Черная грязь

Мерзлая земля тяжело поддается ржавому лотку лопаты. Ржавому, как привкус крови на языке новоиспеченного душителя. Скрипя, металл вонзается в грунт. Силы уже на исходе, но дело нужно закончить. Необходимо. Отступив от всех правил, позабыв все традиции, затолкать мораль поглубже в эти ямы, куда будут по отдельности сложены тела. Заброшенный дом Чейдинхола станет чем-то бо́льшим, чем просто тайное прикрытие для редких встреч постояльцев убежища. — Ах, это ты! Послушай… — мнется каджит, странно дергая ухом. Ривал забавляет этот жест: так МʼРадж-дар нервничает. — У меня нет времени, чтобы выслушивать твои оскорбления, — остановившись, данмерка отрешенно произносит это и встречается с потупившимся взглядом брата по тени. — Погоди. Я тут подумал, и… ну… я хочу сказать… — Слова магу даются сложнее, чем выдергивать потупившуюся стрелу из гнилой туши. Лишь недолго помолчав, он наконец выдавливает из себя словно пекущий гной: — Я прошу прощения за то, как обращался с тобой раньше. Ривал щурит ярко горящие во тьме глаза — единственное, что ее с недавних пор подставляет, когда та ловко прячется от чужого взора. Почему-то теперь МʼРадж-дар выглядит уверенно, и слова рвутся наружу более любезным урчанием. — Ну, ты только посмотри на себя! — продолжает восторженно и твердо каджит. — Твои деяния! Воистину, ты — достойный член нашей семьи. Давай, начнем все с чистого листа, хорошо? Теперь я уверен, мы станем настоящими друзьями! Как иронично. Предлагать дружбу тогда, когда уже поздно. Тело мохнатого "друга" отправляется в первую яму. Ривал стирает снова выступающие слезы рукой, обтянутой недавно окровавленной перчаткой: а ведь она действительно могла с ним подружиться. Вечерами выслушивать его причудливые рассказы про теплые пески, слушать тихое урчание, возможно, учиться у него магии. Но теперь остается только вспоминать, как она дрожащей рукой поднесла клинок к его мохнатому горлу. Убивать жертву во сне — не позор. Быстро, безболезненно, неожиданно. Но почему ей стыдно сейчас? За двое суток безутешного плача тела ее семьи превратились во вспухшие комки воняющего мяса. Они похожи на шесть огромных волдырей, два из которых обтянуты облезающей чешуей. Словно облитые воском, отливающие жирным блеском в свете гаснущих свечей, они лежат кучей на телеге, с немалым трудом поднятой наверх из подземелья. Слипшаяся взлохмаченная рыжая шерсть скрывается под сухой землей, унося за собой кислую вонь. Несколько раз лопата вырывается из тощих рук и падает острием прямо на разинутую пасть каджита, тем самым покалечив слева обмякшие челюстные мышцы. Ривал уже не видит, как из раны сочится белесая гниль, а шерсть вокруг вспоротой глотки остается влажной из-за копошащихся в ране темных мух. Ее яркие глаза затянуты непроглядной пеленой невыплаканных слез. — Тебе что-то нужно? — непонятливо хлопает медовыми глазами босмерка. Ривал вздыхает, глядя на уставшее лицо сестры. С Телиндрил она мало, конечно, общается, и эта эльфийка вызывает у нее негатив. Но сейчас душитель чувствует вину перед ней. Перед всеми. Убитый каджит лежит на койке рядом. Нужно все закончить также тихо и непринужденно. — Ты извини, я не хотела тебя беспокоить, — вяло отмахивается данмерка и присаживается за соседний стул, обдумывая, как легче добить девчонку. — Ничего. Кто-то сожрал все яблоки, — босмерка недовольно кривится, и тут Ривал дергает тонким ухом, что увешано дюжиной серебряных колечек, и опускает руку в глубокий наплечный мешок. — Будешь? — она протягивает гладкое красное яблоко сестре. Вздувшаяся темная кожа на шее готова вот-вот лопнуть, залить гноем и закисшей рвотой девчонку, подтягивающую