Ты веришь, что даже худший человек в мире может измениться?
Что каждый может стать хорошим, если всего лишь попытается?..
Даже самое убогое существо, что раковой опухолью, словно тысячи мелких заржавевших иголочек, проникает в плоть планеты и оскверняет её одним своим существованием. Паразитирует как жалкий червяк, изничтожает спелый фрукт изнутри собственным присутствием, убивает каждую клеточку, потихоньку выдавливая из них ядра, словно стеклянные шарики из глазниц. Заставляет гнить, гнить и гнить. Грязь, не имеющая права не просто дышать — это грязь, не имеющая права даже упоминания, какой-то памяти, хоть малюсенькой определённости. Жизнь этого недоразумения — пытка для вселенной. Пытка, которая всегда заканчивается, не успев начаться, ведь что жизнь ничтожного существа в рамках вселенной? Лишь мгновение. Мгновение, приносящее адские страдания абсолютно всем… И это уродливое существо, зовущее себя человеком, достойно второго шанса?..***
Ядовитая ненависть переполняла ширококостного скелета, как будто вся желчь мира сейчас медленным оловом растекалась по массивным косточкам, собиралась тромбом где-то глубоко внутри хребта и расходилась вновь. Межпозвоночные диски готовы были взорваться в любую минуту, выплёскивая студенистую бомбу, напичканную злобой. Фаланги пальцев рук в мелкой тряске легонько сталкивались между собой, спутывались, непрерывно дрожали, впивались в ткань карманов. В то время как фаланги пальцев ног мёртвой хваткой вцепились в уже выцветшую и помятую розовую шёрстку тапочек и вдавливали несчастную обувь в снег, пока холодное покрывало с хрустом уходило под землю. И вроде бы, а что может вызвать такую реакцию у столь непринуждённого монстра? Санс совершенно точно пребывал в ярости — это было видно невооруженным глазом. Это было видно Чаре. Алоглазый юноша, за неимением никаких проблем со своей умственной активностью, хотел поскорее скрыться с места будущей беспощадной резни. Именно резни, в которой он — главный и единственный юный хрячок, такой тощий, но на удивление розовощёкий поросёнок, которому вскроют брюхо парой-тройкой люминесцентных костей с таким удовлетворением, с таким наслаждением, словно тысячи невинных девственниц одновременно достигают своего пика: их первый в жизни оргазм приносит невероятное удовольствие и облегчение после той резкой боли, что им приходилось испытывать, и всё это смешается воедино, заполняя каждую косточку, каждый чёртов сантиметр того, кто вот-вот обретёт непонятную, даже извращенную усладу просто разрывая свинке челюсть, чтобы эта грязь визжала от мучительной боли, забавно булькая, захлёбываясь в собственной крови. Парень искренне не понимал такого негативного отношение к себе. Да, над его головой нет священного нимба, что своим светом озаряет путь заблудшим грешникам, а за спиной не растут пушистые крылья, усеянные рядами разных белоснежных перьев, с помощью которых он мог бы провожать таких же святых, как он людей на небеса в объятия самого Господа. Однако никто не без греха. Даже всеми любимая Фриск, что чуть ли не возведена в культ добродетели, спрятала в своём мешочке вместо солнца хорошо заточенный нож, испачканный в тошнотворной смеси из крови разных оттенков красного и пыли, что хранит память о каждом надрезе на бывшем—ещё живом—дышащем теле, оставленные маленькой кукольной ручонкой, да спрятала так хорошо, что запятнала чужой кровью Чару ещё больше, перекладывая весь груз вины на его худые плечи, спокойной улыбаясь и потирая за спиной грязные ладони. Так почему все палки достаются именно ему? Он всего лишь хотел закончить начатое Фриск. Ему было ненавистно это уродливое и омерзительное ощущение непричастности в ней. Юношу раздражали её наивные суждения, что обладая силой можно безнаказанно творить абсолютно всё, а затем, наигравшись с кучкой безмозглых игрушек, как ни в чём не бывало всё сбросить и сидеть каждую ночь у мягкой кроватки расписанной звёздочками, вымаливая прощения у Бога, надеяться, что он простит её. В конце концов, наш Господь прощает всех, если только хорошенько раскаяться, да?.. Он ненавидел, как она улыбается монстрам после тысячи перезапусков: улыбается так сладко, так приторно, так… наигранно. И, оставляя за собой дорожку из гниющих и рассыпающихся в прах трупов, смиренно, снова и снова возвращается к молитвам. Ненавидел это настолько, что при очередной фальшивой улыбке, которую только могла выплюнуть из себя Фриск, с его лица сходила ехидная ухмылка, уголки тонких бледных губ плавно опускались вниз, в глазах потухал безумный огонёк — тогда на девушку со стороны смотрели мёртвые рыбьи глаза — очи, то и дело вопящие: «Блевать от тебя тянет». Его лицо скрючивалось в гримасу отвращения, словно он за присест съедал гору самых кислых лимонов всего подземелья. Чара уже тогда хотел засунуть один из этих лимонов прямиком ей глотку, сдавить Фриск челюсть, чтобы ни одна капля лимонного сока не была потеряна. Чтобы кислота прожгла ей горло, вызвала изжогу. Всяко лучше видеть, как она уродливо скривит свою мордашку вместо этой натянутой маски ангелочка. Как на переносице сойдутся складочки, и её лицо больше не будет выглядеть так умиротворенно. Мечтал о том дне, когда она побудет в его шкуре и увидит всю эту мерзость со стороны. И, не поверите, его мечта осуществилась. Раз в жизни ему выпал второй шанс. Такой редкий шанс, который он не заслуживает. Убийца хорошо знает это, но он не намерен отдавать свой шанс кому-либо. Чара впился острыми клыками в «подарок Богов» с жадностью, с таким голодом и тоской, словно умирающий хищник, гонимый лесами и полям, догнал свою добычу. Добычу, что почти невозможно поймать — этакий деликатес в животном мире, усыпанный сверху позолотой. Ведь, что может быть ценнее второго шанса? Второй попытки? Второй жизни?... Алоглазый Дриимур бездействовал слишком долго, слишком долго оставался в тени грехов лживой девчушки, давно позабыл ощущение жизни… Да, он собирается прожить свой шанс на полную катушку, не следовать ни одному прописанному пути, а пойти по собственной дороге: Его не волновал ни путь геноцида, ни пацифиста-одуванчика. Он хотел лишь по максимуму наполнить себя эмоциями. Знаете, всякими.