метку с именем, которая должна была появится на его груди. Йен ничего не говорит. — Верно, — говоришь ты, — Что ж, хорошенько вам отдохнуть. Твои руки вопреки всему дрожат, когда ты закрываешь за собой дверь, но этот звук ничто по сравнению с гулким стуком сердца и жжением там, где находится метка. Все это чушь про родство душ и тому подобное. Ты подозревал давно, что недостаточно хорош для Йена Галлагера, но даже говорить об этом бессмысленно, ведь теперь даже его молчание подтверждает твою догадку… это больно. Ты прижимаешь руки к глазам и делаешь несколько глубоких вдохов. Все нормально. Ты в течение долгих месяцев морально подготавливал себя к этому. Все нормально. Ты наблюдаешь, с какой интенсивностью тренируется Йен и это тебя удивляет. Он не новичок, однако сам не понимаешь, зачем помогаешь — составляешь компанию, кричишь оскорбления, как в армии, а он грубит в ответ, и все это продолжается уже несколько месяцев, однако ты так и не можешь привыкнуть. Его кожа блестит от пота, его мышцы работают, сокращаются, когда он отжимается или подтягивается, тот ловко маневрирует с легкостью, преодолевая препятствия… Это охуенно и ты всегда чувствуешь себя важной шишкой, глядя на него с гордостью, потому что это твоя родственная душа. Твоя вторая половинка вряд ли разделит чувства, но ты стараешься не усложнять и просто попытаться изменить ситуацию. Сегодня трудный день. Слишком сложное задание. Ты крутишь в руках нож и обеспокоенно смотришь, как тот приближается к чертовой грани; не на шутку опасаясь, что тот под конец рухнет и травмируется, но ты не знаешь, что следует делать в таких случаях и говорить. Если быть честным, ты никогда не знаешь, что хочешь сказать или сделать. Конечно, вы друзья, приятели, поэтому не стоит говорить о своих чувствах и прочей херне, если вы оба, конечно, не пьяны и не под кайфом. У тебя припрятано шесть бутылок пива, которых будет достаточно, чтобы разговорить Йена… или заставить того выслушать. Ты прыгаешь с крыши вниз и прячешь нож в небольшую нишу там, где заклинило люк. — Давай, чувак, сделаем перерыв. Йен хмуро смотрит на тебя. — Давай сделаем перерыв? Ты весь день просидел на жопе. На хрен тебе перерыв? И ты не можешь сказать, что тот нуждается в отдыхе, потому что ты уже вдоволь насмотрелся на его горячее тело, сидя там или что тебе пора передохнуть от забот о нем, когда тот тренируется на пределе своих возможностей; ты хватаешь свой пакет. — Прижми свою задницу, Галлагер. Он снимает футболку, чтобы вытереть пот со лба и ты чувствуешь, как собственное подсознание вопит — я не буду убивать его, я не буду целовать его, я не буду его убивать, я не буду целовать его. Уебок. Ты сидишь рядом с пустой бочкой, прислонившись к спине, как раз напротив Йена, который явно хочет убить тебя, и поглядывает на ствол, что лежит между вами. Рядом с тобой есть куча места, но он просто падает вниз, устраиваясь рядом, но не так, чтобы вы могли соприкоснутся, но все равно чертовски близко от тебя. Ты бухтишь и пихаешь ему пиво, потому что это единственное, что ты можешь сделать, когда Йен сидит перед тобой без футболки. Он неохотно берет и открывает бутылку, а ты налетаешь на собственное пиво, не останавливаясь, пока он не ушел. — Что заставило тебя притащить сюда свою задницу сегодня? — спрашиваешь ты, после отрыжки. Йен пожимает плечами, ничего не говоря, и ты не можешь не закатить глаза из-за такого ответа. — Чувак, давай не будем ничего усложнять. В чем дело? Он снова пожимает плечами. — Просто семейные разборки. — Ты говоришь с королем самой дерьмовой семьи, Галлагер. — Возможно, но пока твоя семья состоит из тебя и Мэнди. Тебе не приходится иметь дело со всяким дерьмом. Ты вопросительно поднимаешь бровь. — Думаешь у нас все хорошо? Впервые, как он сел рядом, Йен смотрит тебе в глаза. — А разве не так? Ты открываешь