Конец трагедии

− Ты умираешь, − тихо констатировал Эдвард, внимательно глядя на старшего гомункула, сидящего напротив него в мягком старинном кресле. Белоснежные, испещрённые темными прожилками, руки, едва двигаясь, вяло перелистывали пахнущие пылью страницы очередной книги. Энви устало поднял на него равнодушный, ничего не выражающий взгляд. Кажется, он больше среагировал на звук, чем на смысл сказанного. - Ты тоже, сволочь. Но я освобожусь быстрее, а ты обломаешься, алхимик, − бросил в ответ Зависть, с трудом размыкая сухие губы. Эдвард неопределённо хмыкнул, поднялся из-за своего письменного стола и неспешно приблизился к гомункулу. Тяжелая из-за металлических протезов походка разрывала мертвую тишину библиотеки и резко констатировала с едва слышным шелестом пергамента. Он выдернул тяжелую книгу из безвольных пальцев Зависти, со злостью швырнул её в дальний угол комнаты, взметнув в воздух облачко пыли и разорванной паутины. Энви, как будто борясь с тошнотой, поджал губы, и устало запрокинул голову на мягкое бархатное изголовье. Ему не нравилось, когда Эд вот так, вроде бы безобидно, срывался. Ещё больше ему не нравилось, что у него уже давно не было сил сорваться самому. − Не бесись. Только зря силы тратишь, а у тебя самого их не так много ос… − Замолчи, − оборвал его Эдвард, немного повысив тон. Ему хотелось бы крикнуть это в полный голос, разбивая на осколки неприятно давящую тишину, но сил и вправду осталось немного. − Скоро замолчу, не сомневайся, − вымучено усмехнулся гомункул. В этом был весь он: иронизировать и отпускать мрачные шуточки, даже если ему совсем не до смеха. − Я не это имел в виду, Эн-нии, ты же знаешь, − нервно нахмурившись, ответил Эдвард, непроизвольно сжимая пальцами изголовье кресла, в котором гомункул, не вставая, сидел уже часов пять. Он бездумно листал старые, оставленные кем-то до них, книги – в основном тяжеловесные и скучные трактаты по Алхимии. Единственным исключением оказался сборник детских сказок, написанный от руки, наполненный иллюстрациями с потускневшей позолотой – именно его Эдвард выбросил к чертям, вырвав из ослабевших рук. «Монстр, у которого не было имени» - мелькнуло на обложке. − Знаю. Гомункул слабо вздохнул, прикрыл аметистовые глаза. Их общее путешествие сквозь миры затянулось слишком надолго. В тот момент, когда острые клыки Энви пронзили тело ненавистного отца, он думал, что всё, наконец, закончено. Заветная цель достигнута. Вот только после её исполнения осталось не торжество, а мерзко давящая опустошенность. Этот чертов Хоэнхайм свёл все усилия доппельгангера на нет тем простым фактом, что его смерть – не акт раскаяния перед Энви, а единственно доступный способ вернуть домой его любимого сына – Эдварда. − Это ты виноват. Из-за тебя мы оба здесь застряли. Скоро пятый год пойдёт, а всё из-за тебя. Какой же ты, чертов… чертов… − надломленный, уставший голос Зависти затих на полуслове, растворяясь в вязкой тишине их тюрьмы, выхода из которой они так и не нашли. - Я знаю… Эдвард, опустив голову, отвёл взгляд от смертельно истощённого юноши с малахитовыми волосами, отросшими почти до колен за время пребывания в этом странном, угасающем мире. Энви выглядел ещё более пугающе, чем в Аместрисе – он истончился, как крылья лунного мотылька, стал тихим и молчаливым. Сквозь алебастровую кожу на груди, под черным топом, тускло мерцая, просвечивались размеренно пульсирующие алые камни. Из-за этого гомункул становился ещё меньше похож на человека, пусть даже и искусственного. Сам Эдвард тоже давно перестал узнавать себя в зеркале. Когда-то невысокий и хрупкий, сейчас он был на голову выше Энви. Неплохо освоивший механику под руководством Хайдериха в Лондоне, Эдвард научился самостоятельно чинить свою автоброню, поэтому без особого труда подогнал её под свой рост. Длинные, до пояса, волосы были собраны в высокий хвост на затылке. Черты лица заострились, в них появилось неестественное изящество, с первого взгляда вселяющее в душу неясную тревогу. Он стал красив той губительно притягательной красотой, которая отличает падших ангелов и духов, ещё не потерявших отголоски своей светлой души, но уже безвозвратно потерянных для Рая. Эдвард чувствовал, что в этой дикой обстановке становится всё больше похож на своего единственного компаньона. Поначалу, едва очнувшись после прохождения через Врата, они постоянно скандалили: на каждом шагу находили, за что подраться, хотя ничего ценного здесь и в помине не было. Энви бездумно растратил почти две трети алых камней просто для того, чтобы продемонстрировать физическое превосходство, проламывая их тюрьму на несколько этажей вниз одним ударом. Несколько раз Эдвард едва не погиб под обломками. Несколько раз он, в отместку, едва не убил самого Энви, обрушив ему на голову те же несколько этажей. Они более-менее утихомирились только тогда, когда гомункул почувствовал, что растраченные силы не восполняются, а энергия алхимических рубинов растрачивается раза в три быстрее обычного, даже если он просто отдыхает. Эдвард, в какой-то момент заметив, что все выпады гомункула ограничиваются словами, тоже стал спокойнее. Он предложил прекратить взаимные нападки и, если не помириться, то хотя бы быть рядом не упускать друг друга из виду. Энви принял это предложение только после того, как пошел исследовать одну из дальних комнат в одиночку, и не вернулся к Эду через час, как настаивал алхимик. Эдвард тогда едва нашел его, спустя трое суток, в завале обрушившегося каркаса металлической винтовой лестницы − в глубоком обмороке из-за нехватки кислорода и потерявшего ещё половину из оставшихся алхимических рубинов. Эдвард не был таким самонадеянным, как Энви, и понимал, что держаться вдвоём, как минимум, безопаснее. Кроме них двоих, в этом мире не было ни единой живой души – только бесконечное закрытое здание, протянувшееся бесчисленными этажами вверх и вниз. Из этого места было невозможно выбраться. Как-то раз, Энви, повздорив с Эдвардом, психанул и заявил, что он свалит отсюда без чьей-либо помощи, оставив Эдварда гнить в этих пустынных комнатах до самой смерти. Он гордо приосанился, распахнул одно из немногих окон и, легко вскочив на подоконник, приготовился шагнуть вниз – в серовато-белый густой туман, одинаково лениво тянущийся снаружи на каждом, пройденном ими, этаже. «Постой… ты же понятия не имеешь, что там! – Крикнул тогда Эдвард, с недоверием глядя в спину своенравному гомункулу. – Мы прошли уже больше тысячи этажей вниз, а им всё конца-края не видно! Если ты туда упадёшь…» «Тогда весь этот бред, возможно, закончится, - оборвал его Энви. – Бывай, мелкий придурок». Гомункул уверенно шагнул вперёд, и тут же больно уткнулся носом в алхимическую каменную плиту. Зло зашипев, он обернулся на Эдварда. Алхимик, бледный, как смерть, скрестил руки на уровне груди, неотрывно глядя в чистые и полупрозрачные, как аметистовые кристаллы, глаза Зависти. «Ты чего творишь, паскуда?!» - рявкнул доппельгангер, спрыгивая с подоконника. «А что, если там нет выхода?! Если там вообще ничего нет?! Ты просто будешь падать вниз вечно, пока не…» Энви в ярости приложил кулаком по плите, отчего камень покрылся узором мелких трещин: «Какое тебе, блядь, дело?! Отпусти!» Эдвард, не сводя с него отчаянного, почти испуганного взгляда, отрицательно покачал головой. «Нет». Энви зло сузил глаза, подошел к Эдварду вплотную, заставляя юношу пятится назад, и, в конечном итоге, упереться лопатками в стену, выставляя вперёд скрещенные для Преобразования руки. «Если ты упадёшь, то ты можешь так и умереть в падении, спустя годы… - дрожа и запинаясь, оправдывался алхимик. - Если там нет дна… послушай, Энви, это хуже, чем здесь, ты просто будешь бесконечно падать в пустоту, пока не погибнешь. Давай вместе поищем выход, ещё раз…» Энви подошел опасно близко, внимательно вглядываясь в его испуганное лицо. «Боишься. Не смерти. Одиночества. – Констатировал гомункул. – Думаешь, если я буду рядом, это чем-то тебе поможет?» Эдвард не ответил. Холодные сиреневые глаза алхимического существа, его злоба и несдержанность пугали его не