Акварели

Адольф сидел в своей просторной гостиной и что-то старательно заматывал в мешковину. При ближайшем рассмотрении это оказались рулоны бумаги и холсты. Такие же рулоны лежали рядом с креслом Гитлера и с дуновением ветерка перекатывались все дальше и дальше по направлению в входной двери. Окно было настежь открыто, а дверь распахнута, и по всей комнате гулял неприятный сквозняк. Адик недовольно передергивал плечами от холода, но не спешил ликвидировать причину своего беспокойства, только кутался в плед и надеялся, что ветер унесет от него усталость и неприязнь ко всему миру. Теперь никто ему был не нужен, кроме... Послышались кошачьи шаги. Он обернулся, за его спиной стояла женщина и просила закрыть окно. - Прости, - Адольф выдохнул, - я занят, закрой сама. А кто она ему, чтобы с ней разговаривать так нежно? Извиняться ни за что. Она не его жена, он просто жил с ней. Она прикрыла окно и покрутилась еще вокруг него, выясняя чем он занимается, но когда холодные голубые глаза встретились с ее наивно-большими глазками и буквально застреляли и посыпали искрами, она послушно покинула гостиную, так и не удовлетворив своего любопытства. Гитлер развернул очередной рулон и осмотрел оценивающим взглядом пейзаж, написанный его собственной рукой. Это можно оставить... Он аккуратно вернул бумагу в первоначальное состояние и кинул на пол рулончик. Затем взял следующий. Холсты с пейзажами маслом уже лежали у его ног. Это оказался портрет, о существовании которого не догадывался никто. На нем был изображен любимый человек Адольфа, единственный, который смог бы при желании вить из него веревки и единственный, в руках которого Гитлер бы растаял. Адик еле выдержал, чтобы не сжечь этот портрет сразу. Он так же аккуратно дрожащими руками свернул бумагу, но на этот раз убрал ее, завернув мешковину. Он весь трясся от злобы. Он ненавидел всех и особенно своего любимого, за то, что тот так далеко от него, в холодной и дикой стране, все же умудряется доставать его, сниться в кошмарах и не только. Это был уже третий портрет, и Гитлеру казалось, что у него не получилось показать истинное лицо Сталина, он злился и рвал свои работы. - Милая, - процедил сквозь зубы Адольф, - скажи прислуге, чтобы готовили обед. - Ты ждешь кого-то? - холодно спросила женщина. Она ревновала Адика даже к его подчиненным, хотя как ревновала? Просто то, что он проводит больше времени с ними, задевало ее женское самолюбие. - Да. Следующий рулон... Бумага - холст, пейзаж - портрет. Послышался звук мотора. Гитлер встал с кресла и подошел к окну. Он наблюдал за тем, как его гостя провожают до входа. Борман тяжелой походкой направлялся к фюреру, Адольф слышал его шаги. Обычное приветствие, затем более теплое - объятия и дружеские поцелуи. - Чем это ты занимаешься? - поинтересовался Мартин, кивая на пол. - Это мои неудачные акварели, - мягко улыбнулся Адик, - те, что на полу можешь посмотреть. - А эти? - Эти я сожгу. Борман с детским восторгом принялся рассматривать картины, он ахал и охал и хвалил Гитлера. Он давно чувствовал влечение к этому человеку, а после того, как неожиданно они стали чуть ли не лучшими друзьями... Он не мог поверить, что сам Адольф Гитлер избрал его, ему можно было обращаться к нему на "ты" и ограничиваться только редким "мой фюрер". - Неспроста ты меня позвал сюда, - дружелюбно подытожил Мартин, - что-то серьезное? - Более чем. Борман вытянулся в струнку и напрягся. -Срочно передай всем, что надо готовиться к наступлению, - Адольф вдруг расплылся в широченной улыбке. Мартин понял все без лишних слов. Значит, настал тот самый момент доказать Гитлеру свою преданность в войне против Советского Союза. Причем доказать службой непосредственно ему, без посредников. Адик любовно сгреб портреты в мешковине, стараясь не помять их, прошел в свой кабинет и закрыл их в сейфе. Когда он вернулся, Борман стоял в той же позе и улыбался. - Ну, чего ты тут стоишь? Пошли пообедаем, а после обсудим все. Мартин отмер, тряхнул головой и за Гитлером зашагал в столовую, где уже по приказу фюрера был накрыт шикарный стол.