Канал Милой N

Альфред входит в дом поздно ночью, и, прижимая к себе спортивную сумку, стараясь как можно тише прокрасться в свою комнату, не разбудив при этом «любимого старшего брата». В гостиной, через которую лежал путь на второй этаж, горел свет. Набравшись немного смелости, чему помогли недавно выпитые коктейли «Лонг Айленд»*, парень зашёл, и, инстинктивно сощурившись от яркого света, уже открыл рот, попутно придумывая оправдания, но что-то пошло не так. Было тихо, даже слишком тихо для этого дома, где оба жильца не могут почти никогда сойтись во мнениях, где случайная встреча двух самых близких людей могла обернуться погромом и дракой. Несколько секунд давящей тишины для Альфреда становятся моментальным отрезвлением. Открыв глаза (свет еще неприятно жжётся, и парень часто моргает), он обнаруживает Артура спящим на кресле в абсолютно неудобной позе, одной рукой сжимающего какую-то потрёпанную книгу в мягкой обложке, а другая лежит на тумбочке рядом с кружкой недопитого, и, наверно, до противного остывшего кофе. Возможно, Фред и рад бы пройти мимо, но совесть писклявым тонким голосом внутри твердит, что если брат останется так на ночь, то утром настроение у него будет еще паршивей, чем обычно. Именно поэтому парень (легко) поднимает старшего на руки и перекладывает на близлежащий диван. Артур хмурится во сне, но остается в объятьях Морфея, и это, конечно, радует младшего из сожителей. Накрыв спящего попавшимся под руку пледом и отняв книгу, коей казалась «Приключения Шерлока Холмса» («Боже, братец, ты уже слишком стар для таких книг» — невольно подумал Джонс), Альфред немного позавидовал ему. «Впереди ждет работа» — поторопил себя парень. Выключив свет, Альфред поднялся к себе и закрыл дверь на ключ. Оказавшись в комнате, Джонс с облегчением вздохнул. Лёгким движением включив ноутбук, парень переоделся и, достав упаковку маленьких круасанов и колу, купленных в ближайшем круглосуточном магазине, сел за компьютер. Вынув из спортивной сумки достаточно небольшую, но профессиональную камеру, Альфред подключил её к ноутбуку. В вылезшей папке было несколько коротких видео, не больше трёх минут, и много, кажется, больше сотни фотографий. С монитора на него смотрели милые, но довольно развратно одетые девушки; вот одна подносит коктейль, при этом ухитряясь показать фотографу все мыслимые и не мыслимые части тела, выделяемы одеждой, а другая замерла на шесте в какой-то неведомой сексуально-акробатической (иначе это никак не назовёшь) позе. Но прекрасней всех, конечно же, хозяйка этого заведения — француженка Бонфуа. на ней длинное вечернее платье ярко-алого цвета, и оно, украшенное драгоценными камнями, напоминает Альфреду артериальную, насыщенную жизнью** кровь. Её тонкая шея украшена брильянтовым колье, а в золотистых завитых локонах сияют рубины и сапфиры. И конечно она улыбается. Франсин невозможно представить без улыбки, хотя она может быть разная: Официальная и холодная предназначена для богатеньких посетителей, спонсирующих этот «проект», добрая и сочувствующая — для девушек, кривая, больше похожая на усмешку, — для врагов. А ещё есть грустная; такую Альфред видел только раз — на похоронах Скотта, тогда она держала за руку Артура и тихо молилась, пока закрытый гроб брата закидывали землей. старший Кёркленд запомнился пятилетнему Альфреду на удивление хорошо: ярко-рыжие волосы, вспыльчивый веселый нрав и постоянные издёвки над Артуром. А еще сигареты и алкоголь. От последнего он, кажется и умер — сначала просто слег с псевдо-простудой, врача вызывать не стали, лишь когда Скотт уже не мог подняться (немудрено, если температура под сорок!) и большую часть для проводил в забытье, Артур серьёзно забеспокоился. Но было уже поздно. Простуда оказалась пневмонией, да еще и с осложнением. Скотт две недели промучился в больнице, а потом, придя в сознанье, отцепил иглу капельницы. От Альфреда ничего не срывали: брат умер и это, частично, самоубийство. Остальные родственники семьи Кёркленд разъехались после похорон. Поэтому Альфред был очень благодарен француженке, и работал у неё фотографом и менеджером по рекламе за хорошие деньги. Отвлекаться от работы нельзя, но Джонс не может пропустить кое-что. Рассвет. Он успокаивает красные от недосыпа глаза и ласкает своим мягким, приятным светом. Времени 4:23 утра, для сна уже слишком поздно. Еще двадцать минут, и работа была закончена, а последний круасан съеден. Солнце уже больше, чем на половину вышло из-за горизонта, и Альфред закрыл окно плотными тёмными шторами. Как бы он ли любил рассвет, начало дня для него было немного противно. Ведь это всего лишь маленькая прихоть — ночь после рассвета, не так ли? Что может быть в этом плохого? Альфред перегнулся через спинку стула и рассматривал свою комнату незаинтересованным взглядом, пока не наткнулся на яркий лист белой бумаги, почти светящийся в полумраке. Парень сощурился, чтобы увидеть начирканные слова, но уставшие до изнеможения глаза отказывались видеть текст. Ничего не оставалось, и Джонс просто подошёл к противоположной стене и сорвал бумажку с хиленького кусочка скотча. «День Рожденье Арти — было написано рукой Альфреда, рядом стояла дата, а под ней — не забудь!!!». Парень, немного ошалевши, смотрел на листок. Когда это было написано? год, два, десять лет назад? но тот, Прошлый Альфред был гораздо умнее Нынешнего, раз догадался написать напоминалку. Джонс повесил записку обратно и чуть ли не бегом ринулся к ноутбуку. Еще два дня, всего два дня для того, чтобы придумать Артуру хоть какой-нибудь подарок. Зарплата только через неделю, а в долги Альфред лезть не хотел — помнил, что один раз это закончилось больничной койкой. И, к сожалению, для Альфреда. Конечно, можно попросить у Франсин, но тогда он будет выглядеть еще большим ребенком для неё. Последний вариант — сделать самому. Честно сказать, Джонсу сразу не понравился этот вариант: во-первых, потому что, фактически, Альфред не умел ничего делать сам. Нет, конечно, он мог приготовить брату яичницу на завтрак и сварит пельмени на ужин, или например, сложить самолётик из цветной бумаги, но на этом его умения заканчивались. Во-вторых, ну не мужское это дело — всякие носочки вязать и картинки вышивать. Но ничего не поделаешь! снова открыв YouTube, парень забил в поисковой строке «подарки на день рожденье своими руками». Его взору предстало 26 тысяч ответов. Подумав немного, парень добавил «для брата» — 6 тысяч ответов. Что ж, уже лучше. Итак, это глупо, это по-детски, слишком просто, слишком сложно… потом Альфред просто с глупым выражение лица листал вниз. Вот уже надежда давно потеряна, но парень не останавливается, и его усилия вознаграждаю. Видео с риторическим вопросом «что делать, если брату двадцать пять, а денег нет?». «Арти двадцать семь будет, — думает Альфред, — но не важно». Он включает видео на полный экран, надевает наушники и чуть-чуть убавляет звук. Ну что поехали! Сначала появилась старая, но до сих пор красивая комната. Камера, видимо, стояла на столе и Альфред увидел пианино с такой знакомой надписью «ласточка», стоявшее у дальней стены. Съемка была не очень качественной, но Джонса это нисколько не смутило, наоборот, уставший мозг парня благодарил за то что детали вдалеке расплывались, успокаивали. На экране вдруг появилась девушка, лет эдак пятнадцати, с красивыми платиновыми волосами, переливавшимися от лучей солнца, и с мягкой улыбкой, которая, кажется Альфреду, буквально излучает все ее существо. «Всем привет, с вами „Милая N“ и сегодня мы будем мастерить подарок для Уже-Взрослого-Брата. — она озорно подмигивает, и в ее глаза цвета немецкого ириса*** пляшут азартные чёртики — для этого нам понадобится…», но Джонс дальше не слушает. Он понимает, что милые, почти детские черты лица девушки сводят его с ума, а лёгкие движения и спокойная речь лишь дополняют образ невинной девы. Когда запись подходит к концу и девушка напоминает подписаться на ее канал, желает удачи, только тогда Альфред понимает, что совсем забыл про подарок. Снова пересматривать видео неимоверно лениво, поэтому Джонс лишь мечтательно прикрывает глаза. Всё-таки как же хороша эта «Милая N»! он представляет себе ее прекрасные глаза и светлые волосы. Где-то на заднем плане Франсин играет на пианино какую-то мелодию, смутно напоминающую «Лунную сонату» Бетховена. на краю сна и яви парень понимает, что на пианино Бонфуа золотыми буквами выведено одно слово — «Ласточка».

