***
Временная передышка была всем полезна. Редкие моменты, когда все затихало, предрекая худшее. В такие минуты кто-то спит, кто-то оплакивает погибших, пряча лицо в ладонях…а кто-то просто молится, складывая трехпалые ладони вместе, еле слышно, произнося: «Unser Vater in dem Himmel! Dein Name werde geheiligt...» Некоторые следуют его примеру, прикрывая уставшие, покрасневшие от слез и пыли глаза, нашептывая слова молитвы. Жестокой иронией было то, в каких обстоятельствах сбылась давняя мечта Курта — вести за собой других силою своей веры. Кто бы мог подумать, что он действительно станет самым настоящим пастырем для ближних своих, но на войне? Все спуталось и смешалось, мутанты воевали бок о бок с людьми. Пьетро же считал ироничным, что таким образом сбылась (хотя бы частично) мечта отца. Мутанты в силу своего превосходства были основной боевой силой, которую концентрировали на передовых. Кровавое марево рассвета напоминало об ужасах боя — своих и чужих ранах, брызгах крови на одежде и криках боли то близко, то далеко. Он умудрялся быть везде и сразу — и больше остальных оказывался вымотан и разбит к моменту краткого отдыха, когда наступление прекращалось ненадолго. И не было сил смотреть на то, как мучается Курт, который, несмотря на свою твердую, несокрушимую веру, не умел убивать. Не хотел. Но на синих пальцах оставались пятна крови, и ему казалось, что ничто их не смоет. Уоррен и сам видел ржавые пятна на своих перьях, которые не было сил счищать. Зачем? Новые и новые пятна, показатели того, как легко ему ранить, убить, снести с дороги, все равно украсят когда-то белоснежные перья. Все равно придется использовать свои крылья не для того, чтобы парить в небе, то Курту, то Пьетро по очереди показывая, насколько прекрасной может быть высь небес — нет, чтобы когтями, находящимися на сгибе, ранить — и противник уже не встанет. Уоррен гарантирует. Как же грязно все это было. Грязно и больно — больно смотреть на любимых, устало ссутулившихся под гнетом чужих смертей на плечах, ощущать такой же груз на своих и вязнуть, вязнуть во всем этом, почти физически чувствовать, как тонешь в чужой крови, смешавшейся с грязью под ногами. Вонь чужой крови преследовала. Тихий голос одного из бойцов нарушил тишину, словно гром среди ясного неба. — Пора. Уоррен встает, поведя плечами, и помогает встать Змею, украдкой кидая взгляд на только что лежавшего на земле, но уже вскочившего на ноги спидстера. Внутри Архангела что-то ёкает каждый раз, когда он смотрит на них. Такие разные, полные противоположности друг друга, но в тот же момент такие родные. Что ждет их сегодня, известно одному лишь Богу. Каждый день — новое испытание. Потому что не факт, что ты вернешься живым. И если Уоррен чего-то боится до ужаса, до безумия, охватывающего все его существо и заставляющего с удвоенной силой бросаться в атаку, так это однажды увидеть юркого, гибкого мюнхенского акробата распростертым на земле в луже собственной крови. Или замершего навсегда спидстера. Сам ужас не меняется, он один на его переживания за этих двоих. Пробирающий до костей ужас, что он может дать им умереть. Они выходят из временного укрытия, ныряя прямо в эпицентр сражения. Первые трупы уже остывают, окрашивая асфальт своей кровью. Уоррен привык, а Курт все так же вздрагивает при их виде, перекрещивается, жмурится и лепечет молитвы. Блондин на это только устало растягивает обветренные губы в полуулыбке, посмотрев на Вагнера. Но после взмахивает мощными крыльями, поднимаясь на высоту десяти этажей, после пикируя вниз, атакуя когтями на сгибе, выводя очередного противника из строя. В то время, как Питер носится между ними, по-прежнему лукаво ухмыляясь (и, кажется, напевая себе что-то под нос), а Курт появляется то там, то тут, просто дезориентируя врага. Архангелу временами кажется, что все это — одна сплошная клетка. Только врагов больше, да и союзники есть. Но что там, что здесь нужно драться насмерть, пока один не замрет бездыханно на земле. За спиной Уоррена раздался крик, который тот не мог пропустить мимо ушей. Обернувшись, он видит окруженного со всех сторон Курта, почему-то не спешившего телепортироваться. Мимо быстрее ветра пронесся Ртуть, спеша на помощь загнанному в угол беспомощному Ночному Змею, но… слишком поздно. Враги отступили, открывая полю боя нового погибшего. Курт больше никогда не оскалится в улыбке, не взмахнет гибким хвостом и не произнесет молитву над усопшими и над теми, кто еще жив и сражается… Архангел в слепой ярости, глотая злые слезы, раскидывает убийц. Теперь от белизны его крыльев, которые так любил перебирать Курт, спрятавшись в них и в кои-то веки чувствуя себя в безопасности, не остается и следа. Все заливает чужая кровь, густо, удушливо пахнущая, и он не видит ничего перед глазами. Не видит, как спидстер кидается к упавшему на землю Курту, тщетно надеясь еще успеть спасти его, не видит, как Пьетро бледнеет сначала при виде смертельных ран, и не видит, что снова опоздавший Ртуть ловит нож в спину. Нож загоняют так глубоко, что Максимофф сначала видит его кончик, высовывающийся из груди, и лишь потом падает на колени от последующего за этим удара, давясь своей же кровью. Единственное, что он успевает подумать, пока мир в его глазах окончательно покрывается багровой пеленой — по крайней мере, у него получилось погибнуть рядом с Куртом. Стоит ли и говорить, что Уоррена это совсем не утешает? Когда он видит уже два тела, от его самообладания умелого бойца не остается и следа. Вера пала. А вслед за ней и упрямство. Бесстрашие Уоррена больше некому сдерживать и оберегать, и он рвется к тем, кого только что потерял, стремясь застать хотя бы последние минуты жизни в их угасающих глазах, хотя бы одно мгновение урвать у безжалостной внешности, но его оттесняют, оттаскивают за обагренные чужой кровью крылья — крылья не Ангела, но хищной птицы, все еще пытающейся растолкать окружающих. Он будто сам сейчас олицетворение этой войны — не делит, где свой и где чужой, и все его внимание приковано к двум телам, еще не успевшим исчезнуть из виду, к белокожей руке, так и не успевшей нащупать синюю, и просто оставшейся лежать безвольно в луже крови. Она не впитывается в асфальт. Просто заливает его, скапливаясь в ямках, пока боль точно так же заливает сознание Уоррена, будто это не они, а сам Уортингтон лежит и медленно холодеет, встретив свою смерть на этой проклятой, никого не щадящей войне.***
Архангел резко открывает глаза, подскакивая на кровати, стискивает в дрожащих руках простыни. Сердце колотится так, словно это его последние удары, а взгляд невидяще направлен вперед. В ушах стоит звон и крик, Уоррен не может понять, он ли кричит или кто-то другой. Кажется, он все еще чувствует удушливую вонь чужой крови, что окрасила его крылья в красный. На плечо блондина аккуратно легла ладонь, а на кулак, так ожесточенно сжимавший в пальцах простыни, мягким прикосновением опустилась трехпалая теплая рука, больше напоминавшая всем остальным лапу. Уоррен шумно сглатывает, прикрывая глаза, но все еще ощущает на себе обеспокоенные взгляды Пьетро и Курта. — Все в порядке. — тихо выдыхает он, облизнув пересохшие губы. — Это был просто сон.