Wish you were here

Путешествие Исина начинается с путаницы вагонов и потерей указанного в билете места. Поднимаясь по лесенке, парень встречает четырехглазый взгляд, которому на вид не меньше полвека и делает вывод, что проводница ему не нравится. Впереди сутки пути прямого вещания лесных пейзажей, летней духоты и ощущения маленького преступления. "Хотя кого я обманываю" думает Исин, пряча немой телефон в карман куртки к стальному соседу - ключу от пустой квартиры. Ему повезло с нижней полкой примерно на середине всех мест и, кажется, отсутствием соседа сверху. Парень пробегается взглядом по своему идеальному, почти не тронутому печатями паспорту и лелеет мысль о том, что нужно это исправить, и он уже запустил процесс. Напротив слышатся звуки пришедшего соседа другой нижней койки. Исин хочет посчитать до трех и поднять глаза, но вздергивает голову уже на «два», потому что видит джинсы слишком любимого зеленого цвета: парень неопределенной молодости, 20-25, пышные волосы в цвет следующего времени года, на обаятельном лице – воодушевление, будто давно застывшее. Исину кажется, что это – модель стандарта лучшего попутчика для любого романтика, и мысленно ликует, но планирует пока молчать. Он считает себя неудобным в плане общения, его сложно понять, проще репы – обидеть, он умеет быть оригинальным в фразах когда не нужно, и говорить словами из одних согласных, когда хочется уайльдовской харизмы. Впрочем, может, этот сосед и не захочет с ним знакомиться. Поезд трогается слишком медленно, чтобы сразу почувствовать, и Исин определяет положение «назад пути нет» только по замелькавшим в окне ладоням, ни одна из которых не была знакомой. Бросив взгляд на последний кусочек перрона, за которым полилась зелень, парень вернулся к распутыванию наушников. Ощущение преступления оказалось лишь громким названием глупого детского отчаяния, ну и ладно – парню по-прежнему заманчива мысль о новых местах. Его ждет соседний город, а не страна или континент, но этого достаточно для его душевного крика – он очень надеется. И вдыхает полной грудью, где постепенно моток колючей проволоки начинает ржаветь; чувствуется запах быстрой еды из пластика. Исин оглядывается – кто снует по вагону к кипятку, кто готовит постель, шурша целлофаном, а его как к месту пригвоздили. Глаза как назло находят осенне-лиственную челку над карими глазами напротив, которые его любопытно разглядывают. Человек может смотреть так, словно вот-вот что-то скажет, а может – словно ждет, что ты вот-вот заговоришь. У этого парня было второе, как назло. А Исин только глянул наверх, убедившись, что вторая верхняя полка не пустует – оттуда уже слышался скрип и шелест страниц. Время – 11, никакого режима в таком месте, и не то обед, не то поздний завтрак, почти у всех – из лапши. У людей в поездах нулевая жизнедеятельность, зачем им там энергия, - думает про себя Исин, - однако все только едят. Его кружка уже на столике, одна сумка – под сиденьем, а рядом с собой только плеер и веерок билетов. Пара с бокового места второй час выкладывали, наверняка, половину своей квартиры, и разве что ловец снов на крючек не повесили. Какие же все иные. А у юноши рядом собственный клетчатый плед и широкий планшет в черном чехле; убранный маленький чемодан холодного цвета – весь его багаж (рядом Исин успел заметить раритетную суму того, кто сверху). И вновь они – слегка замороженные и растерянные – сидят и разглядывают друг друга. «Что?» «Ничего». «Что тогда смотришь на меня, за окном вон, озеро красивое». «Ты занят тем же». «Я к природе равнодушен». «Может, мы в этом схожи». Закончив мысленный диалог, Исин думает, не сбежать ли к человеку сверху под бок. Тот определенно принял позицию невидимки или просто тактичного пассажира, знающего своё место. Парень определенно ему завидует, потому что у самого для верхней полки слишком развитая клаустрофобия, и эта частая проблема лифтов, кабинок, запертых комнат, загнанной в угол жизни. Поэтому он здесь сейчас. Хочется у соседа напротив спросить: «А ты?» Потому что по этим глазам кажется, будто об Исине он давно всё понял и немного про себя смеется. Состав всего поезда обычно делят на «отправляющихся» и возвращающихся». Но есть и ничтожный процент «сбегающих», и их так безжалостно видно, едва взглянув. Исин знает это, и злится – а впрочем, кто его осудит? Ему больше двадцати, о незрелости лет и юных грезах никто не скажет, существование обустроено, позиция в обществе – тоже, в морали пока еще постройки (хотя те не закончатся вплоть до могильной плиты), личная жизнь – хромой конь с пустым седлом, хотя и так сойдет, в гармонии с собой – неудача, но кто купается в идеалах? Это больше, чем средний уровень нынешних беспризорников в плане силы личности. Исин собой доволен, исключая других людей. Есть простая проблема: у него их нет. Парень чувствует, как полуденная жара запускает своё дурное влияние, и поэтому лезет на край кровати подальше от яркого окна. Сосед поднимается, разворачивается и бесцеремонно заглядывает к тому, кто сверху, держась пальцами за краешки кровати. - Эй, ты там жив? Исин невольно наблюдает за высокой фигурой, потянувшись вперед. Из-под потолка слышится невнятный ответ мужским голосом и даже мелькает локоть бледной руки с ярчайшим пятном зеленки. Сосед снизу поворачивает голову, очевидно читая название книжки. - Сибирия, - произносит он, - книга с виду на неделю пути, приятель. Происходит какая-то возня, Исину не видно, и руки жутко чешутся вернуть парня обратно к себе, цепнув за пояс, но вскоре его сражает невидимая молния чужого оклика: - Исин, да у него под подушкой лондонская библиотека. Парень возвращается на свое место с довольной улыбкой, а Исин неуклюже заваливается вбок от сильной качки рельс и своей растерянности. - Откуда ты знаешь? – спрашивает он, не верящий в магию поездов. - Ты свой паспорт минут пятнадцать ласкал так, словно по приезду в рамочку поставишь, - сосед взмахивает ресницами лучше всяких волшебных палочек, - и сам свое имя ты, очевидно, мне бы не сказал. Исину прямолинейные люди скорей не нравятся, от них множество неприятных слов, чувство моральной давки и словно положение на более нижней ступени, но сейчас ему чертовски понравился момент. Он старается щуриться как можно меньше, когда ему добродушно говорят редкой формы губы: - Я Ким Чондэ, - ладонь, лежащая на колене, взмывает в воздух и тыкает в сторону верхней полки, - а там Бэкхен. Исин только кивает, понимая, как глупо было бы сейчас повторять своё имя, уже всем известное, но и сейчас, дергая головой, он не выглядит умнее. По-людски он не может, каждый раз вся интеллигенция против него. - Извини, если обескуражил, - произносит Чондэ. Отлично, - думает Исин, - в его магические познания входит и чтение мыслей. – Я не хотел