еще одну бутылку пива и отпиваешь ровно половину, прежде чем ответить на этот вопрос. — Не знаю. Мои братья не так уж плохи. Но у нас довольно прохладные отношения с Игги, ты в курсе? Мы обошлись не очень хорошо с ним, когда позволили старику выгнать его. — Почему Терри прогнал его? Ты хмыкаешь. — Он обрюхатил одну испанкую чику. — И? Твоя ухмылка превращается в оскал. — В этом то, вся суть, чувак. Кого ебет, что от него залетела цветная девушка? Йен отпивает немного пива. — Твой отец настоящий мудак. — Ты не знаешь даже половины. — Даже рад, что он не узнал обо мне, — тихо говорит Йен. — Представь, какой была бы его реакция, узнай он, что лучший друг Мэнди гей? Ты медленно киваешь. — Да, я могу себе это представить. Сказать по правде, ты размышлял не раз о том, как Терри узнает о Йене, о тебе и метках, и подобные фантазии никогда не заканчивались ничем хорошим. Черт возьми, они никогда даже не оставались живыми. Йен делает еще один глоток, прежде чем продолжить разговор. — Я ненавижу отца. — Разве не все мы? — Да, но… — Йен обрывает фразу, и ты смотришь на него, не представляя, как поступить. Тот выглядит пиздец каким расстроенным, чертовски злым, обиженным и уставшим, так что единственное чего тебе по-настоящему хочется, это дотронутся до него — взять за руку, обнять за плечи и погладить по щеке, — одним словом ничего, что поспособствовало бы физическому комфорту. И с этой мыслью ты допиваешь пиво. — Моника вернулась, — говорит Йен и голос вопреки всему звучит твердо, а не сломлено. — Заявилась прошлой ночью, и Фрэнк просто приветствует ее с распростертыми объятьями, представляешь? Ничего особенно. Черт, он всегда спит в доме, будто, он, блядь, имеет право находиться там, а когда держит еще за руку Монику, все еще хуевее. Ты выпиваешь еще и ничего не говоришь; Йен должен выговориться о наболевшем. — Она пыталась украсть Лиама однажды, понимаешь? Бля, она собиралась прихватить его и воспитывать со своей подружкой Тони. Лиам был испуган и Моника просто… — Йен медленно качает головой и пальцы Микки так и чешутся, чтобы прикоснуться к нему. — Моника просто действовала в своей привычной манере и снова слиняла. Ты облизываешь губы, пытаясь подобрать правильные слова. — Хуевые родители, но у тебя есть Фиона и остальные, Йен, разве не так? — Да. Верно, у меня есть они. Естественно это не тоже самое. Йен ничего не говорит некоторое время, так что ты наслаждаешься тишиной и его компанией. — Иногда я хочу, чтобы Моника умерла, — сообщает он. Это заявление заставляет тебя хмуриться, потому что ты хорошо знаешь, каково это. — Это довольно хуевое желание. — Да. Может быть оно такое. Ты с жалостью смотришь на него, желая что-то еще добавить или сделать, чтобы заставить его почувствовать себя лучше, но это же чувство заставляет возненавидеть самого себя. Ты не гребанная родственная душа, ты не вторая половинка. Ты действительно чертовски сопереживаешь ему. Ты отчаянно хочешь стать для него настоящей родственной душой. Ты уже облажался. Ты должен был сказать что-то еще час назад, месяц или год… ты просто обязан был сделать это. За исключением одного. Йен чертов романтик и если бы ты рассказал ему это до его восемнадцатилетия о метке, то он бы не простил тебя за это. Он мог бы принять, конечно, но все бы происходило не так, как ты бы этого хотел; у тебя бы не было никаких шансов. Мог бы. Возможно, но не стал. Теперь Йен ушел, после пьяных задушевных разговоров, ты не можешь взглянуть ему в лицо, ведь если быть до конца честным, вряд ли тот вернется. Ты не станешь винить его, если он не стал. Ты не помнишь, когда именно влюбился в Йена, но это случается так просто и естественно. В один прекрасный день, увидев его, ты осознаешь, что безумно, абсолютно, тупо влюблен в него по уши. И это приятно. Теплое, непривычное чувство растет в груди и отхватывает