меньше, чем этот жуткий искусственный мир. Но остаться совершенно одному, не имея возможности услышать чей-то голос, кроме своего, не имея возможности хотя бы видеть живую, пусть и не самую дружелюбную, душу, было для него куда страшнее. «Нет отсюда выхода, Креветка. Ты же и сам это… ощущаешь. Ты создал Врата, которые открываются только с одной стороны – снаружи вовнутрь», - проронил доппельгангер. «Я… я просто хотел попасть к брату! Все мои мысли были только об этом! Я просто хотел вернуться к брату!!!» На глаза Эдварда навернулись непрошеные слёзы, сдержать которые было уже просто невозможно. Они были здесь уже почти год. Слишком долго, чтобы искренняя надежда не превратилась в истеричное отчаяние. «Не к этому брату, Эдвард, - сквозь зубы процедил гомункул. – Истина просто сыграла злую шутку с нами обоими, потому что в нас течёт эта чертова кровь… не к этому брату ты хотел вернуться». «Я знаю. Прости. Прости меня, пожалуйста, прости. Только не уходи. Энви, не…» Несильный, но очень звонкий удар по лицу почти мгновенно отрезвил Эдварда, едва не начавшего рыдать на глазах у раздраженного Зависти. «Заткнись, Креветка тупая. Я и так понял, что уйти отсюда можно только вперёд ногами», - мрачно бросил он, отстраняясь от золотоволосого юноши. «Не уходи…» Зависть, едва не скрипнув зубами от отвращения, отвернулся. «Тупой слабак. Надеюсь, ты сдохнешь раньше меня!» «Я тоже надеюсь…» прошептал Эдвард. Гомункул резко обернулся, смерил его презрительным взглядом и вышел из комнаты. Эдвард, с трудом переведя дыхание, опустил сцепленные на груди руки и быстрым шагом пошел вслед за Завистью, стараясь не потерять его из виду. Это можно было считать той точкой отсчёта, с которой по-настоящему началось их почти мирное сосуществование. В этом месте не было смены дня и ночи, но вскоре Эдвард узнал, что «внутренние часы» Зависти работали так же слаженно, как идеальный искусственный механизм. Он всегда мог с уверенностью сказать, какое время суток было бы в Аместрисе, если бы они находились там в этот момент. Когда дело шло к ночи, доппельгангер выбирал для себя самую пристойную комнату на весь этаж и умащивался в мягком кресле, на диване или кровати, давая понять, что на «сегодня» поиски чего-либо окончены. Эдвард, заметив, что гомункул готовится к отдыху, тихонько проскальзывал в выбранную им комнату, прихватив с собой пару книг, садился в более-менее светлом углу и читал, изредка скашивая взгляд на своего вынужденного компаньона. Можно сказать, что он наслаждался этими моментами. Гомункул всегда лежал, свернувшись почти что калачиком, скрестив руки на уровне талии и как будто обнимая себя. Когда он только-только ложился, то всегда лежал на спине, заложив руки за голову в своей смелой и слегка пренебрежительной манере. Но, примерно через час, он низменно поворачивался на бок, прижимая колени к груди, и спал так, нервно вздрагивая, часов по десять в сутки. Эдварду для восстановления всегда хватало часов пять-шесть, поэтому он с удовольствием коротал около трёх часов в компании спящего доппельгангера, иногда откладывая книгу и усаживаясь поближе. Спокойное, почти безмятежное лицо гомункула никак не выражало смысл его снов, но Эдварду всё равно нравилось фантазировать об этом, подперев щеку ладонью и не отрывая взгляда от единственного живого существа, которое было рядом. Из-за неизменно плохого освещения, царившего в их тюрьме, через два года зрение Эдварда упало примерно до минус трёх, и он, потратив уйму времени, был вынужден создать несколько подходящих линз в тонкой прямоугольной оправе. Когда Энви впервые увидел Эдварда, задумчиво примеряющего свежесозданные очки напротив мутноватого зеркала, он, резко побледнев, отшатнулся назад, инстинктивно приподняв руки, как будто пытаясь защититься. Затем, видимо, поймав себя на этом непроизвольном жесте, он в ярости подскочил к молодому человеку и, вырвав из рук хрупкую вещицу, запустил ей в ближайшее окно. «Убери эту хрень!!!» Со злобой крикнул он тогда, со всей силы отталкивая Эдварда к стене. «Ты что, с ума сошел?! Я без них почти ничего не вижу!» Возмутился алхимик, толкая Энви в ответ. К его изумлению, доппельгангер, который раньше даже не морщился от самых мощных ударов Стального, не удержался на ногах и грохнулся на пол, коротко выдохнув от боли. Эдвард в замешательстве подступил ближе к гомункулу, схватил Зависть за плечи и насильно поднял. В посветлевших от ярости глазах доппельгангера, зажатого крепкой хваткой Эда, читалась не только ненависть. «Прости», - слетело с губ Эдварда. Он не знал, что ещё можно было сказать. Несмотря на своё явное физическое превосходство, в этот момент он почувствовал себя ещё слабее, чем во время их первой встречи. Он понимал, что уязвлённый до глубины души гомункул сейчас может, наплевав на всё, просто развернуться и уйти. Насовсем уйти. Спасать ситуацию нужно было срочно, просто сию же секунду, но Эдвард, как назло, не мог подобрать ни одного нужного слова – только смотрел на гомункула испуганным, жалобным взглядом. «Убери грабли, сволочь», - прошипел Энви, пытаясь вырваться. Стальной, поначалу едва не разомкнувший рук, неожиданно притянул его вплотную к себе, обхватив за плечи и талию. Это было бы похоже на объятия, если бы Эдвард не сжимал Зависть с таким отчаянием – слишком крепко, до боли в хрупком искусственном теле, не обращая внимания на агрессию и яростное сопротивление. «Прости, Энви, я не хотел. Правда, не хотел. Не уходи», - произнёс он, пытаясь придать голосу дружелюбные ноты. Получалось откровенно фальшиво – вместо просьбы его тон выражал скорее приказ, едва прикрытый маской доброжелательности: «Не уходи…» «Да иди ты на хрен, мелкая падаль, - плевался ядом доппельгангер, - отпусти меня сейчас же, мать твою, я рядом с тобой больше ни секунды, ты, мерзкий, мерзкий…» Эдвард молча ослабил хватку и со всей силы ударил Зависть металлическим коленом в солнечное сплетение. Сопротивление и поток брани тут же прекратилось. Энви, судорожно дёрнувшись, согнулся пополам и рухнул бы на пол, если бы Эдвард не перехватил его у самой земли, развернув его на бок и прижав обратно к себе. Дыхание гомункула рефлекторно остановилось. Он не мог даже выдохнуть резервный запас воздуха из лёгких, только прижимал к груди тонкие руки, едва не раздирая кожу длинными ногтями. Размеренно мерцающие алхимические рубины, ярко сверкнув, стали светиться чуть более тускло, а сквозь пальцы гомункула осыпалось немного сияющей, словно алые звёзды, пыли. «Прости, но ты никуда не пойдёшь. Я не могу тебя отпустить. Я не могу тебя потерять. Я не могу остаться здесь один, Энви, один в этом аду. Ты ведь разделишь его со мной, правда, Энви? Ведь ты здесь тоже не нужен никому, кроме меня. Ты стал таким слабым. Ты здесь не выживешь. Кто защитит тебя, кроме меня? – Быстро, нараспев, шептал Эдвард, склонившись к Зависти, едва касаясь губами малахитовой макушки. - Не уходи больше, Энви. Я всё равно… не отпущу тебя. Никогда больше не отпущу…» Он осторожно приподнял ладонью голову доппельгангера, заставляя его хоть немного разогнуться и вдохнуть. «Больно, я знаю. - С грустью согласился Стальной, видя, что Энви продолжает задыхаться, несмотря на помощь алхимика. – Но ты сам виноват. Ты меня вынудил. Ты тоже меня ранишь. Пожалуйста, не делай так больше, и, обещаю, такого больше не повторится». Прошли долгие три минуты, пока, наконец, гомункул смог сделать первый глоток воздуха. Стальной бережно придерживал его, наслаждаясь близостью, как чем-то, отчаянно желанным и жизненно необходимым. До этого его тактильные контакты с гомункулом ограничивались только взаимными ударами и тем единственным эпизодом, когда он вытащил Энви из-под завала и не отходил от кровного брата несколько дней, затаив дыхание в ожидании: очнётся он или нет. Эду мельком вспомнился Альфонс, лишенный возможности чувствовать на долгие годы – наверное, он точно так же наслаждался каждым прикосновением, когда очнулся в своём, человеческом, теле. Как ни странно, эта мысль не задела за живое, а скользнула дальше, едва коснувшись его сознания. Не этот брат