Хрупкое равновесие

На самом деле, в глубине души Адам Драйвер считал себя везучим человеком. Он не так уж долго оставался мало кому известным актером мало кому известного сериала (хотя они здорово веселились на съемках «Девчонок», это правда), и вот, его взяли на одну из центральных ролей в очередном витке саги «Звёздных войн». Это означало — внушительный гонорар, работа с огромной командой настоящих профессионалов и участие в, без преувеличения, культовом проекте. Чёрт подери, это, в конце концов, означало, что Адам сможет лично пожать руку самому Харрисону Форду — уже одно это он считал бы невероятной удачей. Но ему повезло даже больше, чем он мог вообразить, с трудом продираясь сквозь сутолоку и шум нескольких аэропортов к месту съёмок — прибыв на съёмочную площадку, Адам познакомился с Доналом Глисоном. И неожиданно обрёл равновесие. Донал — улыбчивый, пронзительно-рыжий, неимоверно вежливый. Обходительный с коллегами-дамами, остроумный и самую малость ироничный с актёрами-мужчинами. Ещё на первой читке сценария Адам заметил это едва уловимое притяжение, причиной и центром которого оказывался Глисон — заметил и вскоре сам ему поддался. Адам всегда отличался почти болезненной застенчивостью, замкнутостью, которую часто путали с мрачностью. Он не мог так же легко и непринуждённо болтать со старшими коллегами, настоящими звёздами и живыми легендами, как это делал Оскар Айзек, не мог и развлекать Гвен Кристи и Дейзи Ридли, которые на самом деле были чудесными девушками, светским разговором ни о чём, либо байками из актёрской жизни. Впервые оказавшись участником такого масштабного проекта, Адам чувствовал себя не в своей тарелке, и только сильнее изводил себя извечным самоедством. Но с Доналом всё было иначе. Стоило им познакомиться поближе, как Адам с неожиданной и недоверчивой радостью осознал — он нашёл идеального собеседника, лучшего компаньона. Донал был непревзойдённым слушателем, чутким и внимательным, и одновременно — прекрасным рассказчиком. Он всегда готов был выслушать Адама, помочь советом или разогнать сгустившиеся тучи остроумной шуткой, более того — разрешал узнать себя самому Адаму, которому обычно требовалось побольше времени на то, чтобы распознать и принять нового человека. Адам доверял Доналу практически безоговорочно, а это многое значило. В самом скором времени они сблизились настолько, что Адам мог, не колеблясь, явиться в трейлер Глисона даже в неурочное время, не дожидаясь разрешения, плюхнуться прямо на кровать и с ходу начать изливать ему всё накопленное за день раздражение и недовольство, в первую очередь — самим собой. Донал быстро понял, что себя Адам недолюбливает — он никогда не бывал доволен своими внешностью, актёрским мастерством, личными качествами и Бог знает, чем ещё. Фильмов и сериалов со своим участием он и вовсе не смотрел — просто не мог вынести собственного вида на экране. Донал не повторял ошибок многих других его друзей и не пытался разубедить Адама, или дать ему парочку банальных советов по поднятию самооценки. Он утешал Адама, он принимал его таким, каким тот был, со всем полчищем его тараканов, со всеми страхами и комплексами. Донал собирал его по кусочкам в одно целое. Бывали и такие дни, когда грызущее его изнутри отвращение к самому себе разрасталось до размеров чёрной дыры, и тогда Адам просто не находил в себе сил для того, чтобы выйти из трейлера под свет софитов. Донал приходил к нему сам — так же без стука и разрешения заходил внутрь, чтобы обнаружить Адама забившимся в угол или свернувшимся в клубок на небольшой кровати, укутанного в защитный кокон из одеял и собственных рук, обхвативших плечи или голову. Донал вздыхал, присаживался рядом — а иногда и вытягивался на постели напротив Адама, — и принимался терпеливо выпутывать его из вороха ткани, вытаскивать на свет. Он гладил его виски и густые тёмные волосы, и щёки, и руки от подрагивающих плеч до широких ладоней, и говорил, не замолкая, а слова лились мягко и нежно, с едва уловимым ирландским акцентом: — Всё хорошо, Адам, всё нормально. Ты замечательный, ты просто замечательный, слышишь? Всё хорошо, Адам… — Они говорили, весь Интернет смеется над моей внешностью, — хрипел Адам, безотчётно царапая тонкое и хрупкое запястье Донала ногтями. Сегодня он случайно услышал разговор двух ассистентов оператора, и это надолго выбило его из колеи. — И они правы, Донал, совершенно правы! Ты посмотри на моё лицо, на эти нелепые торчащие уши, на этот огромный