все тело, стоит только Йену оказаться рядом, и тебе приходится сдерживаться от того, чтобы не взболтнуть какую-нибудь ерунду, не улыбаться по-идиотски, когда он смотрит в твою сторону и не вытягивать руку вперед, чтобы дотронуться до него, когда очень-очень хочется. И это отстойно, но ты в состоянии справится с этим. Ты будешь до последнего держать себя в руках, ты, ебать, готов работать над собой. Ты знаешь, что до дня рождения Йена еще полгода, и ты будешь терпеть. Черт, меньше всего ты стараешься задумываться о его реакции, решись рассказать обо всем сейчас, поэтому ты просто решаешь дать ему возможность все понять самому в день восемнадцатилетия. Йен рано засыпает в день рождения Мэнди, ей как раз исполнилось восемнадцать. Как правило, это Мэнди всегда первая вырубается на диване после попойки, но этим вечером Галлагер пьет слишком много пива, выкуривает больше травки и даже выпивает четыре стопки рома, что совсем на него не похоже. И ты сидишь и смотришь на него, не отрываясь слишком долго и пристально, что не укрывается от Мэнди. — Чувак, если бы я не знала бы тебя, то подумала, что у тебя на груди метка с именем Йена. Ты рад, что в комнате единственным источником света является телевизор, потому что иначе ее слова загнали бы тебя в ловушку. Ты показываешь ей средний палец. — Хуй тебе. С чего ты это взяла? — Мудак. — А ты не знала? Мэнди ухмыляется. — Ну, ты не спросил, какое имя я получила. И к слову, я не знаю ни одного человека с таким именем. Как же ей невъебенно повезло. — Как хоть зовут, всезнайка? Она искренне улыбается и тебе сложно сдержать ответную улыбку, что очень непривычно. — Алекс. Фамилии нет, но я думаю для меня это не проблема. Мэнди счастлива и это слабо сказано. Она понятия не имеет, кто ее родственная душа, но у нее есть подсказка в виде имени и та уже в предвкушении. Ты же просто улыбаешься. — Я продаю травку девушке по имени Алекс. Хочешь я вас познакомлю? — Да. Давай завтра. — Хорошо. Ее улыбка слегка тускнеет. — А что, если это окажется не она? Ты пожимаешь плечами и оглядываешься на Йена. — Почему ты все время поглядываешь на него? — Также как и ты? Ты смотришь на нее, но лицо Мэнди совершенно бесстрастное и нельзя сказать, поняла ли она, что ты еще ищешь свою вторую половинку или пялишься прямо на нее. Ты лжешь. Откровенно пиздишь ему и Йен чувствует себя ужасно. Ты даже на сто процентов не уверен в том, стоит ли так делать, но все равно решаешь сказать, что ему не стоит верить в родство душ и прочую ерунду; тебе пора действовать, ты просто не даешь себя поиметь и прикидываешься, что никогда не хотел этого… Но потом Йен поворачивается, чтобы окончательно уйти и твое сердце вот-вот разобьется. — Не надо. Он вновь поворачивается и ты не можешь сказать больше ничего, ведь все эмоции написаны на лице Йена и ты не хочешь признавать правду. — Не надо чего? Ты знаешь, что собираешься сказать — не уходи, не оставляй, не заставляй меня говорить вещи, которые я не могу сказать даже себе, пожалуйста, просто останься здесь со мной, но чем дольше ты смотришь на парня, тем сильнее понимаешь, что вселенной следовало бы стать более справедливой. Йен заслуживает лучшего. Поэтому ты решаешь промолчать. Ты сидишь на веранде, выкуривая сигарету, когда серебристый БМВ, останавливается перед домом. Ухмылка не сходит с лица, потому что ты догадываешься кто сейчас выйдет и спросит дорогу, так что тебе придется послать того мудака подальше. Задерживаешь дыхание и чувствуешь, как внутри все опускается при виде Йена, который выходит из машины и какой-то старик с мерзкой улыбочкой, выходит из водительского места и идет к Йену. Твоей второй половинки. Но ты стараешься, не пялиться, когда старик оглядывается вокруг, прежде чем поцеловать Йена. Тебе хочется, чтобы это все было происками воспаленного сознания. Желудок сжимается