Письма больших депрессий

Пошарканный чайник, внутри полностью покрывшийся накипью, полетел в мусорное ведро. Из холодильника в то же ведро последовали стухшие яйца, бутылка с прокисшим пивом, кусок хлеба, заросшего зелёной пушистой плесенью, и появившаяся из ниоткуда

баночка консервированного зелёного гороха. Ведро так же пополнили обёртки от шоколадных конфет, а, может, и не только обёртки, пакеты из ближайшего супермаркета и мятая, порванная офисная бумага для принтера. На секунду мне показалось, что я что-то писал на ней… Он повернулся ко мне, держа одну из них в руках, с испуганным видом. - Да, это были письма тебе, но я не хотел их отправлять, - вставил я, чтобы хоть как-то заложить пустоту молчания кирпичиками слов. - Почему? – спросил он, уже без энтузиазма на лице роясь в мусоре и выуживая оттуда листы, успевшие обваляться в разбитых яйцах. - Ты бы их прочитал, - глупость сморозил. Я потуплено стоял, глядя в пол, изредка переводя взгляд на Мэтта, который сверлил меня своими голубыми глазёнками. Чувствовал себя провинившимся ребёнком. Да, тридцатичетырёхлетним ребёнком. - Но они ведь предназначались мне, я и должен был бы это сделать. Позволишь сейчас…? – он стал серьёзным, спрашивал без интереса. Даже скучно стало. Я кивнул. Он начал читать вслух, а я пытался припомнить, когда и при каких обстоятельствах я выводил эти буквы, слова, предложения. Да какие обстоятельства? Два месяца в глухом городке, где «Muse» никто не знает, с пивом, конфетами и воспоминаниями о нас. Одним тёплым вечером, сидя на крыльце домика, я решил записать это. - «Битва групп? Ты, может быть, ещё помнишь? – начал Мэттью с выражением. - Лет семнадцать прошло с того дня. Победа и всё прочее. Ты тогда так расчувствовался, что чуть не поцеловал меня. Помнишь? Навряд ли, да? Ну, да ладно, не помнишь и не…», - Мэтт остановился, видимо на этом листочек обрывался, а, может, я просто не дописал. Он стал рыть кучку из листов, ища продолжение. – Дальше нет, - наконец огласил он, и просто взял первую (точнее – вторую) попавшуюся бумажку из кучи. – «Твоя вертлявая задница вызывает у меня стояк», - Мэттью нахмурился и глянул на меня. – О боже, Дом… - Что?! – самоуверенно воскликнул я, как будто ничего из ряда вон выходящего не произошло. - Ну… просто… эээ, - замялся он, уставившись в листок, - просто… ммм… - Говори, ты же у нас такой смелый! Раз тебя до сих пор не сожгли на электрическом стуле, значит, уже ничего не будет. Давай, я слушаю! – я сложил руки на груди – вид получался грозный. - Доминик… То есть это правда? - Про твою вертлявую задницу? Спроси у кого угодно. Ты думаешь, почему ТЫ становился несколько раз подряд «самым сексуальным мужчиной»? Из-за задницы! Всё у тебя из-за задницы. Уродился же такой… Теперь можешь забыть про всю эту фигню: она стала жирной, - сгрубил, но сказал правду. Бестактный Ховард. - Я вообще-то не про мою задницу… - хм, даже не возразил насчёт её размера, значит согласен. – Я про… - Я писал это в пьяном бреду! Либо это чистая правда, либо сущий бред. Решай сам, мне наплевать, - даже не стыдно. - «Выпендриваешься постоянно. Вроде такой глупый, но любишь знать что-то, о чём обычные люди не задумываются. Всякие научные термины… С тобой интересно…» - это вроде добрая запись? – решил оставить разговор про задницу до лучших времён. - Ага, догадливый ты наш, - язвлю. - «Ты никогда не подаришь мне нормального подарка на день рождения. На моё двадцатилетие ты преподнёс мне какой-то расписной термос. Ну, и нахрена он мне, спрашивается? Никогда не любил походы, - написано было на обратной стороне. – Когда мне исполнилось двадцать шесть, твоим «подарком» для меня стало нечто, что ты назвал «мутировавшей диванной сиамской