Боги не испытывают жалости

«Хогиоку нужно время, чтобы пробудиться…» Гин, внимательно следящий за Айзеном, чувствует, что, скорей всего, что-то здесь не чисто. Он умный мальчик, но, как умный мальчик, никогда не лез туда, где капкан мог захлопнуться. А что-то подсказывает ему, что капкан тут не волчий даже – медвежий. И если захлопнется, то выбраться уже не получится, пожертвовав, например, лапой, как отгрызают себе лапы обезумевшие от боли и голода животные, только чтобы спастись. Этот капкан сломает хребет. Гин не знает, что далеко в Мире Живых не спит уже которую ночь Урахара Киске, напряжённо ожидая атаки. Да, он говорил, что Хогиоку нужно время, чтобы пробудиться – и, кажется, в это все поверили. Хороший стратег всегда готовится к худшему из вариантов. И всё же, всё же… Если Айзен нападёт прямо сейчас, то они обречены. И, самое страшное, что Урахара понимает – Айзен тоже об этом знает. Но не нападает. В конце концов, ведь можно было бы просто перебить защитников по одному, а уже потом создавать ключ Короля, разве нет? Урахара догадывается, что решил сделать Айзен – и, окажись сейчас тот рядом, Киске схватил бы его за воротник и встряхнул, как следует. Потому что этого делать нельзя. Нельзя, ни в коем случае. Айзен катает в пальцах Хогиоку, его взгляд устремлён в пространство. Со стороны кажется, будто Ками изволит наблюдать за великой пустыней, но это неправда. Гин улыбается и молчит, но замечает многое, слишком многое. Взгляд у Ками расфокусирован, и если Айзен и смотрит куда-то, то явно не туда, куда может заглянуть каждый. - Гин? - Да? В голосе Айзена нет никаких интонаций. Совершенно никаких. - Принеси мне плед. Мне холодно. Гин приносит плед Айзену, прекрасно зная, что это самое «мне холодно» уже настолько превратилось в присказку, сопровождающую Айзена везде и всюду, что момент, когда Владыке станет тепло, видимо, не настанет вовсе. - Спасибо, Гин. Ичимару касается кончиками пальцев свободной от Хогиоку руки Айзена. Рука тёплая. Дни идут один за другим, Айзен не выпускает Хогиоку из рук. Это для дураков она хранится в секретном сейфе, в который проникнуть не пытались только Канаме, Улькиорра и те, кому лень. Айзен – мастер иллюзий, он может Хогиоку хоть на середину стола для совещаний положить – и никто не заметит. Гин видит. Айзен позволяет ему видеть – то ли доверяет, то ли не считает нужным скрываться. - Гин, что это за чай? – рассеянный взгляд Айзена всё так же скользит по безжизненным пескам за окном. - Жасминовый, Ками-сама, - тянет насмешливо Ичимару. - Я так и думал. Гин улыбается, чувствуя, как по спине у него ползёт холодок. В белоснежной пиале Айзена – каркадэ. Следует череда экспериментов. Айзен спокойно слушает джаз, тяжёлый рок из мира живых, классическую музыку. Периодически просит сделать потише. Айзен не читает книг, что прежде приносил из Генсея – «Золотой Храм» в роскошном издании, которому искренне обрадовался Ками-сама, пылится, так и не открытый ни разу. Запах цитрусовых, который прежде был Айзену отчего-то неприятен, теперь не вызывает никакой реакции. Гин ждёт – ждёт, когда Айзен как-нибудь это прокомментирует. Это – или хотя бы действия самого Ичимару, его бесконечные уколы и выпады, его излюбленные развлечения – стравливать Эспаду, например. Но Айзен молчит. И Гин понимает. Мир застывает – понемногу. Бледнеет – по чуть-чуть. Выцветает – так же, как выцветают глаза Айзена. Хогиоку пробудилась уже давно, но Айзену нужна не просто победа, ему нужно абсолютное торжество. Хогиоку привыкает к нему, пускает в нём свои корни, как сорняк, который уже невозможно будет выкорчевать. Прикрывая глаза, Айзен пытается понять – каково ему будет, когда слияние с Хогиоку подойдёт к концу? -«Наверно, Боги так и видят мир… статичным», - думает он, сжимает пальцы на воздухе и вздрагивает. Хогиоку нет. Мужчина распахивает глаза, переводит взгляд на собственные пальцы и напрягшаяся линия плеч расслабляется. Здесь. В ладони. Он просто не почувствовал. Хогиоку пульсирует в груди. Айзен чувствует себя всемогущим. И ему холодно. Холод идёт изнутри, будто тело само по себе – невозможно! – является его источником. В какое-то мгновение Айзену приходит в голову странная мысль. Что, может быть, холод может и не ранить так сильно. Что, может быть, холод этот вполне можно переносить спокойно, если убрать что-то… Но что? Мысль вертится на кончике языка, но поймать её не удаётся. Да и времени больше нет. - Пойдём, Гин, - роняет Айзен, зная, что Ичимару следует за ним. Как и всегда, за левым плечом. Ему всё ещё холодно, но имя любимого ученика отчего-то словно звенит в ушах до сих пор – «Гин». Когда Ичимару переломанной куклой падает на землю, оставляя за собой в воздухе отвратительную дорожку капель крови, в груди Айзена что-то рвётся. Это не пустые красивые слова, это такое ощущение, будто когтистая рука вырвала у него из груди кусок мяса – сердце, лёгкое, и ещё что-то. Внутри всё искорёжено, Айзен делает глоток воздуха – ледяная волна проносится по глотке вниз. И застывает внутри. -«Я стал Богом», - понимает Айзен. Губы растягиваются в мёртвой, безрадостной улыбке. Холод уже не жалит – весь мир превратился в ледяную пустыню. Слепое солнце над головой не греет. Холод теперь не проблема, Богам всегда холодно. Он получил даже больше, чем хотел, но радость? Боги не испытывают радости. Боги не испытывают вообще ничего.