продолжать общаться глазами. Исину хочется схватиться за голову и умолять её выдавать умные мысли, а не «полеты шмеля». При таком-то новом человеке. Вскоре Исин узнает, что Бэкхен – это чем-то жутко смахивающий на одуванчик подросток в круглых очках, он едет к сестре на каникулы и не особо любит болтать (если только об истории). Ребята на его предложение рассказать о философах-киниках отвечают отказом, и паренек, пожав плечами: «как хотите» возвращается на свою подушку с энциклопедией. - Если начать ею обмахиваться, можно создать тайфун, - тихо делится мнением Чондэ, не глядя на Исина, но наклоняясь к нему. - Он бы сейчас был кстати, - бормочет парень, провожая мысленной бранью каждую каплю, стекающую по спине. Веки жалят лучи, и симпатия к поездам резко становится принципиальной в отделе «погода». Дождь, ливень, прохлада – хотя бы температура ниже тридцати. Пахнет растворимым кофе и слышится стук алюминия о стекло – люди маются и тихо ненавидят всех, с кем вынуждены делить кислород. - Ты хочешь спать, - заключает Чондэ спустя время, глядя на свой стакан, истощающий клубки пара. - Солнце весь день на мой подушке, - кивает на свою кровать Исин, на которой уютно так расположилось солнечное пятно и никак не сходит, - невозможная духота. Он смотрит в окно, не находит в нем ничего нового и радующего глаз, и компенсирует это взглядом, переведенный на Чондэ. Тот слабо улыбается, поправляя слегка намокшую челку. - Можно приложиться к раковине туалета, - шутит Исин, зная о своей юморной неудаче заранее, - она всегда холодная. Но Чондэ по-настоящему смеется и говорит, что до спада жары еще несчастных четыре часа. Когда его чай остывает, он оказывается мятным, и Чондэ пьет его с высыпанными круглыми печеньками. Чисто детская привычка, - отмечает про себя Исин, - тянуть губы к стакану, а не стакан к себе. На первой же получасовой станции парня с вагона встречает не свежий воздух, на который все спешили, а благовония массового курева. Он топчется пару минут на одном месте, прохаживается до соседней проводницы, похожей на маму, выведшую на прогулку утят, и думает примкнуть к Бэкхену, который на известие об остановке только морщит нос. Его настигает Чондэ с двумя морозными морожеными на палочках, которые они не лижут, а жуют прямо на своих кроватях, когда возвращаются. И это момент истинного чуда, когда Чондэ говорит, что можно жить, показывая в пакете еще четыре таких же. Настоящая сказка вершится в те минуты, когда юный закат является им в прямое вещание, дыхание сменяется с тяжелого на размеренное, а горячее можно заваривать, не сидя потом в ожидании сорок минут. Парни переговорили обо всём, оставив самое серьезное и, похоже, не безболезненное на самый поздний десерт, когда уже нелепо было ехать почти друзьями, не зная, зачем и надолго ли. Исин был честен по двум причинам: 1) его ложь отражается в глазах, к ним слишком близко подставлена душа, 2) Чондэ – тонко-чувствующий подвохи, это стало понятно сразу, с такими можно только начистоту. - Хочу другого, - сказал Исин. – Всего. Эмоций, мыслей, состояний, погоды в себе. - Сейчас так редко встретишь людей, откровенно это говорящих. – Усмехается Чондэ, водя пальцем по фольге от курицы. - Да. Всем проще уйти круглыми англичанами. - Культ отовсюду исчезать, похоже, никогда не прекратиться. Исин снова кивает, кривя уголки губ. - На повторных кругах это даже смешно. - Если не больно, - произносит Чондэ ровным тоном, всё так же с застывшим оптимизмом в чертах лица, но нутром Исин понял, что лучше в ответ промолчать. И просто понаслаждаться видом тонких пальцев и изящных кистей прямо перед глазами. Бэкхен укладывается спать уже в девять часов, об этом свидетельствует свисающая сверху тонкая рука в бездействии и ровное сопение в тишине. Парни же сталкиваются в тамбуре и, ловя момент, занимают места у окошка, будто перед важным разговором (хотя тем нет вообще). Исину нравится, как преображается внешнее обаяние парня под желтым светом тусклой лампы, у него уже плохое функционирование на фоне изнурения, и это похоже на сладкий измор. Откинув голову назад с прикрытыми глазами, как уставший или пьяный, Исин читает табличку напротив: - Правила действий при признаках пожара. – Он вздергивает брови. - А почему тут нет пункта о Ким Чондэ? Парень напротив прыскает, проведя ладонью по лицу. - Слабое три твоему флирту, - говорит он, но Исин решает не сдаваться и выпрямляется в знак уверенности в себе. - А по-моему, твердая четыре, - взмахивает рукой, - Ну давай, блесни профессионализмом. Это была очередная провальная комичность в стиле Чжана, которая не требовала ответа, однако в жилах парня лето в секунду застывает лютой зимой, когда Чондэ слегка поддается к нему, ближе к уху: - Хочу, чтобы наша железная дорога была как из детских коробок - замкнутый круг. Чтобы поезд никогда не останавливался. И уходит спать, нарочито громко зевая. Вот сейчас хочется переметнуться к тем типам, что неудержимо дымят, невзирая на правила в эту жалкую форточку, но куда там – Исин просто идет к кровати, и вот сейчас точно – ощущение преступления. Следующее утро им обещает совместное время лишь до десяти, когда назначено прибытие. Погода резко сменила гнев на милость и преобразилась в романтичную пасмурность, которую никто не ожидал, и в туалет выстроилась немалая очередь переодеться в джинсы. Собирая со всеми постель, Исин отметил, что и у Чондэ выражение лица – тусклое, а еще обнаружил, что Бэкхен ниже его на полголовы и не умеет снимать наволочку подушки. Все знают это время – час-два до конечной остановки, когда все сидят на местах, уже готовые к выходу. В это время Чондэ и бросает в неубранный стакан Исина бумажку от белья с написанным телефоном и каким-то образом так выходит, что прощальные слова остаются не произнесены. Исин вчера весь день ловил себя на мысли, что его «иное» началось неожиданно рано, а сейчас у него словно безвозвратно и грубо отобрали сачок. И он остался под насыщенным дождем без зонта – кто знал о том, что у погоды есть чувство юмора? Черного. В Исине тоже много от детского, ведь он ехал в новый город без единого маршрута/плана/карты, и указатель остановки его спасает на мокрой дороге, а кондуктор – в вопросе туристического жилья. После того, как его согреет горячий обед, парень уже решил отправиться на поиски зонтика и какого-нибудь ларька с путеводителями. Сквозь разрисованные каплями окна Исин видит круглые улицы, перетекающие друг в друга овальными углами и узкими тротуарами. Каждый дом удивительно ярок, а в фасадах проскальзывают европейские нотки, в изящных балконах, в высоких окнах и сплюснутых крышах. Проволока внутри уже начинает греться, готовая к плавке – Исин воодушевляется и первый выскакивает из раздвинувшихся дверей. По-разному у людей происходят