сейчас лежал на его руках, и не о нём были все его мысли. «Ты ведь понимаешь, что я не со зла, - объяснял Эдвард, оправдываясь больше перед самим собой, – просто мне здесь так одиноко, Энви. Невыносимо одиноко. Это ведь совсем не то, что чувствовать себя чужим в толпе. Это даже не то, что переехать в чужой город, где ты ни с кем не знаком. Это просто… это ад, Энви. Кара за все наши грехи. Может, я и открыл Врата в этот мир, но предназначен ли он был лишь мне одному? Может, он был создан для нас двоих, поэтому мы здесь застряли – чтобы вместе искупить свою вину? Не уходи, Энви. Больше никогда не уходи. Мы вместе сюда попали – значит, и уйти должны вместе. Если сам не сможешь, я тебе помогу. Я тебя не оставлю. Только не уходи, пожалуйста…» «Ты хоть… со стороны…понимаешь … насколько бредово… это звучит? – тихо ответил гомункул. Прижатый к груди Эдварда, он не просто слышал, а чувствовал стук его живого сердца, пропускал через себя каждую ноту сильного, глубокого голоса молодого мужчины. – У тебя просто… крыша едет оттого, что ты в полной изоляции. В тебе нет самодостаточности, внутреннего стержня, и ты не умеешь ценить себя. Тебе нужен кто-то, на кого можно слить свои эмоции, перенести чувства и получить обратно, отраженные. Если бы не это, ты бы ко мне не цеплялся, и здесь дело не в том, что это персональный ад. Это не ад. И не для нас двоих. Это просто идиотское, скучное место, которые ты открыл по своей тупости, а теперь выбраться не можешь, ещё и меня в это втянул, а теперь требуешь участвовать в этом фарсе с близостью. Я тебе не близкий человек, и никогда им не был. Не заставляй меня занимать чужое место в твоём дурацком человеческом сердце. Не к этому брату ты хотел вернуться, тупой алхимик». Гомункул попытался встать, но Эдвард, коротко вздохнув, тут же притянул его обратно, уткнувшись губами в холодный висок. «Да, не к этому. Но этот мне сейчас ближе, чем тот, кто остался в прошлом. Так бывает, Энви… Я думал, что мы с Алом всегда будем вместе, что он – мой единственный близкий человек, мой единственный любимый брат. Но теперь я знаю, что не бывает единственных, Энви. Бывают только те, кто рядом. В Лондоне это был Хайдерих. А сейчас ты рядом… так что не уходи, не делай мне больно. Или я тебе тоже больно сделаю, Эн-нии, потому что по-хорошему ты не понимаешь». Эдвард легко встал, поднял с колен едва остающегося в сознании гомункула и повёл его за руку к двери, по пути объясняя, что до завтра Энви будет отдыхать в своей комнате. И, да, кстати, теперь первым на нижние этажи всегда будет спускаться Эдвард, а Энви позволено заходить только после того, как Эд убедится, что им ничего не угрожает. Это было больше, чем год назад. С тех пор Энви больше не пытался кидаться на Стального, а Эдвард больше не доводил дело до драки. Они не поднимали тему, кто кому нужен и кто куда хочет уйти. Внутреннее напряжение в душах обоих, нарастающее из дня в день, находило новые формы выражения, совершенно не такие, как раньше. Энви мог ответить в своей, привычно резкой, манере, но он уже никогда не начинал первым, предпочитая держать всё в себе. При любом намёке на конфликт он просто замолкал, и, сжав бескровные губы в тонкую линию, давал Эдварду выговориться и выпустить пар. Стальной, в основном, был тих и спокоен, часто заговаривал первым, рассказывая разные истории из своего недавнего прошлого. Он позволял себе тормошить гомункула только тогда, когда тот засыпал дольше, чем на сутки, оставляя алхимика наедине со своими мыслями. Сегодняшняя сцена с книгой была редким исключением – впервые за последние три месяца Эдвард проявил едва сдерживаемую грубость, а Энви впервые упрекнул его в том, что они попали в этой гибнущий мир. Нарушив условную границу дозволенного, они оба замерли в ожидании следующего шага со стороны друг друга. - Эдо… - В тихом голосе доппельгангера прозвучали едва уловимые вопросительные ноты. - Да? – Рассеяно отозвался Эдвард. - Руки. Алхимик с непониманием скользнул взглядом вниз, пытаясь понять, что имеет в виду Зависть. Его пальцы, минуту назад нервно сжимавшие изголовье кресла, незаметно для него самого скользнули ниже и остановились на алебастровом плече гомункула, легонько поглаживая. Эдвард замер на несколько секунд, прислушиваясь к своим ощущениям. Кожа Зависти была такой же посмертно холодной, как всё в этом угасающем мире, но Эд чувствовал, что под ней всё ещё пульсирует жизнь, алым потоком прогоняя животворящую эссенцию по тонким венам. Эдвард и раньше, бывало, непроизвольно касался тела Зависти, задерживая руки на его плечах или талии немного дольше, чем следовало бы, но он не концентрировал на этом внимания, а Энви, молча перетерпев некоторое время, тихонько выскальзывал из его рук, делая вид, что ничего не заметил, а потом ещё несколько дней старательно избегал даже малейшего контакта. Но, так или иначе, единожды нарушенный барьер перестаёт быть чем-то по-настоящему запретным, поэтому не было ничего удивительного в том, что на этот раз прикосновения Эдварда уже нельзя было трактовать двусмысленно. Их интимное значение было более чем ясно и для четырехсотлетнего гомункула, и для юного алхимика. - А что здесь такого? – Наконец, спросил он, проводя кончиками ногтей чуть сильнее и выше, от плеча до шеи, а потом − к виску. - Эдо, прекрати. Это на тебя не похоже. Эдвард задумчиво переместил пальцы чуть ниже, очертив мягкими подушечками линию губ Зависти. - Мы уже давно сами на себя не похожи, Эн-нии. Так что это больше не аргумент. Энви подался вперёд, разрывая касание, поднялся с места и повернулся лицом к Эдварду. - Позволишь?.. – Сдержано спросил он. Выйти из-за стола можно было только мимо Эдварда, а алхимик, непринуждённо облокотившись о кресло, нарочно закрывал узкий проход от рабочего кабинета в центр комнаты. - Почему ты уходишь? Я же не сделал тебе ничего плохого. – Эдвард болезненно изломил брови, всем своим видом давая понять, что действительно не понимает реакции Зависти. Он ведь, и правда, не сделал ничего плохого – наоборот, выражал внимательность и заботливую нежность, которую гомункул получал, наверное, впервые за всю свою долгую жизнь. Завись, едва заметно дрогнув, перевёл взгляд в сторону. - Почему ты уходишь, Эн-нии? – Настойчиво повторил Эдвард. - А почему ты прикасаешься ко мне так, как будто я тебе нравлюсь? По жестянке соскучился, или по своей тупой блонде? Так вот, я – не они. И нечего ко мне грабли тянуть. - Я знаю, что ты – не они. И я бы про них даже не вспомнил, если бы ты сам сейчас этого не сказал. Когда я прикасаюсь к тебе, раз уж ты решил выяснить всё прямым текстом, я это делаю без всяких «как будто». Ты мне нравишься. Энви отрицательно покачал головой, поджав губы. - Тебе просто одиноко, Эдо. - Только когда ты уходишь. А так – нет. Я уже привык. - Твои привычки меня не касаются. Эдвард несколько секунд смотрел на Зависть оценивающим взглядом, сквозь прозрачные стеклянные линзы очков, горько улыбаясь его попытке сбежать. Он помнил, что в том, другом мире, которые они давно оставили позади, он сам вечно пытался сбежать от Зависти, а доппельгангер никогда не отпускал его по-хорошему, издеваясь до последнего. Не то чтобы Эдвард гордился тем, что он в этом плане был добрее. Просто он не хотел ещё больше изматывать и без того ослабевшего старшего брата. Он молча отошел назад, уступая дорогу. С некоторым сожалением золотоволосый алхимик проводил Энви взглядом, про себя отмечая неуверенную походку и то, как гомункул опирался о стену кончиками пальцев, подсознательно ища хоть какую-то опору. Неслышной, мягкой походкой Зависть вышел, тихо прикрыв за собой двери. Скосив взгляд на письменный стол, Эдвард заметил несколько алых, сверкающих пылинок. «Ясно. Ещё один осколок алого камня иссяк… Интересно, почему? Я же ничего такого не сделал, что могло бы его ранить… Ну почему всегда так…» Эдвард в изнеможении опустился в кресло, снял очки, растирая уставшие глаза, и выпустил длинные локоны из плена алой ленты, оторванной когда-то от его любимого плаща. Распущенные волосы, скользнув золотым шелком, рассыпались по