при виду мудака, который сосется с Йеном и единственное чем ты можешь помочь сейчас, это сконцетрироваться на сигарете в пальцах, и не делать вид, что ты не замечаешь как чужие руки лапают задницу Йена, как руки рыжего зарываются в седых волосах, притягивая ближе… Ебать. До чего же это больно, как же трудно не пялится сейчас на Йена. Старик уходит, а Йен стоит на месте и ебать кажется не может прийти в себя. Ты хмуро смотришь на них и не скрываешь своего неодобрения, когда Йен подходит к тебе. — Хэй, — обращается он, садясь рядом. На Йене все еще его дурацкая военная форма и это, наверняка следовало бы запретить законом, потому что та невероятно идет ему. — Это твой дедушка? Он фыркает усмехаясь. — Ты же сам видел, очевидно же, что это мой парень. — Парень, ты уверен. Он пригласил тебя на романтическое свидание? Со свечами и прочим дерьмом? А какой-нибудь пацан играл на скрипке только для вас, а? — Нет, мы в основном просто трахаемся. Ты пристально смотришь на Йена и он также уперто смотрит в ответ и тебе хочется сказать ему прекратить, остановить свой выбор на другом парне, которых дохуя вокруг и кто не против просто секса, но ты не можешь. До его восемнадцатилетия еще два месяца, так что пока у тебя нет права советовать ему и что-то обсуждать. Поэтому ты никак не комментируешь. Отворачиваешься, выдыхая сигаретным дым и жалея, что в карманах не осталось травы. — Я сдал все экзамены на прошлой неделе, — говорит Йен, прислонившись к деревянной ступеньке. Ты знаешь, что он говорит о курсах довоенной армейской подготовки, но сейчас это последнее о чем, ты хочешь думать. В то время, когда он уйдет служить, ты так и останешься здесь и будешь снабжать школьников наркотой. — Молодец, — бормочешь ты в ответ, покосившись на Йена, стараясь не придавать при этом большого значения. Но это сложно, потому что тот выглядит чертовски сексуально в своих тренировочных штанах и белой майке. — Профессор Чудик решил помочь тебе с этим. — Он помог мне с учебой. Врач, ну ты понимаешь. Образованный. В отличие от тебя так и не закончившего среднюю школу. — Думаю, он действительно достаточно образован, раз стал врачом. — Ага. — Хотя с его стороны глупо ебаться с малолетками. Йен смеется. — Я не буду, если ты попросишь. Ей богу, эти глаза тянут тебя вниз, как трясина и ты не можешь справиться; встать и предложить ему покурить траву. Йен следует за тобой внутрь дома и усаживается на диван. Ты слышишь шум воды из ванной и вероятно, Мэнди сейчас там, так что тебе подобный расклад кажется чудом, и ты чувствуешь, что обязан ему рассказать. Нет. Ты не сделаешь это и вряд ли такое вообще когда-нибудь произойдет. Йен хороший парень, — это то в чем ты уверен, даже если его имя выбито на твоей груди, — и он заслуживает такого же хорошего парня. Умного партнера, который способен ему помочь и позаботиться. Даже если ты — его родственная душа. Если ты его настоящая половинка, то должно быть весь мир сыграл в плохую шутку с тобой. Может ты один из тех «счастливчиков», чьи родственные половинки носят другое имя, а не твое. Вот это уже ближе к правде. Как безответная любовь, только глубже и здесь явно не обошлось без твоего чертовского везения. Ты кидаешь сумку на журнальный столик, разминая суставы рук, а после садишься рядом с ним. Ты хочешь найти какие-то подтверждения, но в то же время… нужно что-то еще. Ебать, ты даже не представляешь, что именно не так. Ты облизываешь губы, вместо того, чтобы вытащить косячок. — Почему ты все еще зависаешь с этим стариком? — слова вырываются, прежде чем ты успеваешь как следует подумать. — Какое тебе дело? — уточняет Йен и, бля, если бы он только знал. — Никакого. — И ты не припоминаешь, когда вкладывал в одно слово столько лжи. — Просто не могу понять зачем тебе трахаться с старым виагройдом, у которого встанет только после приема