тело к яме. Как можно аккуратнее столкнув босмерку, Ривал все же брезгливо дергается: набухший волдырь лопнул. Хлюпающий звук прорезает дрожь тишины, тягучими подтеками мутной тухлой слизи вытягиваясь по воротнику. Земля скрывает от убийцы испуганный остекленевший медовый взгляд. С ней бы они точно не сошлись. Спящий аргонианин кажется гораздо… милее. Если он пугает новоиспеченного душителя, беззвучно лавируя по убежищу, то сейчас данмерку пугают только внезапно раскрывшиеся глаза. Кинжал замирает почти в дюйме от чешуйчатой рыже-зеленой шеи, и аргонианин только улыбается уголком тонких губ, повернув голову к соседней кровати. Он ощущает запах крови, исходящий от уже погибшего каджита, слышит хруст яблока, которое за массивной колонной догрызает босмерка. И он понимает. Ледяное спокойствие отражается в радужках глаз, когда Тейнава холодеющей ладонью прижимает пальцы Ривал, заставляя ее сцепить кинжал. Он сам подносит ее руку к месту, где сплетаются артерии, грамотно подкладывая между цветными чешуйками. Данмерка немо плачет, надавливая острым лезвием на напрягшуюся шею. Только трое в этом убежище относились к Ривал, как к подающему великие надежды отпрыску. Тейнава, Очива и Винсент. Только они могли добро потрепать ее белые волосы, едко отвечая на не менее едкие слова, горделиво взглянуть на мельтешащую в тренировочной комнате данмерку, похвалив за верные и точные удары по сырому манекену — это было в порядке вещей. Тейнава искренне беспокоился и желал выздоровления малявке, когда та вернулась в логово с сюрпризами: неудачно сбежав от заказного убийцы Франсуа Мотьера, эльф принесла с собой в убежище острые стрелы, торчащие из собственного брюха. Тогда Тейнава первым кинулся к Винсенту, докладывая о ранении юной сестры, и первым навестил ее после пробуждения. Он, так свято верящий в ее преданность Ситису, заботливо глядит и доверчиво подставляет себя под удар. Ящер чтит догмы, и напоследок произносит так, чтобы никто более не услышал: — Ты — лучшее, что могло меня убить. Не самое лучшее время, чтобы снова протирать слезившиеся глаза. Вздутое тело бретонки падает в яму. — Приветик! — хихикает Антуанетта, выскочив из-за угла, тем самым до одури напугав Ривал. Девушка глядит на сестру, назойливо докучающую ранее. — Почему ты не спишь? — серьезно нахмурившись, Мари смотрит на дрожащую данмерку. — Хоть ты из этих, все равно выглядишь плоховато, сестра. Что-то произошло? Глаза Ривал застилают слезы. Такие горькие, плотные, тяжелые, и Антуанетта вдруг раскрывает рот, заметив кровавые пальцы сестрицы, сжимающие кинжал. Она не успевает среагировать, и бретонка безвольно цепляется за плечи душителя, спрашивая: — За что?.. Множество ударов в живот, отчаянных и сильных, созвучных со страданиями самой обладательницы оружия, изрешетили брюшину бретонки до состояния перемолотых лоскутов. Черные, дрожащие внутренние органы рваными полосами слетают вниз, на дно сухой могилы. В кишащей вредителями полости практически торчат уже обглоданные ребра бретонки. Белые, как ее волосы. — Эй, мелкая! Сразимся? Или на ночь наша неженка не способна даже ручками взмахнуть? — до безобразия грубо интересуется Гогрон гро-Болмог, но данмерка понимает, что иначе он не умеет. — Выглядишь паршиво. Достойная смерть воина — битва. Может, хотя бы с ним не поступать, как последняя сука? Ривал сочувствующе всхлипывает, и рука орка тяжело опускается на ее хрупкое плечо. — Если кто тебя обидел — только скажи! Хоть для других ты блоха, для меня — блоха с клыками! — двузначно гоготнув, вояка встряхивает данмерку еще раз. — Ну, так что? Кто довел мое насекомое?! — Сра...