Бездна

Бездна для Кэссиди соизмерима с горячим чаем. Чай обжигает горло, разливаясь по пищеводу, заставляя на миг задерживать дыхание и чувствовать пламя в районе легких. Безусловно, он бы лучше глотнул хорошего виски, было бы легче. Хоть чувство опьянения подарило бы так необходимые расслабленность и абсолютный похуизм. Под бездной же он, как правило, подразумевает пустоту, прожигающую внутри огромную, склизкую, никак не затягивающуюся дыру, вызывающую лишь ядовитую усмешку и, возможно, раздражение. Такую дыру не забьешь ничем - ни алкоголем, ни наркотиками, ни чем-либо другим, но почему-то она пробуждает именно желание пить, ловить кайф и иногда невъебически много трахаться. Может, это невероятно глупо, но для Кэсса их объединяет лишь то, что в обоих случаях он ждет конца. Наверное, этого достаточно. Но когда конец нужней всего - его нет. Обычно пустота подступает с последней в пачке сигаретой, последним глотком, последним вздохом, последним толчком, разрастается с первым лучом света, а достигает предела...когда? Никогда. Предела не существует. Сколько ни пытайся залатать брешь, становится только хуже. Безвыходней. Необратимей. Он просыпается в тесной сырой каморке, лениво потягивается, вглядывается в щелочку между дверью и стеной, нет ли кого. В каморке пахнет кровью и застоявшейся мочой, в углу лежит пустая бутылка из-под вина, на стене замер паук, окрещенный Роджером. В планах: скоротать здесь еще день, а вечером смыться куда подальше, снять себе шлюху и снова забыться в чужой плоти. Может, подраться. Может, убить кого-нибудь. Кэссиди нельзя назвать злым, жестоким или безжалостным, он бесцеремонен, но справедлив, однако насилие отбитый на всю голову вампир если не любит, то как минимум приемлет. Если бы оно еще помогало забыться, было бы вообще отлично. Нет, отчасти помогает, да. Но этого охренеть как недостаточно. Кэсс никогда не выходит на солнце, но вместе с тем испытывает постоянное желание подставить себя всего под его обжигающе-губительные лучи. Это смахивало бы на попытку суицида, но, черт, смерть - непозволительная роскошь. Хотя бы потому, что самоубийство является для него синонимом к слову "слабость". Всех без исключения суицидников, встретившихся на его пути, он считает жалкими. И не более того. Порой, когда бездна отзывается в остатках души режущей болью и от жажды умиротворения хочется кричать, он считает жалким и себя. Кэссиди вдалбливается в очередное тело грубо, резко, сжимая губы в тонкую линию и вглядываясь лишь в темноту под веками. Тело извивается и просит разрядки, возможно, пытается угодить, но для него разрядка наступает лишь тогда, когда удается ненадолго перестать думать о бездне. Кэсс серьезно хотел бы просто отделаться оргазмом. Если бы так - дыра в груди давно была бы заполнена, зашита, закрыта, заклеена и забыта. После каждой подобной попытки к разрядке все становится никак не лучше, но только чуточку хуже, и он это понимает. И зачем-то продолжает хлебать алкоголь, накуриваться до усрачки и трахать. Трахать, трахать, трахать. Очередное тело неторопясь поднимается с постели и предлагает чаю. Наверное, тело думает, что это может помочь, ведь большинство людей используют его практически как успокоительное. Кэссиди только грустно улыбается уголком рта и просит задернуть шторы. Он чувствует, как каждый горячий глоток обжигающе стекает в дыру. Не делает ее больше, нет, но воспаляет ее края, и эта боль на какое-то время действительно дарит успокоение. *** В убийствах ему определенно нет равных. Это не значит, что он планирует их, расставляет по местам и продумывает каждую мелочь - Кэссиди предпочитает абсолютную спонтанность, и именно это его и вытаскивает. Он по-своему умен, по-своему жесток, по-своему харизматичен, ему совсем не трудно догадаться о тех приставучих ублюдках в самолете и еще легче с ними расправиться. Он не пьет кровь для удовольствия, только ради исцеления, поэтому она не заполняет никакую пустоту, если ее нельзя потрогать рукой. Подобные ситуации будят в нем подобие азарта, драйва и даже веселья, в эти моменты нужно думать и действовать как можно быстрее, поэтому именно тогда он забывает о бездне. Именно тогда почти приближается к разрядке, почти жаждет конца. Но конца не наступает. Кэссиди прыгает вниз, потому что ему совсем нечего терять - даже собственная жизнь, и та не может закончиться, - встает ночью посреди дикой пустыни Техаса, вглядывается в звезды над головой и просто идет вперед по той же причине, но приходит в бар в итоге оттого, что все-таки хочется потерять. Заходит внутрь, бросает свой зад у барной стойки, уже предвкушает очередную попойку, очередную драку, очередную шлюху, очередную попытку к разрядке, и думает о том, что все-таки позже надо будет отсюда свалить. А потом встречается глазами с