встречи с новой полосой на пути – можно медленно переползать на неё, уже чувствуя приближение черноты под ногами, некоторые запинаются на своей белой дороге, точно падая в пропасть, и глядишь – уже черная полоса. Исин физически чувствует, как улыбка спускается с губ при обнаружении потери своей банковской карточки. Это снова из раздела грустно-смешно: парень вытаскивает зарытые по локоть руки из карманов, кланится администратору хостела и медленно пятится к выходу. Нету смысла в поисках рвать сумку до клочков, если её нет со всеми документами – значит, нет и вовсе. Для Исина кража – слишком нереальная роскошь, тут виновата его безалаберность, та частенько себя проявляет. Денег на карте было не много не мало, она не застрахована, ущерб вряд ли удастся возместить. Парню бы сейчас мчаться обратно в автобус, сообщить о пропаже в сети, звонить в банк с просьбой блокировки – он только сидит недалеко от каменных ступенек, подперев подбородок, и смотрит на дождь. Июльский дождь. У него в сумке три футболки и пара шорт, а на вороте – мокрые солнечные очки. Наше восприятие – это целый мир, которому так глупо приписывать излишнюю жестокость, судьбу и неподходящее время. Так легко становится дышать любым воздухом, если понимаешь, что всё – в тебе. Исин стоит у фонаря, подперев пяткой сумку, и вертит в руках свой единственный выход на маленьком листке. Как в фильме Финчера, честное слово. Только дело не в неудаче или съехавшей крыше, а в такой предельной нелепости, что набрать номер получается только с четвертого раза. На объяснение ситуации уходит несколько минут невнятного бормотания, которое Чондэ рвет фразой: - Ты в просаке и не знаешь, где кантоваться пять дней в городе с пустыми карманами? - И дырявыми. - Есть наличка на такси? Ощущение параллельного мира пускает повторную волну, когда водитель глядит в зеркало на Исина и спрашивает: - Анекдот вспомнил, что так улыбаешься, парень? Чондэ, однако, живет не в заброшенном доме на пустыре, а в съемной комнате в центре города на первом этаже. Между лабиринтами желтых зданий и выходом на старинный храм с острым шпилем. Исина он встречает в голубом дождевике и с маленьким зонтиком, еще с далека смотрит так, будто знал, что будет. Будто эта встреча – простейшая неизбежность, и не надо Исину так понурять голову. - Я смешной в нём, разве нет? – первое, что спрашивает юноша, разводя руки, когда Исин ныряет к нему. Дождевик ему мал, слишком ярок и совсем ни к чему – смешно, но Исин поджимает губы. – Я надел его, чтобы тебя рассмешить, специально. - Ты уже жалеешь, что поделился своими контактами со мной, да? – спрашивает Исин, смаргивая холодные капли. Чондэ шлепает резиновыми рукавами по бокам и фыркает. - Ты пришел за помощью или казнью? Если хочешь, я любезно покрою тебя всеми известными мне матами, но позже, когда мы придем и обсохнем, окей? Они избегают луж в ямах до следующего перехода, а Исин – прямолинейных взглядов на парня вплоть до входной двери. Квартира номер 4, как китайская смерть, а в ней так вкусно пахло мебельным деревом. Длинный коридор пустовал, когда парни сбросили кеды и шмыгнули в первую же комнату. - Моё обиталище, - объявил Чондэ, стягивая своё клоунское одеяние и отправляя в коробку из под обуви. У Исина кружится голова от усталости, климата, а сейчас и от количества фотографий на правой стене; полноценный коллаж из портретов рок-музыкантов в черно-белой гамме и дерзкой манере. Парень признает Мэнсона, Кобейна с пистолетом и всю его компашку, остальные ему неведомы, но очень любопытны. Особенно – хитрый взгляд лица с угольной подкраской и легким смешком; таких обычно называют легендами и помнят вечно-молодыми. - Кто это? – спрашивает Исин, указывая на фотографию, забыв о своей позе провинившегося. Чондэ, копающийся в тумбе серванта, оборачивается. - Сид Баррет, - он кратко смеется, - но подожди пока мне в душу лезть. - Ещё успею? – вздергивает бровь Исин, но потом встряхивает головой и отправляет ту в плечи. – Извини. Чондэ трет ладони, улыбаясь чему-то своему. - Поразительная удача, - говорит он и кивает в угол комнаты, - мне только вчера привезли раскладной диван. Исин старается, чтобы его вещи занимали в комнате меньше квадратного метра, и сам хочет быть минимумом пространства. Он бы смог обосноваться и как подоконный цветок, если бы не хозяин. Чондэ забрасывает его махровым полотенцем, тапками, зубной пастой и подушками разного размера и плотности - на выбор. У него на окнах непроницаемые шторы стального оттенка, чёрно-белый коврик на полу и мини-столик с открытым на нём ноутбуком - напоминает японский стиль. От небольшого серванта темного дерева веет новым годом, потому что там корзинка со свечами, стеклянным шаром, еловой шишкой, какой-то мелочью. И множество концертных билетов. Исину хочется провести свой первый день здесь, рассматривая каждый сантиметр. - Не видел места, где бы больше дорожили воспоминаниями, - говорит он, подбрасывая свою симпатию к новому знакомому еще выше, видя остатки от инструментальных концертов и театров. - А во многих ты был? – интересуется Чондэ с дивана, - Навык выживания у тебя на нуле. Исин смотрит на парня обиженным взглядом той степени, которую позволяет его положение, а тот поднимается с пола, сгребает свою кружку со столика: - Пошли, поедим супа. Кухня словно поделена на три части с полностью занятыми столешницами, окна зашторены, а за ними громче всех точек жилища слышна капельная дробь. Круглый столик посередине, и Исин забирается в ожидании на стул, приняв свою ложку. Чондэ повседневными действиями садится напротив с двумя тарелками. - Моя овощная отрава, - говорит он с аппетитными нотками в тоне, - без мяса. - Ты его не ешь? – спрашивает Исин. - Нет, просто сегодня так вышло, - отвечает Чондэ и укладывает на стол локти, - я не ем хлеба, малину и пустые обещания, а в остальном – всеяден. Внимание Исина только сейчас берется за такие мелочи, что на парне оранжевая футболка с гербом Кореи и надписью «Сеул», на шее янтарный клык, а волосы действительно бардового оттенка. Любимая осень преследует его не только в заплаканном небе и собеседнике, но и теплом супе с капустой и горечью перца. - Ты точно в любимчиках у удачи, произносит Чондэ, смотря в сторону. - О чём ты? - У меня отпуск еще ровно неделю и, похоже, я буду твоим персональным экскурсоводом. Кажется, словно он рад этой мысли, в ней ни щепотки сарказма, а в положении ни уголка напряжения, и это до того противоестественно, что Исин вспыхивает. - Я не… - Даже глотать стало тяжело. – Я не хочу тебя грузить в любом случае, и спасибо за… это. Я решу свои проблемы сегодня же, как-нибудь я… - Давай так, сегодня ты еще только сгоняешь со мной в кондитерку, потому что чай пить не с чем и выслушаешь мои предложения мест, где можно