зимся. — Бесцветный голос шелестит так неслышно, что орк и вовсе не разбирает слов. — Что? Сра…? «Срать» что-ли? Говори внятно! — Сразимся. Не выжидая и минуты, Ривал выскальзывает из охапки Гогрона и отскакивает на несколько шагов вперед. Неуверенная боевая стойка сменилась бы азартом в любой другой ситуации, но сейчас данмерка слишком подавлена. Хотя бы ему предоставит уважительную гибель. Выпад. Уворот. Тяжелый кулак скользко бьет в лицо. Ответ. Кинжал в глазнице. Не было сил, чтобы тогда вырвать свое оружие. И не было сил на излечение своего же разбитого носа. Но тело орка не будет похоронено с оружием: с клинком горя, много ранее выданный Ривал самим Лашансом. Душитель прикладывает усилия, чтобы выдернуть из сгнившей жижи глаза кинжал. С треском он покидает голову бойца, и теперь брат отправляется в могилу. Стыд, боль, пустота. Вот, что творится в ней, и даже адский труд, что приложила худощавая девчонка, словно не имел последствий — у нее не было сил быть обессиленной. Очива вскакивает из-за стола, бросив на стол раскрытую книгу, при виде Ривал. — Это тупой орк тебя ударил?! Я ему с-с-сейчас-с-с… — шипит рассерженная аргонианка, вытаскивая из какого-то мешочка охапку трав. — Не нужно, — найдя в себе силы, прерывает ее данмерка. — У меня задание от Люсьена. — Ах, таинс-с-ственное з-задание… — понимающе кивает Очива и подводит девушку к кровати, заставляя присесть. — И в чем оно з-з-заключаетс-с-ся, не расскажеш-ш-шь? — Расскажу. — Белые блики в глазах сильнее жгут, заставляют новую порцию слез выливаться поверх размазанной крови, но Ривал себя сдерживает. В последний раз. — Очищение. — Знаешь, с-с-сестра… — спустя несколько минут молчания улыбается аргонианка точно так, как ее брат, стряхивая траву на пол. — Надеюсь, в Пустоте мы встретимся не скоро. Очива своим же кинжалом позволила проткнуть грудь. Ривал слышала от Тейнавы, что это оружие было для нее чем-то важным. Важнее собственной жизни. Данмерка опускается в яму и вкладывает его в пальцы сестры. Последний. Горстка серого праха, собранная в аккуратную глиняную урну, осторожно ложится вниз. Сухое понимание заставляет слезы исчезнуть. — Очень предсказуемо, — произносит Винсент. — Я почему-то знал, что если они и решатся на обряд, то именно ты станешь его исполнителем. Глаза его горят, как два замерших огонька свечей. Лицо холодно, как и душа, но лишь голос выдает его эмоции. Она уже не выдерживает. Убежище стало для нее крепким клубком мягких нитей, который сдерживал ее ото всех невзгод, от прошлого и проблем настоящего. Ривал смотрит на него затравленно, словно запуганный ребенок, а он растягивает губы в улыбке. Такой добродушной, что у нее снова замирает сердце между тисков ребер. С полночи прошло менее двух часов, и на рассвете ей нужно явиться к Лашансу. Винсент знает количество ее времени, но все равно неспешно стирает влажными бинтами кровь с ее лица. Она боится, вздрагивает всякий раз, как холодная ткань касается щеки. Когда бинты полностью впитывают кровь, вампир отворачивается и отходит к массивным деревянным дверям, и Ривал кажется, что он сейчас сбежит. Но словно понимая ее мысли, он миролюбиво улыбается, словно не ощущая запаха крови своих сестер и братьев, произносит: — Тебя нужно привести в более достойный вид. Не бойся. Я не могу ускользнуть. Скоро закончишь начатое. Бретонец после каждого задания выяснял самочувствие хилой девчонки, словно от того зависела не только ее жизнь, но и жизнь всего убежища, а она словно наплевала на всю эту заботу, однажды в сердцах выкрикнув, чтобы вампир оставил ее в покое. Конечно, после тяжелого контракта любезные сюсюканья со стороны аргониан и бретонца убийце мало чем помогали. Казалось