плечам, закрывая своего владельца от ненавистного ему мёртвого мира. Рубиновая пыль, это мерило жизни Зависти, выбивала почву из-под ног Эда, показывая, что едва утешающая его видимость близкой связи с каждой минутой гибнет. Уже совсем скоро он останется в этом мире совершенно один. Бессильная горечь застилала вязким туманом все его мысли, стекала прозрачными каплями с длинных ресниц цвета золота. Эдвард, прижав тыльную сторону ладони к губам, плакал молча, содрогаясь, как будто от болезненной раны, стараясь не издавать ни единого лишнего звука, ведь в этой гробовой тишине можно было услышать из соседней комнаты каждый вдох и выдох. Сама мысль о том, что он останется в одиночестве до самой смерти, пусть даже и скорой, была невыносимо ужасной, пожирающей душу точно так же, как когда-то вид младшего брата, ставшего призраком в доспехах. Хотелось сделать хоть что-то, чтобы остановить неминуемый рок, найти чертов выход и вернуться обратно в их родной, наполненный живой энергией, мир, где он сможет создать для Зависти сколько угодно алхимических рубинов и днями напролёт гулять с ним по многолюдной городской площади, наслаждаясь небом и солнцем. Хотелось жить на свободе, среди ярких цветов, а не в этом унылом, закрытом сверху донизу, здании. Хотелось, чтобы Энви перестал шарахаться от него, как от прокаженного, и хоть раз коснулся его в ответ. Эдварду казалось, что, если он найдёт способ вновь открыть Врата, то Зависть перестанет артачиться - он смирится и с силой Эда, и со своей слабостью, и сможет, наконец, просто жить, доверившись алхимику. Эти прекрасные мечты были единственной отрадой, которая заставляла его всё ещё цепляться за безрадостное, мрачное существование в этой тюрьме, в которую он сам, по собственной глупости, загнал их обоих. - Эдо… От тихого голоса, неожиданно прозвучавшего рядом, Эдвард нервно вскинулся, вжавшись в кресло. Энви вошел в комнату неслышно и стал напротив кровного брата, облокотившись на стол прямо перед ним и подперев щеку ладонью. - Ч-чего тебе? – Выдохнул ещё не пришедший в себя алхимик. Энви чуть приподнял брови. - В смысле… ты вернулся. Что-то случилось? – Переспросил Эдвард, быстро поднимаясь с кресла и отходя в центр комнаты, держась спиной к Зависти. Ему было стыдно, что гомункул застал его в таком виде. - Почему ты ревёшь? – Вместо ответа спросил Энви. - Ах, это… да так, ничего. Ничего страшного, Эн-нии. Просто грустно стало, - тихо произнёс Эдвард. - Снова начал думать об этом месте, о том, что мы здесь, как будто, уже целую вечность… а мне так хочется вернуться домой. Хочется вернуться вместе с тобой и забыть это место, как кошмар. Прости. - Ясно. - И разговор прошел напрасно, - не удержавшись, поддразнил его Эдвард. К его изумлению, в ответ послышался тихий смешок, похожий на хлопанье крыльев мотылька. - Надо же. Всё ещё можешь шутить, Эдо. - Ну да. Смех продлевает жизнь, знаешь ли, - вздохнул Эдвард, поворачиваясь обратно к Зависти. - А вот это уже не смешно, - ответил гомункул. Лёгкая улыбка, украшающая его тонкие губы, медленно сошла на нет. - Ты ведь думал о том, что нам тут недолго осталось?.. - И об этом тоже, - нехотя согласился Эдвард. Подойдя к Зависти вплотную, он остановился на секунду, как будто сомневаясь в чём-то, а затем, глубоко выдохнув, уверенно развернул его к себе, чувственно прижавшись всем телом и обнимая за талию. - Я знаю, что ты об этом думаешь, Эн-нии. Помолчи. Я больше ничего с тобой делать не буду, простой постой так со мной ещё немного. Пожалуйста, Эн-нии. - Разве так звучит просьба, Эдо?.. – В голосе Зависти не было ни намёка на колкость. Он был скорее равнодушно-обреченным. - Так звучит одиночество, Эн-нии, - усмехнулся Эдвард. – Ты ведь это хотел услышать? Что ты просто кусок мяса, который я хочу полапать только потому, что рядом нет ничего поприличнее? Думаешь, если бы я застрял здесь с Алом или Роем, я бы хотел от них того же?! - Что ты го... – Нахмурился гомункул, чувствуя, что Эдвард начинает заводиться на ровном месте, сжимая его в объятия намного сильнее. - Заткнись. Попросил же. – Агрессивно одёрнул его Эдвард. Опираясь на тяжелый письменный стол, он молча обнимал Зависть, погрузившись глубоко в свои мысли. - Я так скучаю по нашему дому, Эн-нии, - сказал через некоторое время, рассеянно поглаживая доппельгангера по мягким, словно шелк, волосам. С виду Энви был резким и колючим, как лезвие стилета, но на ощупь он был неожиданно податливым, с бархатисто-нежной кожей и успокаивающе-размеренным дыханием. - С каких пор он стал «нашим», Эдо? – произнёс Энви, упрямо не желая мириться с тем, что Эдвард снова пытается подломить его под себя, угрозами заставляя молчать. - Мы оба родом из того мира, Эн-нии. Так почему бы не называть его нашим? Ты настолько не хочешь, чтобы у нас с тобой было что-то общее? Хоэнхайм не в счёт, Эн-нии. Мы никогда не ладили, ни в нашем мире, ни в том, что был за первыми Вратами. Я о нём не лучшего мнения, чем ты. - Поэтому так старательно ему подражаешь? – Раздраженно прошипел Энви, упираясь ладонями в грудь Эда. Стальной удивлённо распахнул глаза, приподнял лицо Энви за подбородок, заставляя поднять взгляд. - Я ему подражаю? Ты это серьёзно, что ли? – Эдвард задумчиво склонил голову набок, изучая бледное лицо Зависти с чуть заметной ироничной ухмылкой. – Ты так решил потому, что я не меняю свой внешний вид, как ты? Или потому, что у меня зрение плохое, и мне тоже приходится носить очки? Знаешь, если поставить в ряд сотню алхимиков или мужиков в очках, Хоэнхайм будет только одним из них. Глупо приписывать его личность каждому, что схож с ним в какой-то мизерной детали внешности, профессии или ещё чего-то там… Не обобщай так сильно, Эн-нии, это глупо. Энви зло поджал губы, недовольно глядя в золотые глаза алхимика. Эдвард, ради приличия, тоже посверлил его взглядом, а затем тихо рассмеялся, не размыкая губ. - Ты такой впечатлительный, Эн-нии. А я-то всё голову ломал, почему ты выбрал такой странный облик… даже пол почти сменил. Столько стараний ради душевного равновесия… - Ничего подобного, - угрюмо бросил гомункул. - Да ну?.. – Хмыкнул Эд. – Тогда почему ты до сих пор в таком виде?.. Только зря энергию тратишь. - Не тебе решать, зря или не зря, Эдо. - Да, не мне. Но, знаешь… мне было бы интересно увидеть тебя хоть раз в твоём истинном виде, до того, как… - Эдвард замолчал, нервно нахмурившись, и снова уткнулся губами в макушку Зависти. – Хотя, я вообще сомневаюсь, что ты на него хоть немного похож. - Почему? - Потому что тебе это не идёт, - пожал плечами Эдвард. – Я, всё-таки, знал его дольше тебя. Если я в чём-то, признаю, похож на отца, то ты – вообще ни капли. Ты уязвимый, эмоциональный – будь это не так, ты бы не смог понимать чувства других настолько хорошо, чтобы манипулировать ими, запугивать, дразнить или восхищать. У него характер тяжелый, каждое слово тяжеловесное, как камень, и так же неприятно давит на душу. Красноречие - явно не его конёк, разве что в плохом смысле слова. Он весь, как из гранита вытесан – грубый, суровый к себе и к другим. Чувства такта вообще никакого, чувственности – тем более. Одно слово – мужлан! На последних словах Энви не выдержал и рассмеялся, несказанно удивив алхимика уже второй раз за этот день. - Так вот, что ты о нём думаешь, Эдо. - Я всегда так думал, Эн-нии, с того самого дня, как он оставил нас с мамой. Потом, до Лондона, я испытывал к нему стойкую неприязнь, за его трусость и эту дебильную манеру прикрываться высокоморальными ценностями мирового масштаба. Тоже мне, страдалец – вёл себя так, как будто в этом мире все испытания выпали только на его долю, а все остальные в золоте и бриллиантах купаются, и горя не знают. А сейчас, Эн-нии… сейчас, после Лондона, я его просто ненавижу. Если бы он не ранил тебя так сильно своим скотским поведением, ты бы не умирал душой. Ты мог бы мне довериться и понять, наконец, то я – не он, и я тебя не предам. Никогда. И не надо мне снова говорить, что это всё от одиночества, что ты для меня просто чья-то замена. Ты слишком много думаешь о причинах, Эн-нии. Подумал бы лучше о