провести эти дни за поиском твоего «иного». Исин застывает секунд на семь с половиной с ложкой в руке, с забытой сладостью чужого добра, с возмущением в глазах. А потом спрашивает каким-то громким шепотом: - Чондэ, из какой сказки ты вышел? Тот лукавит своей ухмылкой, будто этот вопрос ему задавали не раз. - Из той, где никогда не взрослеют. Исин наклоняется к нему, чтобы лучше видеть расширенные зрачки в шоколадной радужке. - Ты же в курсе, что все те дети – мертвые? – спрашивает он тихо. Чондэ вздыхает, и этот вздох попадает Исину на губы. - Я в ней – вечно ждущий у распахнутого окна, кому реальность порой кажется снами. И наоборот. Они оба доедают последние ложки супа холодными, Чондэ долго еще ругает свою кулинарию, а Исин заверяет, что ему понравилось до ужаса - и не врет. По дороге обратно в комнату Чондэ знакомит парня с расположением ванны и выключателей, разрешает кататься на носках по линолеуму и храпеть по ночам, потому что спит он как мертвый. Исин просит ведро ледяной воды или прищепок, потому что до сих пор с трудом верит в происходящее, а Чондэ только радостно смеется, добивая парня похлопыванием ладонями по его холодным щекам. Дождь не оставляет их наедине даже ближе к вечеру, когда они выносятся из дома на соседнюю улицу, где их ждет подвальчик со всеми видами сладостей. Чондэ разводит руками и просит Исина выбирать что угодно, что понравится, а тот теряется уже на первом отсеке с видами вафель. - Даже если я попаду в Ад, - говорит ему Чондэ, показывая продавщице нужную корзинку и показывая пятерню: полкило, - я буду требовать там тарелку овсяных печений по утрам. На упорные расспросы о вкусах Исин бормочет, что ему нравится всё, кроме суфле и крема, тогда его тащат к шоколаду, потом – ореховым начинкам, и в итоге Чондэ берет три пакета на свой вкус. - Не умеешь ты пользоваться моментом, - бормотал он без злобы на Исина, - дают, а не берешь. Буду бить – тоже не побежишь? - Ты не похож на того, кто способен, - Исин третий раз подряд пытается взять на себя ношу хотя бы зонтика, но его опять обламывают аргументом о росте – Чондэ лжет, что он выше. - Ты меня не знаешь, - скорей мурлычат ему в ответ и блестят глазами. - Если раньше проснешься – буди. Чондэ отворачивается к стенке, взяв ровно половину теплого одеяла, а Исин сидит на полу в озадаченной позе, пока не набравшийся смелости забраться в постель. На ладонях – покойный мобильник, на который пришло лишь сообщение о штормовой угрозе, желудок благодарно урчит за сладости, а в голове уже каши горшочков на сто. Парень смотрит на темный затылок и мерно поднимающуюся белую горку, думает: этого человека я узнал тридцать девять часов назад..? Моя щетка стоит в ванной, а на мне его белая майка, и я влюблен в запах его дивана, и постепенно схожу с ума? Аналогии между возможным и невозможным кажутся шуточками второсортных философов, пока нечто подобное не коснется тебя. Исин в конце концов ложится на диван и решает, как долго будет смеяться, проснись он завтра в своей кровати или поездном вагоне. Рассчитывает на это из всех сил, не признаваясь в своём желании продолжения сказки, и засыпает – засыпает самым крепким сном. Имея лишь одну теплую толстовку на пять дней и тряпичные кеды, можно смело гордиться мужеством, потому что прогноз наперед – исключительная суровость. Исин говорит «ладно, подождем», когда Чондэ оказывается реальным: когда соскакивает с постели и уходит в ванную первым на полчаса, когда кормит его творогом с яблоками, предлагает пройтись по паркам. - У меня толком и вещей с собой теплых нет, они остались на работе в другом городе, - заглядывая под штору кухонного окна, говорит парень, - скажи сразу – ты мерзляк? - Без понятия, - отвечает Исин, у которого в желаньях один пункт – остаться здесь и сидеть, сидеть… Чондэ СЛИШКОМ реален, когда проявляет настойчивость в плане досуга, ведь этот город стоит натертых мозолей и промокших ног - Исин будет последним засранцем, если сядет в уныние. - Тем более, когда у тебя такой распрекрасный гид, - усмехается Чондэ, вновь демонстрируя свой дождевик. В этот раз Чжан улыбается и решает, что слишком мало придумано слов благодарности в этом мире. – Вот. Так уже лучше. - Почему ты один? – спрашивает Исин, когда они спускаются по экскалатору в метро. – Такой как ты, не может быть один. В смысле… Ты слишком такой, каких люди разрывают между собой. - И какие в итоге не достаются никому, - Чондэ как-то кривит губами и встряхивает головой, якобы сбросить капли, - я не один. У меня есть компания, с кем можно завалиться в паб смотреть футбол, кого звать на премьеры фильмов, кого подрывать на шашлыки. Большая семья в другом городе, если хочешь, звоню им раз в неделю, всё замечательно. Если в двадцать семь у меня еще нет жены или девушки, это не повод паниковать. Исин чертыхается про себя: «ну почему ты сказал «или» а не «и»»? Какое-то время молчания растягивается на половину этого бесконечного пути вниз, которое прерывает Исин, когда они сталкиваются взглядами: - Не могу перестать смотреть на проплывающих мимо людей, - тоже делится личным, - это так интересно. Здесь люди другие. Не знаю, чем, но другие. - В каждом кажется спрятано что-то прекрасное, и хочется успеть это ухватить, - выражает за него мысль Чондэ, попадая в точку, и оборачивается, чтобы сравняться в ступенях. Исину хочется вдавить ему в спину ладони и убедиться, что они пройдут насквозь, растворив образ призрака; его пальцы встречают острые лопатки, и как же просто сказать, не поднимая глаз, что у него плохое равновесие. Хаха, это оказывается правдой в тот миг, когда непривыкший к скоростным поездам Исин прижимает Чондэ к двери на остановках и сам на себя шипит; тот показывает ему удобное положение ног, чтобы не валиться, а на «извини» улыбается – «всё хорошо». Они выходят на станции, с пола до потолка оформленной зеленой мозаикой, Чондэ кивает на стены: «мой любимый цвет», а Исин теряется в потоке людей, пока его заботливо не вытягивают за локоть. Он не часто бывал в метро, тем более таком оживленном, что сейчас слегка непривычно передвигаться исключительно через толпу. Чондэ со своей галактикой во взгляде и легкой походкой кажется совсем не отсюда, не одним из них, не таким простым и суетливым. На улице им удается разглядеть красивую резьбу старого дворца через призму мелкой мороси и понюхать мокрую траву: вокруг широкие лужайки, на которых обычно вершат пикники. По мере передвижения Чондэ показывает Исину гостиницу, где была убита какая-то известная шишка, здание суда, итальянский ресторан с лучшей пастой. Город действительно примечательный, это видно по кучкам туристов, и в ушах неродной говор оказывается чаще, чем корейский язык. - Не удивляйся, если они захотят с тобой сфоткаться, - предупреждает Чондэ, отводя Исина