***

Альфред проснулся от того что кто-то нещадно барабанит в дверь его комнаты. И судя по периодическим крикам, это никто иной, как Артур Кёркленд. парень уставился на часы. 8:14. как обычно. Джонс потянулся на стуле и, чуть не упав назад, стал приводить себя в порядок. Вчера он даже не разделся, так и уснул на стуле, и спина немного давала о себе знать. Альфред встал, но туту же сел обратно — голова кружилась, предметы вокруг немного расплывались, а ноги стали ватными. Артур продолжал нещадно бить дверь, что неимоверно раздражало. Потому что Джонс вчера так и не открыл этот чертов кусок дерева ключом. Хотя, наверно оно и к лучшему. За завтраком ничего не обычного не произошло. Альфред задумчиво глядел на хлопья с молоком, вспоминая сегодняшнее утро. Воспоминания, как на зло, приходили частями: сначала работа, рассвет, потом подарок для Арти и милая девушка на экране, в конце музыка и пианино Франсин — Альфред чуть не подавился хлопьями. «Ласточка»! Джонс сорвался с места, но тут же остановился и критически осмотрел себя: помятый домашний костюм и тапочки с суперменом. Да, видок у него оставляет желать лучшего. Вернувшись за стол, парень спокойно доел и пошел в свою комнату. В гостиной, как обычно, сидел Артур с утренней газетой.  — Надеюсь, ты так спешишь в институт, — сказал старший в след Альфреду. Джонс хотел выкинуть что-то на подобии «не надейся», но просто прошёл мимо. Буквально через несколько минут он вылетел из комнаты со своей спортивной сумкой и умчался в неизвестном направлении. «Несносный ребенок» — подумал Кёркленд