том, что я рядом и я хочу быть с тобой. - Хоти себе, сколько влезет. Это твои проблемы. - Снова ты за своё, Эн-нии… - вздохнул Эдвард. - Защищаешься до последнего, да? Это хорошо. Я рад, что ты всё ещё можешь чувствовать, пусть даже такое… Алхимик в последний раз провёл ладонью по малахитовым волосам и мягко отстранился. - Идём отдыхать, Эн-нии. Поздно уже. - Как скажешь, Эдо. Стальной привычно взял Энви за руку и повёл в облюбованную им комнату. Он легонько подтолкнул Зависть к постели, подождал, пока гомункул ляжет, и заботливо прикрыл одеялом до талии, зная, что Энви любит оставлять себе немного личной свободы в этом плане. Сам он, небрежно расстегнув ворот рубашки, лёг рядом, повернувшись лицом к Энви и наблюдая за ним из-под устало опущенных золотых ресниц. Гомункул тоже не сводил с него взгляда, несмотря на явное изнеможение. - Эдо… - Ммм? - Почему ты всё ещё веришь в то, что мы выберемся? Мы до сих пор не нашли даже намёка на то, что отсюда можно сбежать. Это безнадёжно, разве ты ещё не понял?.. - Просто мне нужно во что-то верить, Эн-нии. Если я сдамся, то нас обоих ждёт только бессмысленная смерть. А ведь я теперь за тебя отвечаю… - Тебе не кажется, что это старая песня, алхимик? - Я не против, - Эдвард слегка пожал плечами, отворачиваясь от Энви. – Я всегда был старшим братом, и я привык к ответственности. Всё хорошо, Энви. Мне нетрудно. - Звучит фальшивенько, - скривился гомункул. Подзабытое «Энви», сорвавшееся с губ алхимика, непривычно резануло слух, словно его назвали чужим именем. - Что, не хочешь, чтобы тебя кто-то опекал? – Усмехнулся Эд. – Ты прости, но тут дело больше в тебе, чем во мне. Ты просто не умеешь быть на равных, поэтому ты либо меня хочешь на колени поставить и загнать в угол, либо наоборот – заставляешь меня принять на себя роль агрессора. В твоей системе ценностей есть либо тиран, либо жертва. Первая роль тебе когда-то давалась слишком хорошо только потому, что изначально ты был жертвой и хочешь отыграться за все свои страдания. Ты не представляешь, как я сожалею, что мы не встретились раньше… Он скользнул рукой в сторону Энви, наощупь нашел его леденяще холодную кисть и сжал, переплетая живые пальцы. Ему хотелось согреть гомункула, подарить хоть каплю жизни его искусственному телу, заставить его голос зазвучать иначе. - Почему ты вернулся, Эн-нии? - Потому что ты затащил меня в свои Врата, когда рвался в Аместрис. Ты не учёл, что в теле Хоэнхайма находился Камень. Его смерти было достаточно, чтобы открыть Врата, и чертов урод это знал. Просто он… хотел забрать меня с собой, чтобы тебе уж точно ничего не угрожало, ни в одном из миров. - Хм. Я рад, что у него ничего не вышло. Но я не об этом спрашивал. Мне интересно, почему ты вернулся в библиотеку – ты же, вроде, разозлился и ушел отдыхать. - Есть такое, - неохотно протянул гомункул. – Но, знаешь… ты сегодня затеял этот разговор, о том, что я не протяну здесь долго – ни в этом искусственном теле, ни в этом искусственном мире. Я вдруг подумал: а что, если для меня не настанет «завтра»? Что, если я сейчас засну и уже не проснусь? Не то чтобы мне жаль… просто… сейчас смерть кажется мне совсем не такой, как раньше. Я хочу покинуть это место, но… не так. - Прости. Я это сказал больше потому, что устал от твоего молчания и хотел тебя как-то задеть, чтобы ты со мной заговорил… я не хочу, чтобы ты умирал. – Эдвард поднёс к своим губам безвольную кисть доппельгангера, мягко поцеловал в знак извинения. - Я тоже не хочу, - тихо сказал Энви. – И, знаешь… Я рад, что, так или иначе, уйду первым. Какой бы долгой ни была моя жизнь… знаешь, в конце мне всё равно… - гомункул не договорил, сжав губы, как будто боясь произнести вслух последнее слово. - Не бойся, Эн-нии. Я же рядом. Я помогу тебе пережить всё это и заберу тебя домой, просто дай мне время… - Которого у нас нет, и ты это прекрасно знаешь, - жестко отрезал гомункул. – Думаешь, ты остановишь смерть? Нам не вырваться отсюда… понимаешь? Здесь энергии так мало, что тебя для самых простых Преобразований едва хватает. Ты никогда не выберешься, тупой алхимик, ты понимаешь? Ты никогда не увидишь своего тупого брата, и своих друзей-кретинов, и того идиота-полковника! С тех пор, как ты ушел, там, может, сто лет прошло, и они все давно уже сдохли! Никуда ты отсюда не уйдёшь, ясно тебе?! Ты никуда от меня… Энви, почти перешедший на крик, оборвал фразу на полуслове. Последние алые камни, осветив его тело красным светом изнутри, обратились в алую звёздную пыль и с тихим шуршанием осыпались с его груди, оставив только один, тускло светящийся, уголёк алхимического рубина. Энви, коротко вздохнув, прижал свободную руку к сердцу, с отчаянной злостью смахивая красный мерцающий прах. - Эн-нии?.. Эн-нии! – Эдвард испуганно сжал его руку, взволнованно развернул старшего гомункула лицом к себе, и обмер от изумления. Человек, лежащий сейчас рядом с ним, был лишь отдалённо похож на его «Эн-нии». Изящно острые черты лица стали мягче и женственнее, прямые малахитовые волосы завились в крупные локоны и окрасились необыкновенно нежный цвет розовато-бежевого золота. Кожа была такой же бледной и тонкой, как белая лилия, а губы - серыми, как пепел. Незнакомый юноша андрогинной внешности со страхом смотрел на него медово-золотыми глазами – такими же, как у Эдварда. - Эн-нии?.. Это ты?.. Доппельгангер скривил губы, так и не сумев сдержать бессильных слёз злости. - Иди к черту, алхимик, - срывающимся голосом бросил он, отворачиваясь. - Нет, нет, постой… - Эдвард тут же развернул его обратно, с любопытством вглядываясь в настоящий облик Зависти. – Ты правда вот так выглядишь? - Уж как есть, Эдо, - неприязненно ответил Энви. - С ума сойти, - покачал головой алхимик. Он настолько привык к зеленоволосому гомункулу, что его теперешний человеческий образ его почти шокировал и казался каким-то фантастическим. – И что, ты теперь всегда так будешь?.. - Какое ещё «всегда», Креветка тупая? – Нервно изломил брови Зависть. - У меня последний осколок остался. - Последний?.. - Да. - Но ведь… ты же не был ранен, или… постой, ты что… теряешь алые камни от душевных ран тоже?.. - Душевных ран? Ха, вот ещё. Не обманывайся, Эдо. Я не человек. Нет у меня души. Или ты забыл, с чего вообще началась эта канитель с Философским камнем? С того, что ни один алхимик не может вернуть умершего к жизни, но у всех руки чешутся… – Гомункул отвёл взгляд. - Но ты сейчас выглядишь, как человек, Эн-нии… Не так, как Триша после Преобразования, не так, как Гнев или… - Только потому что Хоэнхайм Преобразовал своего сына сразу после смерти. Это было именно «Воскрешение», а не полное воссоздание человеческого тела, как во всех остальных случаях. Он был лучшим в своём деле – ясен пень, что у него Преобразование прошло гораздо более успешно. Это тело – настоящее, но… видишь ли… это только тело. В нём есть отголоски воспоминаний, но не более. Ты понимаешь, алхимик? Я выгляжу, как его сын, но я – просто сущность, созданная невесть из чего и заброшенная в труп дорогого ему человека. И он это понял, едва заговорив со мной. Вот почему… он от меня отказался. Так что прекращай уже со своим «Эн-нии», Креветка. Я Хоэнхайму не сын, а тебе не брат. Я вообще… никто и никому. - Ты что… все свои четыреста лет прожил с этой мыслью?.. Алхимик лёг ближе, облокотившись на подушку. От последних слов гомункула ему стало не по себе. Энви и раньше не говорил о себе ничего приятного, но с таким болезненной горечью – впервые. Настоящий облик сорвал с него, словно маску, созданный за столетья образ, и оставил без последней защиты. - А тебе не хотелось… пожить по-настоящему? Как человек? – Спросил Эдвард, пропуская тонкие светлые локоны Зависти сквозь пальцы. - Что значит «по-настоящему»? Я могу уставать, испытывать боль, злиться или радоваться. Просто мои взаимоотношения с людьми никогда не были такими, о которых можно сказать «душевные» или «хорошие». Ты это имеешь в виду под «как человек»? Или ты о социальном опыте? - Нет, о личном. Я имею в виду спектр твоих чувств. Я часто видел тебя озлобленным, раздраженным, напуганным