от тайского экскурсовода, - для них красивые иностранцы – лучшая достопримечательность. - Спасибо, - отвечает Исин, хмыкая, - это тоже было на слабое три. - Ах, так ты еще и обидчивый! – Чондэ смеется и пользуется их положением, недалеким от работающего фонтана, чтобы пустить в парня сноп холодных брызг. Брюнет клацает зубами, разглядев в этом жесте смысл и незло рычит про себя: «вот же провокатор», но от соревнования на влажную выдержку не отказывается, решив Чондэ не жалеть – если они хотят и могут возвращаться промокшими губками, то почему бы и нет? Иммунитет в их возрасте самый стойкий. Всё заканчивается тем, что они сидят под навесом плетенной беседки и выжимают низы своих легких курток, попутно играя в игру на «нравится-не нравится». - Вишня с шоколадом, - уверенно говорит Исин на вопрос о мороженом, - или фисташковое. - А я – сырное, - вздыхает Чондэ, вспоминая, очевидно, своё открытие этой амброзии. Раньше никогда подобное не пробовавший, Исин возмущенно фыркает: - Ты решил меня и в оригинальности задавить? - Сейчас будет банальщина – как насчет суши? Бар, в который они приходят, располагает красными фонариками вместо ламп и официантами на роликах; на столиках есть кнопочки для вызова, а рядом – лотосы из салфеток. Парни оказываются родственными душами в любви к крабовому мясу и морским водорослям, а в напитках расходятся на молочный коктейль и мохито. Их немного согрела музыка из колонок и теплые полотенца; дошла очередь для спокойных бесед. Чондэ эгоистично расспрашивает всё об Исине, про себя пуская пару слов – тот не против, старается ни в чем не соврать, начинает говорить о работе, отсутствии вышки, двух комнатах в доме. Заканчивает чистосердечным, что к этому времени не завел прочных друзей, не жил в большой любви. - Мне кажется, - говорит Чондэ, наливая себе соевый соус в блюдце, - ты слишком большое значение всему придаешь. Эмоциям, чувствам, вере во что-то. Происходить может всё что угодно. Чондэ сцепляет руки в замок, по уже выявленной Исином привычке наклоняется ниже, делает хитрый взгляд: - Еще вчера ты пересчитывал камешки в брусчатке двора, а сегодня живёшь в моей квартире. Брюнет шумно вздыхает, стараясь не показать, что такое вопиющее уточнение режет глаза и дергает совесть. - Это тактика повторения какой-то вещи, чтобы она утратила свой смысл? – спрашивает он Чондэ, отправляя в рот верхнюю часть ролла с омлетом. - Нет, это способ еще раз заставить тебя покраснеть, - тот явно доволен собой, возвращаясь в прежнее положение с улыбкой и забранным из тарелки Исина имбирем. А Исин не только краснеет, но и мстит, отгребая к себе два зеленых цветочка васаби. - Чем я только не занимался, - говорит Чондэ, когда его в лицо спрашивают о роде деятельности, акцентируя на предельной прямолинейности, которую он так любит, - у меня дома лежит черная хна, набор витражей, свои аудиокниги. Я не знаю, что буду делать через пару недель, может, стану плести браслеты или создам сайт с видами психотропных лекарств. - Очевидно, ты много знаешь, - Исину уже хочется попросить и временное тату, и несколько часов его голоса в дисковод. - Например, цитаты Сократа, - Чондэ внимательно смотрит на красивый узор палочек, - и одна из любимых: «Я знаю только то, что ничего не знаю». На десерт самый очевидный поклонник сахара из них берет себе черничный тарт, сказав, что настроен сегодня пресечь третий грех православия и просто объестся; Исин же в первых раз в жизни пробует осьминога и решает, что он и последний. Они возвращаются домой только после еще трех мостов и повторного промокания, в ходе которых Чондэ рассказывает местные легенды о памятниках и городские суеверия. Исин жалуется, что у парня слишком длинные ноги и быстрый шаг, он за ним не успевает и плохо слышит из-за дождя; Чондэ теперь каждый раз, говоря что-то важное, едва не втыкается носом ему в висок (лучше бы брюнет молчал). По каналу плывут катера, по дорогам – пробки, а в мыслях Исина – хронология прошедшего дня и ощущения своего жизненного подарка, то ли простирающегося перед глазами, то ли шагающего по левую сторону с зонтом. Парень склоняется ко второму, когда узнает запах Чондэ в его комнате на диванных подушках и забывает моргать, смотря, как он стягивает с себя мокрую кофту. Заканчивают день они в десятом часу и на кухне, в окружении разворошенных пакетов с черничными пряниками и крепким кофе без молока. Такое время как раз для еще большего проникновения друг в друга; Чондэ расспрашивает, почему тогда, в поезде, у Исина в глазах мелькал страх. И что он так порой нервничает, что на шее часто выскакивает вена – признак напряга. Брюнет просит потом просветить, какие еще анатомические штучки известны парню и пробует объяснить: - Ну, знаешь… Например… Я обожаю людей, отказывающихся от чая. - Проблема в тебе. – Кивает сразу Чондэ. - Нет, дело не в этом, - Исин крутит в ладонях кружку, покусывает губу. – Чаще всего я не могу найти в человеке комфорта. - А искал на совесть? - У меня дефицит эндорфинов, - парирует он, обиженно кусая пряник. - Ну да, - его собеседник откидывается на спинку, - а умение оправдываться в избытке. Исин чувствует себя уязвимым снова, он до сих пор не в курсе, что делает здесь и почему вопреки своим нормам ест сладкое перед сном, какой вообще смысл продавать свою душу первому встречному и ни капельки об этом не жалеть? Его спутник словно вышел из изыска картинных галерей, оранжевых садов и вечерних бульваров, ему пойдут свитера с высокими воротами, длинные пиджаки и хороший человек под руку. Всем этим Исин будто любуется в своей фантазии и беспричинно грустит. - Ладно, не мне тебя учить жизни, - тем временем говорит Чондэ, а брюнет думает: «а кому же тогда?» Для этого и нужны посторонние, окружающие, враги и друзья. Собственные ошибки и слова других – единственные учителя данной науки. - Теперь твоя очередь, - говорит Исин, глотая кофе, - интересно, что у тебя на этот повод. Чондэ крутит свою кружку, словно надеется оставить след для гадания при свечах, причём Исин бы не удивился, и потом как-то смешно опирается на два кулачка. - Я безумно люблю людей, а потому как последний глупец упорствую в ошибках, - был ответ, точно зачитанная цитата. Исин кивает с видом знатока. - Быть распахнутым ко всем чревато. - Тебе ли это говорить, - Чондэ сверкает глазами, улыбаясь. - Я не собираюсь становиться твоей ошибкой, - похоже, Исин переборщил с решительностью в голосе. Он распахивает глаза и не знает, что еще сказать ради прикрытия этих слов, и не говорит ничего. Парни какое-то время молчат, пока прекращающийся дождь окончательно не оставил их в тишине. - Ну, если человек мне понравится, - прерывает её Чондэ обыкновенно, - я могу довести его вопросами о предпочтениях, пересказывать ему свои сны, могу написать о нём