маленьких синих таблеточек. — Он милый. — Конечно. Очень милый. Особенно, когда подцепляет очередную малолетку. — скажешь ты в ответ и в твоем голосе отчетливо звучит горечь, но Йен в любом случае продолжает оправдывать старика. — Он вовсе не так плох. Он помогает мне с дополнительными занятиями, покупает вещи… Твои брови вопросительно поднимаются. — Покупает тебе вещи? — Да! Он отдал мне очень крутой навигатор, который можно носить на руку. Я имею в виду, мне стоит научиться ориентировать на местности, особенно в опасных точках и все такое, это здорово. Очень полезно. Все это время лицо Йена светится от счастья, а ты едва способен побороть ревность, что переполняет тебя и заставляет, как можно скорее поменять тему, чтобы чувствовать меньше дискомфорта. — Верно. Для армии. Ты на самом деле всерьез думаешь об этом дерьме? И ты не собираешься отрицать, что постоянно думаешь об этом и сама мысль отпустить его — невыносима. Это не просто идея фикс Йена, совершить какой-то геройский подвиг и почувствовать свою причастность к чему-то большему, Йен мог уехать и никогда больше не вернуться, а ты мог ошибаться все это время, не позволяя ему, дурачиться с кем-то еще. В любом случае, ты не собираешься больше смотреть в его сторону. — Да, чувак. Не может быть Лип единственным Галлагером, который поживет для себя, верно? Ты неуверенно киваешь и Йен кажется не понимает, какой эффект производят на тебя его слова. Как только ты слышишь, что шум воды прекратился, ты просто оставляешь его наедине и запираешься в своей комнате. Тебе больно. Тебе на самом деле чертовски трудно и болит, кажется все, но ты ничего не можешь с этим поделать, не тогда, когда Йен ушел. На самом деле, бля, ушел на этот раз навсегда, потому что ты никогда не сможешь дать ему того, что он заслуживает… ничего. Ты не можешь дать ему ничего и ты так чертовски облажался. Ты врываешься в ванную, желая оказаться в любом месте, но только не в своей спальне и не готов попадаться на глаза Мэнди. Плюс ты на грани. Крошечное помещение, но все закипает и ты, ебать дрожишь от ярости и боли, блядских внутренних переживаний. И когда все на пределе, и ты не можешь больше сдерживаться, то со всей дури ударяешь зеркало, без криков и стонов наносишь еще один удар. — На следующей неделе день рождения Йена, — внезапно говорит Мэнди и эти слова заставляют тебя вернуться. Не то, чтобы ты забыл об этом. Ты отходил две недели после разговора с ним о том старпере и армии, но сомнительная мысль ушла, прежде чем ты успел ее озвучить. Даже если ты решил следовать изначальном плану, сама идея избегать Йена кажется абсурдной. Однако ты уже продумал, как провести тот день, готов уехать из города на день или два, чтобы не попадаться ему на глаза и дать опомниться. Но когда Мэнди привлекает внимание, то присутствие Йена можно найти во всем и подобный план, кажется херней. — О, да? — Да, — Мэнди замолкает, и ты понимаешь по ее взгляду, что это далеко не единственное, что та хочет сообщить тебе. — Я собираюсь подарить ему что-то особенное, но не могу пока решить. Ты пожимаешь плечами. — Ты можешь подарить ему дурацкую шляпу и тот будет от нее в восторге. — Ну, возможно и то только потому, что я его лучшая подруга, и он меня любит. Я понимаю, что ему понравится все, что я подарю, но ведь это его особенный день рождения, ты же сам знаешь? Это должно быть нечто хорошее. — Ладно. Мэнди улыбается. — Так ты подбросишь меня до центра? — Отвали. — Пожалуйста? Я угощу обедом. Это единственная причина, почему ты согласился. Дело вовсе не в том, что тебе хочется помочь выбрать подарок, и ты вовсе не планируешь прилагать к этому усилия. Ну, возможно, ты хочешь посмотреть на подарок Мэнди, да и вряд ли Йен ожидал получить от тебя подарок. Мэнди таскает по торговому центру и тебе становится дурно от вида всех этих