и даже отчаявшимся. Но я не помню ни единого раза, чтобы ты был добрым, расслабленным или… счастливым. Хотя, какое счастливым – я даже не видел тебя по-настоящему радостным. Максимум это была злая, болезненная ирония, издевки и насмешки. Почему так, Энви? - Потому что так, Эдвард, - сузил золотые глаза Зависть. - Потому что тебя не научили, а не «потому что так». Потому что это те чувства, которым нас учат наши родители в детстве, когда наши человеческие сознания настолько же чистые, как, изначально, твоё собственное. Это как чистый лист, который наши близкие люди заполняют всеми этими чувствами, как будто словами – «уважаю», «принимаю», «ценю тебя», «забочусь о тебе». Это было у каждого человека, у каждого из нас этот лист заполнен всеми этими словами в разной степени. А у тебя так получилось, что на этом листе сплошная ненависть, боль и злоба. Но ведь можно же дополнить недостающие слова. Я вот только не пойму, почему ты так боишься сказать об этом. Что в этом такого? Что такого в том, чтобы узнать, как это – чувствовать что-то хорошее? - Харара. Ты думаешь, что стоит мне сказать что-то типа «научите меня любить», и ко мне сразу километровая очередь желающих выстроится? Ты что, совсем дебил конченный? - А почему сразу «любить», Энви? – Тут же ухватился за слово Эдвард. – Ещё и так агрессивно, что для тебя это явно важно? Заметь, я до этого только про радость и хорошие чувства в целом говорил. О любви заговорил ты первым, Энви. Гомункул смерил Эда презрительным взглядом, явно начиная снова закипать. - Понимаю, - усмехнулся Эдвард, оценивая загнанный вид Зависти. - Ты не осознаёшь толком, что это за чувство, но тебе хочется, чтобы у тебя это было, потому что тебе кажется, что оно есть у всех, кроме тебя. Это самая настоящая зависть, Энви. Хочешь узнать, каково это - любовь?.. - Сдалась мне твоя чертова любовь, – взвился гомункул, пытаясь вырваться из рук Эдварда. – Не нужна она мне! На хера мне… - Энви, прекрати, - нахмурился Эд, заметив, что алхимический рубин начал реагировать на переживания гомункула. Тусклый алый уголёк в груди Зависти затрепыхался, как свеча от порыва ветра. - Прекрати-прекрати-прекрати, блядь, заебал уже!!! И что ты мне сделаешь? Убьёшь? Или что? Свалишь?!! Ну так вперёд, катись на… - Успокойся, мать твою! – Резко прикрикнул Эдвард, крепко прижимая Зависть к постели на уровне груди. Он едва сдержался от того, чтобы не врезать ему по лицу наотмашь, лишь бы гомункул перестал истеричить. Энви сжался, попытался извернуться, но железная хватка алхимика не позволяла ему отодвинуться от Эда ни на сантиметр. - Успокойся, Эн-нии, - сквозь зубы процедил он, сам едва переводя дыхание от напряжения. Он побледнел почти так же, как Зависть. – Успокойся, пожалуйста, - уже тише добавил Эд, бессильно опуская голову. Его золотые волосы соскользнули с плеч и упали на подушку, переплетаясь с розовато-бежевыми локонами Зависти. Осколок искусственного сердца отбивал неестественно бешенный ритм под его тяжелой стальной ладонью. – Ты вообще… понимаешь… что у тебя всего один алый камень остался? Хочешь себя угробить из-за того, что мы опять поспорили? Чертов Энви. Ты же сам минуту назад говорил, что не хочешь умирать в этом тупом месте. Ты мозги включай хоть иногда, ты, чертов… чертов… - Сам успокойся, дебил херов. Твоя чертова любовь мне на хер не нужна. - Прошипел Зависть, пытаясь вдохнуть поглубже. Холодная ладонь Эда, прижимающая его слабое тело к постели, давила на грудную клетку так сильно, как будто Эдвард хотел задушить его, а не спасти. – Отпусти. Эдвард, как будто не слыша его, не отнимал руки от пульсирующего, словно живое, осколка сердца доппельгангера. - Отпусти, Эдо. Мне тяжело, когда ты так делаешь, – гомункул, немного морщась от неприятных ощущений, накрыл его ладонь свой холодной кистью, легонько сжал. – Эдо?.. Алхимик поднял на него уставший взгляд, и с каким-то пугающим спокойствием, оценивающе посмотрел в чужие глаза цвета золота. - Эдо?.. Лёгкий, глубокий вдох – и ладонь Эдварда скользнула вверх, уверенно обхватив шею существа, не желающего познать хоть частицу человеческого счастья даже на краю гибели. Алхимик несильно, но ощутимо, пережал сонные артерии. - Говоришь, на хера тебе моя чертова любовь, Эн-нии?.. - Эдо?.. – В чужих глазах цвета липового мёда мелькали, сменяя друг друга, хаотичные обрывки всех оттенков понимания, страха, недоверия. - А знаешь, Эн-нии, может, ты и прав, - стальная рука сдавила полумертвую плоть ещё сильнее. – Действительно, на хера она тебе?.. Может, тебе надо просто сдохнуть, так и не познав ничего, кроме боли и ненависти? Это ведь для тебя нормально, правда, Эн-нии? Зачем париться, зачем стараться ради лучшего, если можно просто идти по накатанной дорожке, обвинять в своих бедах всех вокруг и ни черта не делать?.. - Эдо… - Гомункул изумлённо выдохнул, чувствуя, что Эдвард не собирается останавливаться. Второй рукой он грубо схватил кисти Зависти и, накрепко прижав, зафиксировал их над головой, словно связанные. Вид беззащитного, некогда очень жестокого, существа возбуждал его, заставлял ощутить, насколько доступна сейчас оказалась желанная годами близость. - Довыёбывался ты, Эн-нии, - коротко, истерично хохотнул Эдвард, чувствуя, как напряглось тело Зависти в отчаянной попытке вырваться из плена. – Я же предупреждал тебя, сучара - не делай мне больно. Не делай мне больно, Эн-нии, или я тебе отвечу тем же, потому что по-хорошему ты не понимаешь… Алхимик, напоследок сжав горло Зависти ещё сильнее, оставляя кровоточащие серебристой жидкостью раны от заострённых, наточенных, словно когти, металлических пальцев, опустил руку ниже. Едва нащупав тонкую черную ткань юбки с шортами, он что есть силы рванул её, отдирая от гомункула чуть-ли не с мясом. - Ну что, Эн-нии, раз моя человеческая любовь тебя не устраивает, то скотская альтернатива – как раз твой уровень. Эдвард расстегнул широкую пряжку ремня и молнию, освободился от мешающей ему одежды. Он легко сорвал остатки костюма с оцепеневшего от ужаса Энви, грубо раздвинул его судорожно сцепленные ноги и прижался к его обнаженному лону вплотную. Нижняя часть тела гомункула осталась женской, хотя и лишенной некоторых особенностей, характерных для настоящего человека. - Нравится? – Эдвард дёрнул доппельгангера за длинные волосы, заставляя смотреть в свои глаза, почти полностью черные из-за расширенных зрачков. - Ты же сам выбрал это, Эн-нии. Существование, полное боли и злобы, в котором ты не хочешь ничего менять. Объятия тебе не нравятся, поцелуи тебе не нравятся… а ТАК тебе нравится? Алхимик впился острыми зубами в шею Зависти, неожиданно легко прокусывая тонкую алебастровую кожу. Вместо характерного вкуса крови он почувствовал не менее характерный, слабый привкус металла. С его губ серебряным ручейком спустилась тонкая струйка жидкости, смешанной с глицерином, цинком и ещё чем-то знакомым. В лаборатории Такера он видел очень похожие смеси, когда Сшивающий души пытался воскресить свою дочь. - Хах, ты уверен, что тебя Преобразовали сразу после смерти? – Промурлыкал Эдвард на ухо доппельгангеру. - Тебя ртутью накачали по самое не балуйся, Эн-нии. Мне уже интересно, буду ли я у тебя первым, или твоё забальзамированное тело уже трахали во все дыры, пока отец тебя не Преобразовал? А, хотя постой… может, именно это он с тобой и делал? Страдал-горевал над трупом «любимого» сына, а потом решил воскресить, преступив Запрет? Давай-ка я устрою тебе дежавю – глядишь, вспомнишь что-то занятное из жизни моего старшего братца. Эдвард рассмеялся, полностью опьянённый своей свободой. От чувства своей абсолютной власти он перестал чувствовать себя собой. Это было похоже на наркотический трип в самые потаённые уголки собственного сознания, которые он до этого упорно скрывал от себя самого. Стальной опёрся о колено Зависти металлической рукой, небрежно прижал его ногу к кровати, едва не выворачивая бедренную кость. По-хозяйски проведя искусственной ладонью по нежной, гладкой коже, он вошел в Энви полностью, во всю длину, заставляя гомункула вскрикнуть от раздирающей