стих. Я, как немногие, придаю слишком большое значение словам и поэтому люблю, когда люди их правильно подбирают. Ненавижу правду в намеках и под лестью, по мне, лучше говорить прямо. - А ты сам всегда искренен? – а что, Исин тоже знает искусство докапывания. - Стараюсь, - пожимает плечами Чондэ, и брюнет становится совсем смелым: - Я тебе нравлюсь? Тот поперхнулся, со стуком поставил кружку на стол и прижал к губам пальцы; Исин встряхивает головой, не ощущая наслаждения от приведения Чондэ врасплох и бормочет: - Тогда другой вопрос - ты действительно можешь и хочешь со мной возиться? А он – это чудо из сказки – опять улыбается. - Ты сам можешь слепить свои два вопроса, и получишь ответы, - отвечает, как режет, и отбрасывает челку назад, словно корону победителя поправляет. Исину и жарко, и кажется, внутри пресыщение возможного, в том числе и энергии. Он коротко смеется и трет веки, уже не боясь рассчитывая, что Чондэ исчезнет. - Напоил нас кофеином, и что теперь делать? Не уснём ведь. Тот поднимается, чтобы помыть кружки. - Мне так нравится твой переход на слово «нас», и у нас есть куча скаченных на ноут фильмов, так что не волнуйся. Они смотрят первую часть Гарри Поттера в оригинале на животах и под одеялом (похолодало), периодически перекладывая локти и сталкиваясь плечами; на каждый зевок спрашивали: «Всё? Спишь?» и всегда категорично трясли головами: «Ни за что». Исин без понятия, что творится, но когда это всё происходит, ему до чертиков уютно и… Чондэ ночью забирается ему не только рукой на бок, но и в предрассветные сны – такие, которые с утра помнишь. Их культурная программа добирается до красивого парка с фонтанами древнегреческого стиля; зелень там выстрежена в длинные аллеи квадратиками, обвивает железные арки, украшает лозами веранды. Парни штурмуют палатку с миндалем в сахаре, усмехаются над уже родными туристами и обсуждают то, что встречают. - Пошли к шутихам, - загорается Чондэ, хватая Исина за руку, а тот затейливо прищуривается, услышав знакомое слово. - Это те струйки, что бьют, когда близко подходишь? И ты хочешь затащить меня туда, чтобы народ посмеялся? Чондэ, у меня странные подозрения, что тебе просто нравится делать меня мокрым. Парень покачнулся, слегка опешив и выдохнул: - Боже, ты перед тем, как сказать, эти слова про себя произносил хотя бы? – С шока забросил себе в рот целую горсть орешков, - Исин, тебе категорически нужно работать над своим юмором. - Ага, а тебе над нотом притворства в голосе, - это природа так действует на Чжана или сахар в крови, черт знает. Он смотрит на Чондэ, пробуя на вкус усмешку, а парень фыркает: - Прекрати смотреть на меня так сверху вниз. - Так всё же признаешь, что я выше? Чондэ набрасывает на Сина капюшон его куртки и идет дальше, оставляя последнее слово не за собой. Они натыкаются на фонтан китайских драконов, пускающих воду из красных пастей; рядом кучка приезжих и скрюченная женщина-экскурсовод. Парни бочком примостились к ним, чтобы расслышать, что символизирует каждый дракон, но рассказчица оказалась из той породы, что на самых важных моментах понижает голос. Решив остаться необразованными и не унывая, они отыскали свободную скамью под ветвями высокой ели. Чондэ достает черные наушники и вручает Исину: - Буду делиться сокровенным, если хочешь, - говорит он ему. Чувствуется легкое волнение, когда Чондэ листает плейлист и попутно рассказывает о композиции, которую хочет включить: - Это песня без текста, - говорит он, - Они просто поставили девушку перед микрофоном и сказали петь, и почувствуй, как прекрасно вышло. Начинается всё с фа-но. А потом Исину сложно становится рационально подходить к песне, потому что она уносит его за пределы осмысленности и не отпускает до последней ноты; проходит пять минут, и это настолько не ощущаемо, что Исин видит в зрачках Чондэ, обращенного к нему, определения «вечно» и «меньше мига». Как сложно себе в мыслях всё объяснить, а потом – на словах другому. - На её первых нотах словно падаешь в пропасть, веря во взлёт, - пытается всё же Исин, откидывая голову и чувствуя дрожь в горле. Он не сразу видит, что с лица парня рядом слезли все краски. - Чондэ? Тот проводит рукой по лицу, будто царапает. - Извини, - в голосе глухота. - Просто вспомнил человека... с которым не успел об этом поговорить. - Почему? Что мешает сделать это сейчас? И неожиданно взвинчивается. - Ну как ты себе это представляешь? – Чондэ вскидывает руки, натягивает насильно улыбку (впервые –с ироничным подтекстом). - Привет, помнишь, ты называл себя хорошим, а сам бросил? Я хочу сказать, что был достоин твоего уровня, сейчас – уж точно, возьмешь обратно в близких людей? Ответа нет, как и ободрений, советов в плане отношений Исин давать не умеет, а умел бы – не стал. У Чондэ явно болит живое и не засохшее, но уже решенное. - Не любить нелегко. – просто говорит Син. - Нелегко забывать. – уточняет Чондэ. Из-за туч выглядывают позабытые богом солнечные лучи и падают прямо им на руки: парень шевелит пальцами, будто щекочет свет; Исин снова любуется. - А я уже было думал, что ты вечный фейерверк, - улыбается он Чондэ, а тот делает тоже самое, только с печалью. - Сказка-то, по сути, немного грустная. Вдох – и брюнета реальность бьет по ключицам, макушке и носу; он решительно хочет её улучшить, потому что вот же он, мир – в нём. - Пошли есть мороженое. Чондэ поднимает на него глаза. - Мы сменились в позиции «спасать другого»? Они идут вдоль золотой ограды наравне и под вечерние звуки уличных музыкантов, когда Исин возвращается к своему мысленному круговороту ассоциаций и, следуя совету Чондэ «без больших значений», спрашивает: - Можно я возьму тебя за руку? Это было то самое время, когда «уже можно», и вечер казался слишком долгим и меланхоличным. Как раз для открытия крышки проигрывателя и распаковки лучшего из своей коллекции альбомов; Чондэ продолжал знакомить Исина с собой. Тому казалось, что он открывает не человека, а минимум вселенную, и это, пожалуй, даже ценнее и лучше. Что можно говорить о доверии, когда человек садит тебя рядом с собой, даёт лучшие наушники и опускает иглу на винил пластины? Это так хочется продлить и поверить, что всё слишком серьезно, и не будет мысли об исходе времени, о варианте «чужой человек, он исчезнет, ему можно», о какой-то злой шутке, о, на самом деле, низкой значимости момента, нет, это всё не так. Исина колотит сотней молотков с той стороны кожи по всему телу, а больно только в груди. Что можно говорить о судьбе, когда случай дает тебе то, что, кажется, ты искал всю жизнь? Это слышится в каждой строчке песни, которая Исина добивает ближе к концу. Это «My December», и в венах снова зима. Что можно говорить о чуде…? Когда открываешь глаза – он видит понимание в твоих слезах на щеках и