бы: что может быть проще? Оцарапать кретина-Франсуа отравленным клинком, ложно убить и скрыться в… окно. До прихода гнусного ящера все было решено и даже отрепетировано! Схема была идеальнее и проще простого! Но нет, Ривал умудрилась оказаться изрешеченной этим негодяем. Конечно, убивать разбойника было попросту нельзя. Лишние жертвы портят контракт. Сейчас, сгребая на могилу остатки земли проржавевшей лопатой, девушка вспоминает, как же тогда хохотал Гогрон, а Мари подтрунивала над ней, Телиндрил снисходительно улыбалась, Тейнава только поучительно качал головой, а Винсент осторожно порекомендовал впредь быть осмотрительнее и ловчее. Хоть ситуация и не из приятных, Ривал улыбается от одного лишь теплого наваждения. Но улыбка сходит с губ, когда над последней, седьмой могилой складываются маленькие букеты остро пахнущего паслена, а между ними переплетаются тонкие веточки земляники. Гнилые доски, отковырянные с пола самой дальней комнаты заброшенного дома, где и были похоронены тела семьи, послужат надгробиями. Теперь этот дом навек окажется проклят, охраняемый изуродованными чернотой духами. Ривал выходит из душного дома, где насквозь пропиталась кислым запахом мертвячины и земли. Шлейф смрада и огонь в глазах обреченно снующей по ночному Чейдинхолу данмерки пугает каждого стражника, что неосмотрительно дремал на своем посту. Никто не хочет подходить с разборками к шатающейся фигуре. Скорбная тягостная боль копится в горле, больно скребет изнутри нёбо, напоминая о кровавом голоде и нагоняя тревогу на горожан, что до сих пор не успели добраться до дома. По дороге, ведущей к форту Фаррагуту, пусто — вампирское обоняние не ощущает живых. В какой-то момент усталость и тоска берут свое, и душитель опускается на придорожный валун, обхватив ладонями голову. Недалекие воспоминания просачиваются сквозь пальцы. Ненадолго. Они рассыпаюся прахом, как вампир, когда его последние добрые слова прорвались к сознанию убийцы. Ривал тогда долго неподвижно стояла над горстями серых останков, сжимая серебряный кинжал. Очищение прошло успешно, заставляя сердце сжиматься от неживой пустоты. Неживой, как она теперь. И можно ли назвать все это "очищением", если ее душа покрыта копотью и стыдом?.. Душитель понимает, что задержалась настолько сильно, что спикер наверняка при встрече схватит ее за длинное серое ухо, приставит кинжал к глотке, обругает и иронично унизит, будто бы произошедшее не было чем-то безумно тяжелым. Но сейчас ей плевать. Плевать, пока знакомая смесь запахов костной муки, свежего яда и чертополоха не касается ее носа, заставляя распахнуть в ужасе глаза. Огромный ком стоит в ее горле, не давая вдохнуть или выдохнуть. Опустив руки, данмерка поднимает взгляд на того, кого видеть сейчас хочет меньше всего. Или нет? Прибывший молча подходит к девушке. Чтобы поравняться с ней, приходится встать на колени, и влажная полуночная земля ничуть не беспокоит спикера. Он склоняется, крепко обнимая дрожащую в немом порыве эльфийку, не спросив разрешения. В любой иной ситуации она бы его оттолкнула, и более того — врезала бы побольнее, устроив после самоутверждающий бой на мечах. Но не сейчас. Она обнимает его в ответ. Бледные руки дрожат сильнее, и сейчас Ривал полностью отдается эмоциям, зарыдав в плечо нарушителя ее покоя. Девушка искренне думает, что уже все слезы выплакала, но сердце только отнекивается, больнее разрывается в груди, и поток слез, скатываясь по щекам, впитывается в грубый плащ мужчины. Она рыдает долго. Ранний ветер уже принес с собой первые лучи солнца, больно въедающиеся в тело, сокрытое плотным черным доспехом. Все это время подошедший обнимает