подушкой-близнецом», а по мне так это надо было назвать «блевотная молотообразная штуковина для удаления аппендицита», - Беллами замолчал и, выпятив губу, уставился на меня. - Да что опять? – раздражённо спросил я, видя как он еле сдерживается, чтобы не заплакать. Конечно, он обиделся. - Почему ты сразу не сказал, что тебе не нравятся мои подарки? – пропищал он, оседая на пол. - Ты бы обиделся. Сейчас же ты обиделся. И тогда бы обиделся. - Я не хочу больше читать! – вскрикнул он, быстро моргая глазами, чтобы прогнать слёзы. - Да почему же! – я вскочил с подоконника, на котором пару минут назад устроился, и схватил какой-то потрёпанный листок. – Вот, смотри! О том, как ты упал в мою установку! О том, - я вытащил другой лист, - как ты чуть не распорол мне голову гитарой! О том, как я себя чувствовал брошенной собакой, когда ты сделал предложение Кейт! О том… о том… - мне не хватало воздуха, кровь слишком громко пульсировала, давя на уши. – Придурок, - проговорил я на выдохе и грохнулся рядом с Мэттом на пол. Он чуть отодвинулся от меня, сжавшись в комок. Я лёг на пол, подложив руку под голову. Смотрел на него. Пухленький комочек с тонкими ручками и ножками. Забавный… Шепчет что-то на своём, элиенском* языке. - Мэтт… А, Мэтт? – я сел и подвинулся к нему. – Мэтти? – максимально нежным голосом звал я отворачивающуюся фигурку. – Слышишь меня? – я обнял его коленки и положил на них голову. Он отпрянул, закрывая лицо руками. – Мэтт. По-хорошему то, это ты виноват… - Я знаю, - глухо завыл он, выглядывая из-за пальцев. - Мэтт, я уехал, потому что ты нужен мне. А ты про меня забыл, мне было тяжело рядом с тобой и… - Прости… - Заткнись, я ещё не договорил, - я улыбнулся. – Видеть тебя и слышать каждый день, когда ты ругаешься – ни капли не жалеешь, злишься; когда хвалишь – добрый, любимый… - Я… - Да замолкнешь ты или нет? – я сжал его коленку – он тихо заскулил. – И вот, Беллами, слушай внимательно, - я приблизился к его уху и, прижавшись своей щекой к его щеке, зашептал: - Я люблю тебя, Беллз. Я жить без тебя не могу. Мне до лампочки, что ты думаешь по этому поводу, больше я тебя никуда не пущу. Он не перебивал, только мял длинными пальцами воротник рубашки, будто ему душно. Хм, вроде в доме не жарко… - А теперь, Мэттью Джеймс Беллами, даруете ли вы мне хотя бы один свой поцелуй? – в моём голосе читались нотки сарказма, но настроен я был серьёзно. Мэттью вдруг перестал теребить воротник, успокоился и, загадочно улыбнувшись, тихо произнёс: - Дарую, Доминик Джеймс Ховард, и не один… - этого я и ждал. Я зажал его между собой и полом и лизнул кончиком языка тонкие губы. Ещё раз. Я его дразнил, пока он не притянул мою голову к своему лицу. Целовал, в перерывах что-то шепча и стыдливо отводя глаза. - Не волнуйся, - тихо сказал я, запуская руку под его свитер. Он с секунду дрожал – мои руки были холодными. Мои пальцы прыгали по всё ещё торчащим тонким рёбрам, его губы порхали по моему лицу, оставляя влажные следы. Вдруг он остановился. - Что-то случилось? – я обеспокоенно провёл второй рукой по его, чуть заросшей щетиной, щеке. Он впился ярко-голубыми глазами с глубокими большими зрачками, в которые можно было легко провалиться, как в сверхмассивную чёрную дыру, в мои глаза. Это был как бы глубокий затяжной поцелуй на подсознательном уровне. Одним взглядом он мог заставить меня сделать, что угодно, и я был готов. Я не хотел запечатлеть их в своей памяти, потому что был уверен: теперь я буду видеть их постоянно. У него на лице появилась лёгкая улыбка. - Я похудею, Доминик… - шепча пообещал он. - И у меня опять будет стояк на твою задницу, - добавил я. *Элиенский (от англ. Alien – пришелец) – имеется в виду непонятный, странный, «свой» (прим. автора).