Джесси. Когда Кэссиди смотрит на звезды, он видит именно бездну, но кончиками пальцев ощущает бесконечность. Когда Кэссиди смотрит в глаза Джесси, он видит в них звезды. И это просто - блять. Кэссиди просыпается в церкви, где именно - спросонья сказать не может. Может только определить, что здесь явно пахнет воском, хлебом и унынием. В планах: разузнать все хорошенько и либо снова уйти в свой маленький предсказуемый мир, либо остаться. В итоге прижиться в этом месте ему не составляет труда, тем более - при желании, и скоро он даже получает задание: починить кондиционер. Сраный кондиционер. Когда жара практически снимает с него кожу, слой за слоем, Кэсс понимает, что, черт побери, действительно его починит. С тех пор эти задания и поручения держат его на плаву, церковь дает ощущения дома, а глаза Джесси - желание жить. И, вроде бы, бездна беспокоит его все меньше, но он не хочет говорить наверняка и поддаваться уверенности. Или, как по-детски это ни звучит, боится сглазить. Ночные разговоры отвлекают получше наркоты, ощущение собственной важности, вдруг в нем проснувшееся, не дает свалиться, и, наверное, он не уйдет. Больше не хочет. Джесси часто вглядывается в него чернотой пронзительных глаз, разговаривает с ним, как со старым другом, и это, к чертовой матери, нереально цепляет. Кэссиди поначалу сам не осознает этого до конца, но с каждым днем он увязает в падре так же, как алкоголь увязает в его дыре. Эмили косится на них с долей понимания и грустной улыбкой, и поначалу он даже сочувствует ей. Пока не падает целиком. *** Он действительно готов ему отдаться. Кэссиди понимает это, когда тихий усталый голос Джесси проникает под корку мозга, тормошит внутренности и закладывает очередной кирпичик в стену, растущую на месте бездны. Поначалу это все кажется ему невероятным и невьебенно диким, но это действительно так - против правды не попрешь. Джесси разрушил его приоритеты относительно почти всего к чертям. Джесси же отстроил всего его заново. Это нельзя назвать подавлением воли, потому что Кэсс самостоятельно понимает и переосмысливает, но можно назвать спасением. На то воля Божья, говорит падре, делая очередную затяжку, кривит уголок рта и хитро щурит глаза. Он отвечает так почти на каждый вопрос, начинающийся словами "почему" или "какого гребаного хера", и вроде бы это должно выводить из себя, но вампир почему-то проникается. Это, наверное, ужасно глупо, бессмысленно и смахивает на попытку приблизиться, но, на самом деле, ближе уже некуда. Их первый поцелуй начинается словами "к чертовой, блять, матери" и заканчивается тем, что они каким-то образом оказываются на старом потрепанном диване, разгоряченные, потерянные и совершенно, черт побери, голые. С первым толчком диван жалобно скрипит, но Кэссиди думает об этом ровно три секунды, а потом вдруг захлебывается в ощущениях, которые накрывают с головой и одурманивают похлеще алкоголя. Джесси поначалу двигается осторожно, медленно, почти, блять, нежно, и, господибожеэтогопростонеможетбыть, за миг до того, как Кэсс окончательно слетает с катушек, он осознает, что бездны больше нет. *** Кэссиди просыпается в большой просторной постели и с долей удовлетворения вглядывается в полумрак комнаты - падре никогда не забывает задвигать шторы. В комнате пахнет сигаретным дымом, Джесси и умиротворением. На тумбочке у кровати стоит кружка с горячим чаем. В планах: пролежать здесь до самого окончания проповеди, а по приходу Кастера вылить ему этот чай прямо на голову, потому что он все еще предпочел бы глотнуть хорошего виски, чем выпить крепко-горковатого успокоительного дерьма. А потом берет кружку в руки и делает первый глоток. Кэссиди не назвал бы себя или падре влюбленным придурком, это почему-то звучит ужасно херово, но Эмили зовет их именно так. И ни Джесси, ни он, как ни странно, с этим никогда не спорят. Кэссиди смотрит ночами в глаза проповедника и видит звезды, а глядя на звезды, вспоминает бездну и ощущает бесконечность кончиками пальцев, и именно это не дает ему упасть. Желание пить, ловить кайф и иногда невъебически много трахаться никуда не ушло, но теперь действительно начало приносить пользу. Ожидание конца превратилось в потребность в продолжении. И Кэссиди, к чертовой матери, действительно в этом нуждается. Временами он вглядывается в темноту под веками и думает: библейский, блять, идиот. Делает глоток из бутылки, снова закуривает, лениво чешет затылок. Затем - встает и несет свой зад в церковь, к Джесси, а Джесси задумчиво щурит глаза и прикуривает от его сигареты. И тогда - конец. Кэсс никогда не стремился к совершенству, но каким-то образом его собственное совершенство обрело последнее звено цепи здесь. Его маленький предсказуемый мир замыкается на Кастере, начинается им, продолжается и заканчивается. Вот и все.