магазинчиков. — Хорошо, что я сузила список подарков до минимума, — говорит она, положив три вещицы перед тобой. — Цепочка, зажигалка Zippo или часы? — Зажигалка Zippo, — на автомате отвечаешь ты, чувствуя глупую ревность по поводу того, что Мэнди всерьез решила подарить Йену дорогой аксессуар. Она победно ухмыляется. — Я тоже так подумала! — Да… — ты прокашливаешься. — Я не знаю, может тебе стоит сделать гравировку или что-то еще… — Это прекрасная идея, Мик. Ты пожимаешь плечами, прежде чем лезешь за кошельком и протягиваешь Мэнди пятьдесят баксов. Она смотрит на тебя с широко раскрытыми глазами и ты не можешь удержаться от сарказма. — Не смотри на меня так. Ты думаешь, я не знаю насколько крошечные чаевые у официантов? — Да, но… — Никаких но. Иди и оплати сраный подарок. Я буду ждать в машине. Ты долго думаешь о цитате для гравировки, а спустя три дня, после того, Мэнди ушла в библиотеку, где как выяснилось предстояла встреча с Йеном, ты ставишь машину на парковку рядом с парком, берешь в руки телефон и пользуешься бесплатным библиотечным WiFi. Поиск оказывается простым, потому что не так много вариантов высказываний, который можно нанести на зажигалку и подарить человеку в день его восемнадцатилетия, когда тот узнает родственную душу. Естественно речь должна идти о второй половинке. Ты пролистываешь несколько страниц, пробегая взглядом по громоздким цитатам, одного вида которых достаточно, чтобы понять насколько чертовски умными были люди, которые сочинили их, в отличие от тебя, который ведет себя глупо, пока… Губы пересохли и ты смотришь на слова, раз за разом повторяя их про себя, пока собственный учащенный пульс не успокаивается, а твое тело не заполняет любовь, потому что ты чувствуешь особую душевную связь с Йеном.

Из чего бы ни были сделаны наши души, Они у нас с ним одинаковые.

— Ты такой охуенный, Мик. Ты умный, и ты смешной и такой придурок временам. Ты единственный, кому я доверяю, помимо Мэнди, ты охуенно хорош в математике, и ты готовишь самый лучший в районе тако. В этой фразе, все что тебе необходимо было услышать, чтобы почувствовать себя легче и радостнее и тебя совсем не волнует насколько пафосно и слащаво та звучит. Все, что имеет для тебя значение — это слова Йена, как тот дотрагивается до костяшек твоих пальцев, до метки на твоей груди. Тебя не заботит, что ты кончил в джинсы, как зарвавшийся подросток; все что тебя волнует — это Йен. — Да, Мик, я не против, — говорит Йен, после цитирует слова, выгравированные на чертовой зажигалке, и твое сердце переполняет любовь, и ты к подобному еще не привык. Ты целовал Йена. Целовал долго и безостановочно, это похоже может стать самой любимой вещью на свете, — движение языков, прикусывание губ, заставляющее стонать и, бля, это принадлежит тебе. Все поцелуи Йена просто охренительны и ты готов повторять все снова и снова. Ты сообщаешь ему, как сильно хочешь его, чтобы он как следует вставил тебе, а Йен только протяжно стонет в рот прежде чем начать раздевать. Потом ты стоишь голый в душе, пока Йен ласкает задницу, вылизывает и выцеловывает тебя, воплощая в жизнь все о чем мечтал сделать, скользит пальцем внутри и ласкает ртом член, пока ты прижимаешься к стене. Все приходится повторить заново, прежде чем ты почувствуешь его внутри, но это не останавливает тебя и потом Йен, наконец, начинает двигаться. Ты до конца не можешь поверить в сказанное. Сомневаешься, что не сможешь дать ему ничего хорошего, но ты не можешь остановиться, ведь Йен, кажется, уверен во всем. Чуть позже, когда он улегся в постели и обнял тебя, притягивая к себе и прижимаясь щекой, Йен начинает шептать глупости, а ты стараешься сильно не бухтеть в ответ и игнорировать все это, подсознательно соглашаясь, что сказанному можно поверить и этих слов вполне достаточно, чтобы окончательно поверить в светлое будущее.