данмерку крепко, не ослабляя оков объятия даже на секунду. Он понимает ее чувства, даже слишком сильно. Собравшись с духом и вернув более-менее ясный ум, Ривал хрипит еле слышно то, что меньше всего хотела сейчас говорить: — Я готова к контракту, спикер. Мужчина хмурится и немного отстраняется от нее, кажется, не особо этого желая. Он понимает, что сейчас для контракта ее состояние совсем не подходит. — Не готова. Если сейчас пойдешь туда, воссоединишься с нашей семьей. В Пустоте, — шепчет он так же хрипло и обессиленно. — Отдохни. Лашанс смотрит на нее. Побитое горем и болью измученное лицо выглядит вовсе не данмерским. Болезненно белая кожа, усеянная серыми разводами виднеющихся сплетений артерий, заставила мужчину вспомнить мерзких тощих фалмеров. Конечно, Ривал была много симпатичнее скукоженных в руинах тварей, даже намного. Ее темные круги под глазами и застывшая кровь на впалых щеках выглядят грязью из-под тени капюшона. Затхлый запах трупов, с которыми девчонка провела несколько ночей, заставил бы любого плеваться желчью от отвращения, но спикер понимает, что сейчас ей настолько плохо, как и ему самому. Изможденный взгляд голодных рубинов врезается в его лицо, и от понимания всего груза, что свалился на ее плечи, становится просто отвратительно. Сейчас он запоминает девушку такой, какая она есть. Настоящую. Не язвительную, не скрывающую чувств, любящую и сострадающую, дымящуюся под действием опасного для ночного дитя солнца. Времени мало, а риск огромен. Обойдя ее, мужчина направляется прочь, тихо проронив напоследок: — Я найду тебя через неделю. Тогда же получишь контракт. И… ты не одна. Когда до острых ушей Ривал доходят последние слова, кажется утешителя уже нет поблизости, и даже его запах сейчас улавливается ускользающим миражом. Убежище Чейдинхолла пало. Пало под действием чужой лжи и страха. Ее семья потерялась, утонула в грязной жиже надменности Черной Руки, каким бы богохульством не оказались сейчас оскорбления. Болото ненависти похоронило под собой тех, кто стал ближе, чем собственная тень, пусть даже сама Ривал того не осознавала. Она чувствовала нутром, что все продолжится, и ее близкие погибли зря. А еще она ненавидит (нет) Лашанса: он словно сам держал ее руку с клинком, нанося смертельные удары семье, отравляя все чувства сухой необходимостью. И как только сильнейшие ассасины допустили такое?! В любом случае, у Ривал нет ни сил, ни желания противиться. Она пропадает из Чейдинхолла. Скрывается в лесу, надеясь, что однажды проснувшись, она окажется дома, в убежище, а все произошедшее окажется необъяснимым кошмаром. Депрессия затягивается, словно та грязь, ныне гордо называющаяся Темным Братством. — Хочу домой. Хочу ускользнуть отсюда. Хочу отдохнуть от всей этой черноты. Хочу убежать домой… — Ты дома. Она не знает. Но знает точно, что пробираясь через эти топи, она потеряла все спасительные ветви, за которые можно зацепиться. Теперь ей точно не преодолеть черное болото в одиночку. Одна… одна? — У тебя все еще есть семья. — Это нельзя назвать семьей. — Пожалуйста, не отрицай. — …каково это — убежать? — Не смей. — Я… я все равно не смогу… ускользнуть. — Хорошо. Не представляешь, как я рад это слышать. Если бы. Болото будет пройдено, а чернота останется лишь визуальным покровом мрака, спасающим убийц от чужого взора, уходя из души. Только где теперь взять крепкую опору? Горько царапает фраза, небрежно брошенная спикером, когда Ривал случайно поскальзывается на высоких ступенях форта, и по иронии снизу ее бы встретила темная муть ядовитых вод. Мужчина обреченно выдыхает, протягивая руку данмерке: — Держись. Не хватало, чтобы ты там утонула.