кивает. «Да». «Ты понял». Исин не знает, что сказать: «спасибо» или «ты сломал мне жизнь». Только просит включить еще что-нибудь. Они до полуночи сидят на полу и слушают пластинки, выключив свет – в какой-то момент Исину кажется, что всё стало настолько неважным, и он делится об этом с Чондэ. - Ты учишься жить настоящим, - говорит тот, - вот, что происходит. «Он называет это периодом здорового питания, потому что вместо кофе мы каждое утро пьем зеленый чай» пишет в своих заметках Чондэ, как только просыпается, и его за плечо цапает рука Исина, проснувшегося от подсветки экрана. Он смеется над выглянувшим из-под подушки сонным лицом и показывает свою мысль. Исин фыркает и бубнит: - Я ради тебя свой режим передвинул на одиннадцать утра - будучи двадцать два года как жаворонком. - И стал есть овсяные каши, - усмехается Чондэ, стягивая с себя одеяло и собираясь в ванную. За окном снова слышится облачных плач, и низкая температура щипает за голые пятки; пора вставать. Исину всю ночь снились анимации из просмотренного накануне фильма, чаще всего – проникающие друг в друга цветы. К этому завтраку им прилагается любимая музыка Исина: тот чувствовал разительную разницу вкусов еще вчера, ему до жути неловко, но Чондэ понимающе улыбался и говорил, что песни хороши. Принятие и понимание других взглядов – для сердца Исина проходная карточка, хотя Чондэ и без неё уже там. В последний день перед обратным поездом в свои пенаты, Исин просит Чондэ поводить его по местным магазинам подарков, по словам, для его близкого знакомого, которому необходим какой-нибудь сувенир. Парень удивляется просьбе, ведь «ты же говорил о тотальном одиночестве или чем-то вроде», на что Исин лукаво отворачивается, не комментируя свои слова. Таких маленьких бутиков нежных оттенков, напичканных плюшем, настенными часами и кружками здесь полно, как в любом туристическом городе. Парни заходят в первый попавшийся большого торгового центра, в который бегали за продуктами, и начинают лавировать по рядам, рассматривая всё подряд. Исин глядит на разные виды стрелок и старается не прислушиваться к собственному отсчету времени внутри – всё равно истекает. И как он не успел заметить, что уже пять дней живет у Чондэ фактически на его средства, но дело даже не в этом: как он проморгал, что это, очевидно, его лучший отдых, не «другое», а абсолютно «новое». И, видно, такое весомое, раз сейчас тяжело. - Так все-таки, зачем ты ехал? – интересуется Чондэ, просматривая маленькие коробочки. – Что тебя вышвырнуло из дома и приволокло на вокзал? Исин вздыхает. - Знаешь такое состояние, когда не можешь смотреть на улицы, потому что видишь их каждый день? – Переворачивает песочные часы с синим песком. - Я был близок к тому. - Но ты ведь к ним вернёшься, - отзывается Чондэ. – К улицам. Брюнет пожимает плечами, стараясь этот момент не представлять. - Думаю, я соскучусь по ним. Чондэ запускает механизм музыкальной шкатулки и следит за хлопающими очами золотой совы. Кажется, она парню не понравилась, потому что он сразу отставляет игрушку назад и оборачивается к Исину. - Может, сразу сменить окружение? - Я не из тех, кто легко отпускает, - отвечает тот. Минута песчинок закончилась. - Что-то или кого-то. Наступает молчание, в течение которого они ходят у разных полок, а Исин так и чувствует на себе взгляд карих глаз и немой в них вопрос; еще больше боится ответа. Но спрашивают его о другом: - Какой вкус у того, кому ищешь подарок? Он задумывается. - Изощренный. Любит простоту с глубиной, а ища новое, нередко натыкается на гадости. - Значит, лучше что-то проверенное, - Чондэ берет в руку высокую толстую свечу с резьбой в виде листьев, - Как насчет этого? Он любит зеленый цвет? Исин рассматривает свечку и постепенно начинает улыбаться. Только такой, как Чондэ, может будто невзначай, не глядя, взять какую-нибудь вещь, и она окажется настоящей находкой. - Он любит всё, что с любовью, - говорит Син, - будь это даже нелюбимая лилия или банка оливок. Чондэ опускает руку, заставляя посмотреть ему в глаза – его взгляд серьезный, немного даже ругающий, а голос выражает мысль «поразительно»: - Неужели тебя правда некому ждать? - Что плохого в подарках самому себе? - Исин. - Ладно, так и быть, тогда куплю тебе это, доволен?, - парень хватает большую коробку «Love is» и решительно идет к кассе, лишь бы в нем не сверлили сотую дырку, и разговор вновь не ушел в негатив. И ведь он правда эту коробку купил. Прекрасно зная, что Чондэ не жует конфеты. И не только это. Он еще знает, что Чондэ не нравится картошка. И помидоры. А вот огурцы и зелень – да. Знает, что красная смородина и черника – любимые ягоды. А фрукты – цитрусовые. Чондэ любит запах мокрого асфальта после дождя, хвойных деревьев и морозный, как зимой при открытой двери. Исин знает и то, и это, и когда всё стало так близко и досконально – неизвестно, хотя они так много говорили… Очень много. Будто натравленные друг на друга разведчики, и эти пять дней – их кратчайший срок. Что мне потом со всем этим делать, думает Исин, когда по дороге обратно оглядывает Чондэ с ног до головы и понимает, какой вышел парадокс. Он рассказывает Чондэ о найденной карточке молча, сидя на диване с раскрытой сумкой и вертя её между двумя пальцами. Тот заходит в комнату с пачкой чипсов в зубах и жестяными банками пива, потому что футбол, чемпионат Европы, а он вчера пропустил трансляцию: надо наверстать. Бросив взгляд на руки Исина, Чондэ как ни в чем не бывало усаживается перед ноутбуком и хлопает на место рядом: - Ты со мной или с Францией? – и предупредительно оборачивается, щурясь: «помни, кто тебя кормит». Исин усмехается и ползет ближе. - Когда играют немцы, какие могут быть варианты? Матч заканчивается поражением Германии, и Чондэ дважды (на каждый гол французов) пинает вешалку, с которой летят куртки и полотенца; Исин аляписто говорит о мести на следующих турнирах и старается не попадать под горячую руку. Ему всегда было сложно понять таких ярых болельщиков, это же такой стресс: настроение подвластно каким-то чувакам на поле, а некоторые из-за них еще и лишаются своих средств. Но ему интересно наблюдать за злостью Чондэ – это так необычно, как если бы зайчики вдруг научились шипеть. И мысли прочь о том, что это так неестественно красиво и завораживает (со стороны и в малом количестве): двухсекундная ярость в глазах и игра желваками. Исин обнимает колени, прислонившись к стене, и жадно наблюдает не за игрой весь второй тайм; всё равно немцы обречены. После финальных слов такого же расстроенного диктора, Чондэ молча сидит в унылой позе несколько минут, а потом сухо говорит: - Надо отвлечься. – Поворачивает голову в сторону, оглядывает столик. На нём куча разноцветных бумажек с номерами, всученные им на улице за все эти дни. – Поплыли