изнутри боли. Вжавшись максимально глубоко, Эдвард томно вздохнул от удовольствия. - Эй, Эн-нии, не хочешь расслабиться? – Усмехнулся Эдвард, чувствуя, как сильно давят на его член сцепленные от парализующего ужаса мышцы Энви. – Нет?.. Ну и ладно. Только не обижайся, если я тебя немного порву. Эдвард взял неспешный темп, при каждом толчке упираясь в стенку очень узкого и маленького лона, которое было как будто неразвитым и явно не было рассчитано на личную жизнь. Перекликаясь с полными боли, жалобными вскриками Энви, осколочек алхимического рубина снова ярко вспыхнул, освещая тонкую кожу и рёбра Зависти изнутри. Эдвард, опустив взгляд вниз, презрительно изломил брови и коснулся искусственного сердца доппельгангера, шепча про себя одну из формул, вычитанную в одной из странных местных книг. - Думаешь, я дам тебе свалить до того, как закончу? Мечтай, Эн-нии, мечтай… - В алый камень слабым потоком влилось немного живой энергии. Осколок из испуганно вспыхивающего рубиновым светом превратился в равномерно мерцающий, как кусочек ещё не остывшей лавы, и покрылся тонкими черными прожилками. Эдвард ещё сильнее побледнел, на секунду приложив пальцы к ноющим вискам, и, победно ухмыльнувшись, ускорил темп. - Не бойся, Эн-нии, теперь у тебя есть ещё день-другой. Видишь, какой я великодушный – подарил тебе часть свой бесценной человеческой жизни. Подарил часть себя такой неблагодарной паскуде как ты, Эн-нии… Эдвард был не просто груб – он наслаждался этой грубостью, намеренно причиняя гомункулу сильнейшую боль. Когда он почувствовал, что судорожно сцепленные внутренние мышцы Энви начинают понемногу разрываться, истекая живым серебром, это возбудило его ещё сильнее. Он полностью сосредоточился на своих ощущениях, чувствуя, как безжизненно холодное тело понемногу теплеет, согретое близостью живого человека. Беспомощные полустоны-полукрики Зависти стали переходить в рыдания. - Эдо… Эдо, прекрати… н-нне надо так, Эдо… - Из-за душащих его слёз едва можно было разобрать слова. - Не надо? Что не надо, Эн-нии? Не надо с тобой так, как ты со мной и с другими людьми, Эн-нии? Или нет, постой… да, вот так точно больше не надо. Эта поза мне уже немного надоела. Он развернул Зависть спиной к себе и слегка приподнял, давая понять, что тот должен стать на колени. Посмеиваясь, он схватил Энви за волосы, несколько раз намотав их на руку, заставляя гомункула запрокинуть голову назад. Несколько секунд Эдвард завороженно наблюдал за по-своему прекрасным, искаженным от страдания лицом гомункула. - Эдо…Эдо, не надо… пожалуйста, Эдо… - Энви коснулся его живой руки своими ледяными, мелко дрожащими пальцами. Это несмелое прикосновение и жалобный, умоляющий тон гомункула вызвали у Эдварда только лёгкое раздражение. Он грубо схватил Зависть за руку и, вывернув, заломил её за спину в привычном военном захвате. - Заткнись уже, Эн-нии. Стальной сжал бёдра Энви, едва не ломая кости металлической рукой, заставляя Энви ритмично двигаться ему навстречу, позволяя алхимику проникнуть ещё глубже в его истерзанное до кровоточащих ран тело. Эдвард ускорился, томно вздыхая и постанывая от желания. Его заострённые на кончиках металлические пальцы впились в спину Зависти, украшая алебастровую кожу ровными глубокими бороздами. Серебристая ртуть, которой кровоточили эти свежие порезы, стекала по спине и бёдрам Зависти, скользя красиво сияющими капельками. Уже через минуту такого быстрого, интенсивного темпа алхимик почувствовал, как его возбуждённая плоть увеличилась ещё больше. Рыдания Зависти, влажная от бальзамирующей жидкости кожа, приятный шелк чужих золотистых волос, легонько щекочущий его живые пальцы – во всём этом была настолько изящная, мрачная эстетика, что алхимик полностью растворился в ощущениях, отбросив все мысли. С протяжным, сдавленным стоном он кончил в Энви, не сбавляя скорости. Вздрагивая и хватая ртом воздух, Эдвард покинул тело Зависти только после того, как почувствовал, что выжал себя до последней капли. Небрежно оттолкнув Зависть, алхимик обессиленно лёг на постель. Он чувствовал себя опустошенным и лёгким, как пёрышко, и, в то же время, на него накатила настолько сильная усталость, что глаза закрывались сами собой. Он слышал, уже сквозь дрёму, как Зависть, сжавшись рядом, исступлённо плачет, до стона и хрипа, уже ни о чём не умоляя и не пытаясь хоть как-то отстраниться. В голове начавшего уже засыпать алхимика вяло промелькнула мысль, что без него Энви снова замёрзнет. Появилось желание то ли укрыть Зависть одеялом, то ли обнять, согревая, но дальше мыслей дело не пошло. Эдвард устало смежил золотые ресницы и погрузился в сон, словно в глубокое студёное озеро с мутноватой водой, сквозь которую не пробиваются ни свет, ни звуки, ни сознание. Ему снился их дом. Он не помнил, как очутился на светлой поляне, в том маленьком дворике, где они с Алом постоянно играли в детстве. В чистом, вечернем небе ярко светило теплое солнце, полупрозрачными лучами проходящее сквозь розовато-персиковые облака. Пряные, буйно цветущие травы колыхались на лёгком южном ветерке. Алхимик изумлённо обернулся вокруг, провёл пальцами по пушистым колоскам ковыли – давно забытое чувство, от реалистичности которого у него голова пошла кругом. Стоя в дворике, по пояс в ароматных цветах, он слышал приглушенные голоса Ала и Уинри, которые, смеясь, переговаривались о чём-то. Эдвард, затаив дыхание, сделал несколько осторожных шагов, поднялся на крыльцо, несмело отворил двери на кухню. Его младший брат и подруга как раз накрывали стол для вечернего чая: большой стеклянный чайничек с изумрудной шишечкой на верхушке был полон горячего зелёного напитка с освежающим жасмином, рядом, в больших тарелках, лежали только что вынутые из духовки вишнёвые круассаны. Альфонс, заметив, что старший брат вошел на кухню, приветливо улыбнулся, кивком поприветствовал его и тут же вернулся к готовке – открыл нижнюю тумбочку и стал искать среди многочисленных банок с вареньем ту, на которую указывала Уинри. «Эдо, ну сколько можно опаздывать?! Я тебя уже полчаса зову!» - послышался возмущённый, высокий голос позади него. Эдвард обернулся и замер. На пороге стоял Энви, гневно сверкая медовыми глазами, с трудом удерживая тонким руками большую корзину со спелыми яблоками. Розовато-бежевые волосы гомункула были заплетены в тугую косу на левую сторону, вместо привычного черного костюма на нём была свободная кофта со шнуровкой на груди и брюки из тонкого льна молочно-бежевого цвета. «Эн-нии?..» Зависть вопросительно приподнял брови, явно не понимая, почему Эдвард смотрит на него, как на привидение. «Хватит тупить, Эдо. Мы только тебя и ждали. Садись уже за стол». Гомункул, протиснувшись мимо алхимика к кухонной тумбе, поставил тяжелую корзину и, облегчённо вздохнув, плюхнулся на мягкий уголок. Он подвинулся на середину, жестом приглашая Эдварда сесть рядом. Заметив, что Эд продолжает молча смотреть на него широко распахнутыми глазами, Энви нахмурился и потянул его за руку, едва не повалив на накрытый с таким старанием столик. «В чём дело, Эдо? Ты что, до сих пор обижаешься на меня за то, что я вчера тебя без ужина оставил? Ну не будь таким занудой, Эдо, я же сказал, что поздно с работы вернусь. Стащил бы пару пончиков у Ала с Уинри. Эдо, ну не обижайся... Ну?» Гомункул кокетливо чмокнул Стального в губы, и, вальяжно облокотившись о его плечо, принялся разливать чай в их с Эдвардом чашки. Он легонько проводил ногтями по шее алхимика, подсовывал ему лакомые кусочки круассанов и, то и дело, вмешивался в разговор Ала и Уинри. Их спокойные голоса, в которые иногда вплетался мелодичный смех Зависти, убаюкивали Эда, заставляя его отдаляться от этой иллюзорной реальности, как будто засыпая во второй раз. Когда он проснулся, то первые пару минут просто лежал с закрытыми глазами и затуманенным сознанием. В комнате было непривычно шумно, но этот шум был едва уловимый и непонятно, откуда он исходил. Одна-единственная электрическая лампа в люстре светила тускло, постоянно мерцая от перепадов электроэнергии. Размеренный глубокий вдох, выдох, ещё раз, и