рот, на… — Тшшшшш, — шептал Донал и даже прикладывал пальцы к его губам для верности. — Не повторяй чужие глупости, Адам, тебе и своих хватает. А твоё чудесное лицо, — прохладные пальцы принимались скользить по его коже, отмечая извилистый путь от родинки к родинке, — и твой рот, и нос, и твои уши, — он на мгновение касался губами его покрасневшего уха, — и твои невероятно красивые глаза… Адам, в тебе всё прекрасно, и плевать я хотел на тех, кто думает иначе. Адам только выдыхал задушено и молча сгребал Донала в охапку, чтобы прижать к себе посильнее. Иногда они так и засыпали вместе, в обнимку. Порой Адам с тихой грустью думал о том, кем они могли бы стать друг для друга, доведись им встретиться хотя бы немного раньше. Донал подходил ему идеально, но у Адама, вообще-то, была жена, которой не хотелось делать больно. И потом, стоило им только позволить себе нечто большее, чем тёплые, но короткие дружеские объятия или радостное приветствие на публике — и всемогущий «Дисней», этот корпоративный монстр, занимающийся производством детских и взрослых грёз, успевший наложить лапу и на «Звёздные войны», уничтожил бы их с Доналом карьеры и репутации единым махом. Они были недостаточно молоды, неизвестны и безрассудны для такого отчаянного шага. И всё же, Донал, худенький, почти хрупкий, с тонкими плечами и узкой талией, стал для Адама точкой опоры, источником спокойствия и равновесия. У них было не так уж много совместных сцен, но в них Адаму нелегко было сохранять вечную взвинченность Кайло Рена — рядом с Глисоном он автоматически расслаблялся, отпускал себя. Однажды всё изменилось. В тот день у Донала не было съёмок, но в таких случаях он, как правило, всё равно появлялся на площадке, чтобы переброситься парой-тройкой шуточек с Оскаром или подбодрить Джона Бойегу, исполнявшего роль Финна — тот тоже отчаянно трусил в компании более опытных и маститых коллег. Иногда Адам, неожиданно для самого себя оказавшийся тем ещё собственником, даже начинал ревновать своего — своего, и всё тут! — Донала к остальным актёрам. Но длилось это недолго — тот замечал его настроение и, убедившись, что режиссер с оператором смотрят в другую сторону, принимался корчить Адаму дурацкие рожи, прекрасно зная, что тот может сколько угодно улыбаться под своим душным, неудобным, но непроницаемым шлемом. Однако в тот день Донал так и не объявился — ни на завтраке в столовой, ни на съёмочной площадке, ни за обедом. Не было его и в маленьких комнатах для репетиций, не заходил он ни к гримёрам, ни в костюмерную. Забеспокоившись, Адам хотел было пойти прямиком в его трейлер, но Оскар перехватил его по дороге — вцепился в локоть и уволок в укромный уголок за большим павильоном, чтобы поговорить. — Адам, Донал сегодня не выйдет, да и завтра, возможно, тоже. И не дёргай его, пожалуйста, — непривычно серьёзно проговорил Оскар, глядя в глаза встревоженного Адама очень твёрдо и очень-очень проницательно. Словно понимал, что без Донала Адам быстро впадает в панику — вот, каких масштабов достигла его зависимость. — Да почему? Что с ним такое?! — громче, чем стоило бы, рявкнул раздражённый Адам. Его бесило то, что Оскар, не впервые снимавшийся с Доналом, знал о нём что-то, неизвестное ему самому. — У него сегодня День рождения, — огорошил его Оскар, чуть запрокидывая голову, чтобы лучше видеть лицо собеседника. — И что? Он будет праздновать? Один? — удивился Адам. День рождения — это ведь праздник, так? Тогда почему Оскар выглядит таким хмурым? — Не я должен рассказывать тебе об этом, но… — Айзек вздохнул и растрепал ладонью свои и без того непослушные курчавые вихры. — В этот день Донал становится сам не свой. Он… Он становится похожим на тебя, когда ты не в духе. Это что-то вроде кратковременной депрессии, пожалуй. Когда мы с ним снимались в «Из машины», съёмки тоже припали на его День рождения, и на Донала было больно смотреть — он казался подавленным, несчастным и каким-то надломленным. Он даже выходной попросил, но вскоре вернулся к работе. Я потом за бутылочкой пива вытянул из него правду — Донал сказал, что ненавидит праздновать свой День рождения. — Но почему? Я не понимаю, — беспомощно признался Адам, оглядываясь на трейлер Глисона — свет внутри не горел, а маленькие окна были плотно закрыты и зашторены. Оскар проследил за направлением его взгляда и пожал плечами: — Я полагаю, дело в его отце. Он ведь знаменитый актёр, так? А Донал отчего-то вбил себе в голову, что с каждым годом у него всё меньше шансов