на ночную катерную прогулку? Вода, говорят, успокаивает. Исин, равнодушный к катерам, одобрительно кивает лишь из нежелания заканчивать этот день: завтра утренний поезд и каких-то жалких 3-4 часа для прощания, а он еще ничего не сказал. Парни выбираются к каналам в первом часу ночи, перед этим подлечив себя живыми мотивами Black Sabbath. Их ждет почти пустой борт, первые места и теплые пледы, согревающие только у берега. Над головами была бы совсем светлая ночь, если бы не кучевые тучи, закрывшие все звёзды, если те там есть. Исин клюет носом плечо Чондэ и спрашивает, долго ли им плыть. - До половины третьего, - отвечает тот, - можешь поспать, если укачает. - Мы же приехали посмотреть город в огнях, - самоотверженно говорит Исин, протестуя опускающимся векам. - Да мы тут просто так, - Чондэ пожимает плечами, тон его немного грустен. – Чтобы занять время. «Он имеет ввиду то, о чём думаю я, или просто о своей бессонной скуке?» В любом случае, Исин не спит, а смотрит на темные волны воды, ловящие отражение любого света с берега; желтых фонарей, красных и синих лампочек. Если долго смотреть на них, можно представить себе что угодно, вообразить неизвестно что – лучше любого гипноза. Ветер никуда не исчез, и они постепенно начинают замерзать; Исин без всякой совести уже двигается ближе к Чондэ, намеренно вжимаясь тому в предплечье. Хочется сказать что-то важное, пока такая возможность и атмосферный вид, но ничего здравомыслящего в голову не лезет. Как всегда, Чондэ делает это сам, наклонившись к Сину и тихо ему сказав: - Твоё место – здесь и сейчас, ты же в курсе? Тот поворачивается, едва избежав аварии носами, и пытается различить в темноте глаза или то, что они скрывают. Или куда они смотрят – в сторону, прямо, или на губы? Если третье, тогда… - И придерживайся этой мысли всегда, - произносит Чондэ, уже явно отстраняясь, - это всё, что я могу тебе посоветовать на будущее. - Спасибо, - как-то коряво бормочет Исин, уже с примесью зубного стука и решает разобраться со всем сейчас. – Чондэ, я многое тебе должен. Мне нужно завтра снять денег и… - Ты всё уже мне отдал, - отвечает тот, поежившись, - эмоциями. Чувствами, пережитыми в эти дни. Этого мне достаточно. - Но это же нечестно, я… - А мне ты ничего не пожелаешь? – перебивает он Исина, снова взглянув на него. – Совет какой-нибудь, напутствие. Парню становится совсем горько после этих слов, и он роняет голову на грудь. Ну вот. Будто всё уже начинает растворяться и исчезать. - Я не хочу с тобой прощаться, - это всё, что ему удается сказать. И после этого вновь – тишина. Только игры волн, смех с улиц и тихая музыка из динамиков. Холод окончательно добивает к концу их прогулки, так что на берег парни выбираются окоченелыми и без грамма благодарности капитану. А им до дома брести еще три улицы вдоль мостов, и это явно будет истинным подвигом. Без лишних слов, зная, как тяжело разомкнуть губы, парни пускаются быстрым шагом в дорогу – Исин попутно пытается оглядеть каждый мелькающий дом и мысленно пообещать скучать – он будет, правда. Этот город овальных углов и сжатых крыш ему понравился всей своей сущностью, начиная с загруженности метро и кончая вкуснейшей выпечкой. На лучшее его достояние он старается не смотреть вплоть до самой квартиры; а когда они к ней приходят, пальцы неспособны нормально поворачивать в скважине ключ. Чондэ смеется над собственной синей кожей, пока открывает дверь, и они заваливаются в комнату, жадно глотая её температуру. Исин, толком не взявший с собой одежды на ночное время, просто стоит на месте, не в силах активно шевелиться. Он смотрит в одну точку куда-то на стену, уверенность в собственном иммунитете подорвана, а в голове беспрестанно тикают часы. Парень сначала даже не замечает, как Чондэ подходит к нему и стягивает с него куртку медленными движениями, затем – футболку, расстегивает ремень. Реакция адреналина действует, только когда к его шее припадают горячие губы и двигаются вдоль кожи; Исин опускает голову, распахнув глаза, хочет что-то сказать, но ход соображений рвется, толком не начавшись – его просто целуют, бережно и нежно заключая в объятия. Если бы это было только для «согреть», поцелуя бы не было, как и последующих действий. И даже будь у Чондэ намерения лишь благие, он перестарался – Исин в конце концов не просто согревается, а откровенно пылает. Всё в приятной агонии, вот только впереди маяк - «Завтра». Пусть так, но всё же теперь Исин требует полноценного кольца рук вокруг себя, пока он будет спать. И закрывает глаза у Чондэ на груди, почти успокоенный его дыханием. В этот день происходит всё слишком быстро. Слишком быстро, доказывая Исину свою честность, Чондэ демонстрирует черную хну и рисует пацифик у него на плече. Слишком быстро они пьют остатки зеленого чая, который Исин – он уверен – сам никогда не будет заваривать, доедают овсяные печенья с вафлями. Если можно было бы перепрыгнуть из сказки в сказку, Исин взял бы маховик времени и двинул бы всё назад, назад, пусть всё начнется сначала, пусть он застрянет здесь. В здравом уме он конечно понимает: слишком много дел пока на его ответственности, их нельзя бросать – его возврат нельзя отменить. А потом будет ли желание что-то менять или всё на душе успокоится? Исину страшно терять это чувство, от него просыпаться – Чондэ, помогающий собирать ему сумку, улыбается, как в первый день. В ответ неплохо бы расплакаться. Слишком быстро они и добираются до метро, на вокзал, к вагону. Едва Исин доходит до своего места, как сопровождающих выпроваживают, и всё, что им остается – легкое объятие, включающее такое ничто. По сравнению с тем, чего хочется. Чондэ стоит напротив его окна и энергично машет, пока поезд набирает ход; Исин нарочно не говорил с ним по телефону, чтобы голос парня не преследовал его дольше его лица. Слишком быстро настигает состояние подорванной бомбы и оглушения чувств. Остается усталость. И неожиданно светлое небо в прямом вещании. Когда едешь домой - кажется, что домой едут все. Хотя тут по-прежнему смесь всех трех групп. Внутри ощущение наполненности - светлой, но... до горьких слёз. Ожидаемо душат. Исин заваривает в пакетике кофе ближе к вечеру. Сосед напротив - молодой человек 55 года рождения пытается скормить ему весь свой гастрономический сундук. У него синдром немоты и печальных глаз. А у Исина громовые тучи в окне вагона и расцветающее чувство. Ночью на одной из станций парень берется за телефон. - В какой дыре ты там отыскал связь? - Захотелось тебя услышать спустя уже семь часов. Знаю, что ты не спишь. - И жду звонка. - Чондэ… Моё «здесь и сейчас» всегда должно быть тобой. Так и будет. Не начинай меня забывать. Усмешка на его губах – абсолютно точно. - Всегда рады вам в нашей сказке. - Не закрывай окно. - Никогда.