ещё… На третьем дурманящее очарование сна развеялось. Алхимик вспомнил всё, что он вчера сделал – всё, до мельчайших деталей. Он рывком сел на кровати, непроизвольно впиваясь ногтями в виски, отчаянно отказываясь верить в то, что он оказался способным на такой поступок. Мысли метались, как испуганные звери в клетке, сердце выбивало бешенный ритм. Рваное дыхание алхимика с трудом вырывалось из лёгких, судорожная дрожь била тело так сильно, что он едва смог запахнуть длиннополую рубашку и крепко сцепить руки на груди. Больно было так, как будто его душу вывернули наизнанку вместе с сердцем, и он истекал кровью, цепляясь за последние секунды своей хрупкой человеческой жизни. «Этого не может быть…» - Этого просто не может быть. Я не мог такое сделать. Только не с Эн-нии, господи, только не с… Эн-нии?.. Алхимик всхлипнул, беспомощно озираясь в поисках Зависти. За последние несколько лет он привык засыпать и просыпаться рядом с размеренно посапывающим гомункулом. Опёршись рукой о кровать, он почувствовал под пальцами нежный шелк чужих волос, драгоценной сетью разметавшийся по постели. Эдвард обернулся назад, попытался коснуться лежащего рядом Энви, но рука сама собой замерла буквально в сантиметре от его пепельно-серой кожи. Он застыл, напряженно вслушиваясь в тишину спальни, до сих пор нарушаемую каким-то неясным шумом. - Эн-нии?.. Дыхание Зависти было слабым, едва заметным, алхимический рубин в его груди едва-едва теплился тлеющей искоркой. Эду стало дурно от мысли, что от малейшего прикосновения его Эн-нии сейчас может обратиться в прах. Страх за его жизнь вырвал алхимика из почти панического состояния, заставил собраться с силами и мыслями. Он быстро повторил донорское Преобразование, отдавая Энви энергию до тех пор, пока не почувствовал, что сам вот-вот потеряет сознание. Эд вздохнул с облегчением только тогда, когда увидел, что алый осколок снова засветился равномерно ярким светом. «Ты всё ещё здесь, Эн-нии…» Гомункул был полностью обнажен, его едва прикрывали только распущенные волосы. Эдвард, пытаясь преодолеть сковавший его страх, заставил себя провести ладонью по телу Зависти, отбрасывая локоны на подушку. Вчера он переступил грань, отделяющую, в его понимании, человека, вроде него, от нелюдя, вроде Энви. Он думал только о своих ощущениях, потому что отчаялся достучаться хотя бы до отголоска души алхимического существа. Сегодня же он, глядя на истерзанное тело гомункула, думал только о том, насколько ужасную боль и унижение пришлось вынести его любимому. Кожа Энви была холоднее обычного, влажная и блестящая, как у русалки или свежего утопленника. Темно-серые, почти черные гематомы виднелись по всему телу. В некоторых местах, где Эдвард сжимал его стальной рукой слишком сильно, кожа треснула, обнажая открытые раны с рваными краями. Эдвард, вспоминая каждое прикосновение, перевёл теплую, живую ладонь на поясницу Зависти. Пальцы сразу же наткнулись на глубокие, до мяса, резаные раны, и стали мокрыми от бальзамирующей жидкости. Он был, как сломанная игрушка, с которой заигрался какой-то не в меру жестокий ребёнок. Энви не двигался, почти не дышал. Он лежал в своей, естественной для сна, позе, обхватив себя руками за плечи. Эдвард, рванувшись было обнять его, тут же остановился и резко отшатнулся от Зависти, соскользнул с кровати и попятился назад. Ему вдруг стало страшно – что, если Эн-нии сейчас откроет глаза и спросит – как он до такого опустился? Вдох, выдох, ещё раз… За это бегство стало невыносимо стыдно. Эдвард вернулся к Зависти, сел на кровать рядом с ним. Все эти годы он каждую ночь сидел вот так, рядом, часто рассказывая вслух о том, что он чувствует и о чём думает. - Ты тоже виноват, Эн-нии. – Привычно начал он, стараясь успокоить предательски дрожащий голос. - Ты же знаешь, что я – человек, для меня неестественно быть одному годами, жить в постоянном страхе и этой гробовой тишине, которая меня с ума сводит… Я не хотел, чтобы так вышло, Эн-нии. Я хотел вернуться, вместе с тобой, я просто хотел любить тебя и быть всегда рядом. Даже если бы мы вернулись вчера, до этой трагедии, я бы не выбрал никого, кроме тебя, Эн-нии, – ни Уинри, ни Розу, ни ещё кого-то… Понимаешь? Я люблю тебя… Я полюбил тебя за то, что при всём твоём вздорном характере, ты был со мной рядом всё это время. Ты не ушел. Даже с самого начала, когда мы не были близкими, ты всегда возвращался. Ты цеплялся ко мне, кричал, язвил, лез в драку, но ты никогда не уходил далеко вперёд, хотя, при твоей былой силе, ты мог это сделать. Говори что хочешь, Эн-нии, но ты, как и я, больше всего боишься стать никому не нужным. Ты тоже никогда не хотел быть один, но ты и не умел быть вместе с кем-то… Тебе было настолько страшно обрести и потерять кого-то близкого, что ты отчаянно отбивался от каждой моей попытки стать к тебе ближе. Я не понимаю, Эн-нии… что я должен был сделать, чтобы ты перестал меня отталкивать, ненавидеть меня вместо того придурка, который отказался от тебя херову тучу лет назад?! Что я должен был сделать, Эн-нии?.. Алхимик обнял Энви, и, крепко прижимая к груди, заставил его сесть на кровати, бережно поддерживая. От ртутных паров и изматывающего Преобразования у него сильно кружилась голова. Виски и затылок как будто сжимало узким обручем, руки дрожали. Прозрачные росинки слёз медленно стекали по бледному лицу молодого золотоволосого мужчины. - Если бы я тогда остановился… Ты же просил меня об этом, Эн-нии. Ты плакал, ты умолял меня остановиться и не делать тебе больно. Ты хотел остановить моё падение… но я не хотел тебя слышать. Я не опустил тебя до уровня нелюдя. Я сам опустился до него. Ты боялся, что я от тебя откажусь, а я боялся, что ты никогда не сможешь меня принять… Это замкнутый круг, Эн-нии. Мы оба слишком напуганы. Мы оба можем только снова и снова допускать одни и те же ошибки. Мы не можем быть вместе, Эн-нии… Никогда, Эн-нии… Алхимик поднялся с кровати, взяв почти невесомого Зависть на руки, легонько поцеловал его в губы. - Я так хочу вернуться домой, Эн-нии… Хочу вернуться вместе с тобой… Серый туман за закрытым окном спальни был непривычно темным. Он изменчиво клубился, как будто рвался разбить стекло и проникнуть в комнату. Алхимик завороженно смотрел на этот танец дикой стихии, манящей его по ту сторону их тюрьмы. Он сделал шаг к нему навстречу, прижимая к груди своего любимого. Затем ещё шаг. И ещё. - Давай вернёмся домой вместе, Эн-нии?.. Алхимик медленно подошел к окну. Одинокая лампочка, задребезжав напоследок, вспыхнула и погасла, оставляя гостей мёртвого мира в полной темноте. Эдвард наощупь нашел защёлки на рамах, с трудом сдвинул их вверх своими влажными, дрожащими пальцами. Окно тут же распахнулось, хлестанув алхимику в лицо ледяным ветром и мелкими каплями дождя. Впервые, за всё это время, пошел самый настоящий дождь. - Эдо?.. Эдвард почувствовал, как Энви сжался в его руках, разбуженный холодной бурей за окном. - Не бойся, Эн-нии, - сквозь слёзы улыбнулся алхимик, нежно прижимая к себе истерзанное тело. – Я никогда тебя не оставлю… Никогда, Эн-нии… Эдвард встал на низкий подоконник, слепо вглядываясь в абсолютную темноту за окном. Мелко моросящий дождь, барабанящий по стеклу и карнизам, приятно разбивал так сильно надоевшую тишину. Золотоволосый алхимик вздохнул, закрыл глаза. Невпопад вспомнился не дорогой младший брат, не мама, не друзья. «Эдо, ну сколько можно опаздывать?! Я тебя уже полчаса зову!» Розовато-бежевые волосы, заплетённые в косу. Корзина со спелыми яблоками и вишнёвые круассаны. Смех и приятная беседа за вечерним чаем. - Прости меня, Эн-нии. Этого у нас никогда не будет… Один шаг, сделать который оказалось так просто. Холодный ветер в лицо. Тихий, испуганный вздох Зависти. Холодные руки крепко обнимают, неосознанно ища хоть какой-то защиты. - Не бойся, Эн-нии… Я тебя… Стремительное падение в пустоту. Густой туман пропитывает одежду и волосы влагой. Ветер настолько сильный, что дышать попросту невозможно. Самое важное – не разомкнуть крепко сцепленных рук. «Не бойся, Эн-нии. Я рядом». Падение из жизни в вечность окончено.