добиться такой же славы. Нелегко, наверное, избрать для себя актёрскую стезю, когда на тебя давит отцовская известность и авторитет! Он покачал головой, а потом невесело усмехнулся: — Многие говорят: «Донал Глисон, сын того самого Брендана Глисона», но мало кто говорит — «Брендан Глисон, отец того самого Донала Глисона». Адам молчал, поражённый неожиданно открывшейся ему информацией. Его Донал — тонкий, смешливый, солнечный, но достаточно сильный и уверенный, чтобы поделиться этими последними качествами с вечно расшатанным Адамом, переживает настолько глубокий, застарелый кризис, что тот заставляет его ненавидеть день своего появления на свет? Почему Адам не замечал этого затаённого сомнения раньше? — Я и подумать не мог… — потерянно пробормотал Адам, сжимая ладони в кулаки от бессильной злости на самого себя — эгоистичного придурка, не способного увидеть ничего дальше собственного носа! — Верится с трудом, да? — с готовностью кивнул Оскар. — Мы привыкли, что Донал — как яркая звезда с сильнейшей гравитацией, а мы все тянемся к нему, как к источнику тепла и света. Он действительно хороший актёр и здорово умеет скрываться. — И что мне делать? — Адам чувствовал себя совершенно беспомощным и потерянным. Без Донала ему было холодно. Оскар протянул руку и сжал его плечо: — Ничего, Адам. Дай ему перетерпеть это, и через пару дней он возьмёт себя в руки. И вернётся таким же, как был. После этого Айзек ушёл, оставив Адама с целым ворохом неразрешимых сомнений и огромным чувством вины. Неужели он должен сделать так, как велел Оскар? Просто не трогать Донала в ближайшие несколько дней, позволить ему тонуть в собственных горьких безнадёжных мыслях до тех пор, пока он не будет готов снова запрятать их глубоко-глубоко в сердце, чтобы носить в нём до следующего Дня рождения? Но ведь это глубинное, ничем не обоснованное сомнение — Адам знал по собственному опыту, — не возникает из ниоткуда всего на пару дней, и не исчезает в никуда по их прошествии! Выходит, эти переживания всегда исподволь мучают Донала. А он, Адам, выходит, должен позволить этому продолжаться?.. Сомнения одолевали Адама до самого вечера — он то обещал себе действительно оставить Донала в покое хотя бы на день, то почти решался немедленно пойти к нему и вытащить его из уныния и грусти. В конце концов, так ничего и не решив, Адам просто пришёл к трейлеру Глисона и забарабанил по двери кулаком. Донал не откликнулся, поэтому взволнованному Адаму пришлось пригрозить: — Я ведь могу просто выбить твою дверь ко всем чертям. Я, если помнишь, служил в армии! Изнутри послышались какая-то возня и невнятная ругань, а потом Донал рывком распахнул дверь прежде, чем Адам успел стукнуть по ней ещё разок. Оскар правильно говорил — он действительно казался каким-то болезненно бледным и осунувшимся. И очень-очень несчастным. — Адам? Ты хотел поговорить? Прости, я сегодня немного не в форме, давай перенесём всё хотя бы на завтра? Устроим себе отличный дружеский вечер с пивом и каким-нибудь дурацким шоу на моём ноуте, идет? — преувеличено бодро затараторил Донал, делая вид, что у него всё в порядке и беспокоиться совершенно не о чем. Ещё вчера Адам, наверное, поверил бы ему. — Я знаю, что у тебя сегодня День рождения, — выпалил он прежде, чем Донал успел сказать что-нибудь ещё. — Оу… — мгновенно помрачнел Донал. — Адам, я не… Я практически не отмечаю его. Ты, наверное, хотел меня поздравить, и я очень благодарен, правда, но лучше не стоит. — Это я тоже знаю, — кивнул Адам, и тут же решительно скомандовал: — Пусти. Я просто побуду с тобой, вот и всё. Донал подозрительно оглядел его с головы до ног, словно опасался, что Адам может неожиданно вытащить огромный праздничный торт из заднего кармана джинс, но потом всё-таки посторонился, пропуская гостя внутрь. Адам быстро осмотрелся, но если сам он в приступе дурного настроения мог даже устроить беспорядок в собственном трейлере, в раздражении расшвыривая чем-то насолившие ему вещи по углам, то здесь ничто не свидетельствовало о том, как нелегко приходилось Доналу в последнее время. — Что, ты даже выпивку не притащил? Мы могли бы надраться в хлам в честь праздника, — невесело фыркнул за его спиной Донал, снова запирая дверь. — Извини, ничего подходящего у меня не нашлось, — откликнулся Адам, только это была ложь. В его трейлере нашлась бы бутылочка виски, а в мини-холодильнике даже осталась банка купленного Доналом тёмного ирландского пива, но Адам намеренно не стал брать их с собой. Он не мог поручиться, что, напившись, они не наделают глупостей, а ведь он, Адам, вообще-то женат. Будучи трезвым, он об этом помнил. — А, неважно. К чёрту это, — Донал скривился и, обойдя Адама, рухнул на кровать. Тот, помедлив, присоединился, растянувшись прямо в одежде и обуви поверх покрывала. Они лежали рядышком, не зажигая света — даже повернув голову, Адам не мог рассмотреть Донала, как следует, но слышал его беспокойное дыхание и чувствовал исходящее от него тепло. Он знал, что Донал напряжён, знал, что он опасается разговора, который, по его мнению, вот-вот неизбежно начнётся. Однако Адам не собирался ни убеждать Донала в его исключительности, ни попусту сотрясать воздух словами утешения. Он по собственному опыту знал — бывают такие состояния, когда слова оказываются бессильны. Самому Адаму с некоторых пор помогало одно лишь присутствие Донала, и он надеялся, что их странная, но крепкая дружба работает в обоих направлениях. Мимо них в сером полумраке трейлера проплывали минуты, и напряжение, готовность обороняться постепенно покинули Донала, уступив место тихой и покорной грусти. Адам на ощупь нашёл его такое чертовски тонкое запястье и осторожно, бережно сомкнул вокруг него пальцы. Донал едва ощутимо вздрогнул, но руки не отнял, а, наоборот, чуть придвинулся, чтобы его висок касался плеча Адама. Как же предусмотрительно он не захватил с собой выпивку! Будь у него оправдание в виде хотя бы одного стакана виски, Адам мог бы прямо сейчас оттолкнуться свободной рукой и перекатиться по кровати, чтобы оказаться на Донале. Он опёрся бы руками по обе стороны от его головы, чтобы не наваливаться всем весом, и заглянул бы, наконец, в бледное лицо. В первую минуту светлые голубовато-зелёно-серые глаза Донала расширились бы от удивления — они смотрели бы друг на друга, как обычно, понимая без слов, — а потом его забавные белесые ресницы дрогнули бы, а чётко очерченные губы, наоборот, приглашающе приоткрылись. Адам склонился бы ниже, всё-таки укладываясь на Донала, накрывая собой, укрывая собой от всего, что могло причинить ему боль, и погладил бы эти невозможные рыжие волосы одной рукой, а второй накрыл бы светлую прохладную кожу на его щеке. И он поцеловал бы Донала, сначала — в висок, в переносицу, чтобы тот смешно поморщился от лёгкой щекотки, и в скулу, чтобы заставить его прерывисто выдохнуть, и только потом накрыл бы его губы своими. Адам целовал бы легко и медленно, прихватывая то верхнюю, то полную нижнюю губу своими губами, а Донал тянулся бы к нему, приподнимая голову и отвечая. Потом Адам углубил бы поцелуй, так, чтобы волна жара прокатилась по телу. Он переместил бы одну ладонь на длинную шею Донала, слегка поглаживая её большим пальцем, а тот, в свою очередь, запустил бы свои тонкие длинные пальцы в его волосы. Их поцелуи были бы чувственными, одновременно пронзительно нежными и жаждущими… Адам моргнул и заставил себя вернуться в реальность, пока яркая фантазия не заставила его действительно сделать что-нибудь… неблагоразумное. Донал по-прежнему лежал, прижавшись головой к его плечу, и он всё ещё казался огорчённым и уставшим. Адам почувствовал себя виноватым. — Как ты? — спросил он, легонько пихнув друга в бок. Глисон протестующе заворчал, снова укладываясь поудобнее, но всё-таки ответил: — Паршиво. Но я рад, что ты пришёл. Спасибо, Адам. — Не за что. Адам повернул голову, рассматривая макушку Донала — в этом сером полумраке даже его волосы казались тусклыми. Ему хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы вернуть им привычный насыщенный цвет, чтобы вернуть Доналу его привычный, идущий изнутри свет. — Знаешь, я ведь, на самом деле, не завидую отцу и не хочу полностью повторить его путь, — неожиданно сказал Донал. — Знаю, — согласился Адам. Донал прекрасно понимал, что отец гордится им, по-настоящему гордится его достижениями, и гордость эта заслужена. Он и сам не раз с удовольствием рассказывал о Брендане, и всегда подчёркивал, что ему очень повезло с родителями и братьями. Но и Адам понимал, что, к примеру, его внешность — нестандартная, но не отталкивающая, и он действительно хорошо справляется со своей работой, и ему везёт с интересными проектами. Он также знал, что такие сомнения не поддаются логике и убеждению, их нужно просто пережить. Донал длинно, тяжело выдохнул, но не сказал больше ни слова. Так они и лежали в темноте и тишине, в коконе тёплого и самую чуточку затхлого воздуха, и вместе восстанавливали хрупкое равновесие.