Пусть дельфины живут вечно. Пока я помню...

От ее близости перехватывало дыхание и темнело в глазах. Я смутилась. Странно это было – стоять перед ней, одетой в легкое, едва прикрывающее белье платье, смотреть на босые ноги, утопающие в песке, и улыбаться. Она закрыла глаза, подставляя лицо солнцу, и стояла так какое-то время, наслаждаясь его теплом. Пахло влажностью и морским прибоем. А еще счастьем. Я любовалась тем, как солнечные лучи путаются в ее волосах, а она еще больше щурилась, когда они пытались пробиться сквозь веки. – Пошли пить чай, - слышу я тихий голос, в ее глазах смешинки. Ей едва больше 20. И она не дожидаясь, направляется прочь от причала. Шагаю за ней, скрывающейся за бамбуковой дверью. Свет проникает отовсюду, косыми полосами скользя по ее голым плечам, останавливаясь на тонких руках, когда она тянется к чашкам. Полка слишком высокая. Я перехватываю, готовую улететь посудину, уткнувшись лицом в ее вскинутую от неожиданности макушку. Она смеется снова и, развернувшись в моих руках, отбирает спасенную утварь. – Спасибо, ты мой герой! Моя супердевушка, - хихикает, - наш чай спасен, другой посуды здесь нет, - она выворачивается и подходит к чайнику, ставя его на огонь. Мне кажется, я даже слышу как она тихо напевает себе под нос. Мелодию такую простенькую, и я вдруг ловлю себя на том, что непроизвольно подпеваю ей. До сих пор. Чай выпит. Через минуту она прижата голыми лопатками к стене. Её губы где-то у основания моей шеи, она смеется мне в волосы, снова, исхитрившись, уворачивается и выбегает во двор. Она так много смеялась в то время и все пыталась убежать от меня. Я догоняю. Я всегда догоняла. Хватаю на руки и несу на пляж. Она заливается смехом, но не отпускает рук, ухватившись крепко за мою шею. Я захожу в воду, она протестует, не ведусь, тогда зачерпывает полные ладони, кидает мне в лицо. На что я просто плюхаюсь вниз, не выпуская ее из рук. Но земля уходит из-под ног и волна накрывает нас с головой… это было лучше всего на свете - целовать тогда ее соленые губы. Она была лучше всего на свете. Мне давно не снились эти сны. Настоящие сны. Такие как этот. О ней. Открыв глаза, я все еще продолжаю нежиться в теплых лучах солнца с того пляжа и гадать вспоминала ли она... Я часто вспоминаю. Поднимаю голову с руля, припаркованной наспех на обочине машины, потирая сонные глаза. Смахиваю влажную дорожку со щеки, фокусируя все свое внимание на дороге. Пора ехать, если я хочу успеть. Еще вчера я спала в своей кровати. Мне было 18. Через два дня начиналась та самая взрослая жизнь. Чемоданы стояли у входа. Полностью укомплектованные совершенно ненужной уймой вещей, в чем я была уверена на все сто, но дабы не огорчать маму, собиралась мужественно тащить их с собой. Меня ждали свобода и еще несколько дней лета. Что могло быть лучше! Я была безумно молода и совершенно свободна. На улице ярко светило солнце, оно словно заставляло меня летать, пробегая лучиком по щеке. Это было так волнительно - стоять на пороге чего-то нового, грандиозного и я собиралась получать удовольствие от каждого дня. Этим летом я переезжала в Метрополис, вырвавшись из под родительского крыла, я была воодушевлена и абсолютно счастлива быть там, где оказалась. Пока в дверях моей комнаты в общежитии не появилась хрупкая невысокая девушка со стальным взглядом. - Кэт Грант, - протянула она, проигнорировав протянутую мною руку. - Моя соседка? – К сожалению… Моего 19 - летия я ждала с ужасом. Мне страшно было что и они пройдут так же плачевно как и 18. Кэтрин я сразу не понравилась. Она не любила веселиться. По крайней мере, весь свой 18 год жизни я была в этом стойко уверена. Получая изрядную долю сарказма за каждый небольшой промах или слишком позднее возвращение с вечеринки. Она была совершенно несносна и только и делала, что училась. Хотя, нельзя не отметить, была весьма успешна в этом, став первой, кто получил место помощника редактора университетской газеты уже на первом курсе. Никогда не видела такой целеустремленной девушки. И такой неисправимой ханжи. Так получилось, что дата моего рождения выпала как раз на выпускные экзамены, что вынудило меня оставаться в городе, а не веселиться с друзьями и родственниками дома. Уставшая я плюхнулась на край своего дивана, все сдала - заслуженная 3, жизнь удалась! Как вдруг из ванной до меня долетели приглушенные звуки. Скорее даже всхлипы. Не уверенная стоит ли мне вмешиваться, я все же неловко заглянула в дверь. Кэт сидела прямо на ванном коврике, обхватив руками острые колени, и рыдала. Я тут же плюхнулась рядом, бесцеремонно занимая оставшуюся площадь и так крохотного помещения, в попытке спрятать за показательной расхлябанностью смущение, которое всегда накрывало меня в присутствии этой девушки. Коснулась ее скрещенных рук, привлекая внимание, - что случилось? Расскажи мне, - откуда я взяла в себе эту смелость заговорить с ней... мы неделями и словом, кроме привет, могли не обмолвиться. – Я завалила экзамен, моя мать будет разочарована, - вздохнула она, пряча в кудрявых локонах покрасневшее от рыданий лицо. – Не верю что ты не сдала, - я была искренне поражена. – Это еще хуже, у меня 4. Я расхохоталась, она пнула меня в бок. – Прости-прости, но это смешно сидеть тут и реветь из-за 4 – я вот собираюсь идти праздновать свою 3 и неудавшийся день рождения. – Я никогда не стремилась примкнуть к серой массе, - огрызнулась девушка. И чуть добрее, - у тебя праздник сегодня? - она вытерла слезы и смотрела на меня наиграно сердито, - почему же ты не с этими придурками, с которыми обычно пропадаешь? – Эй полегче, они все старшекурсники и уже разъехались по домам, так что у тебя нет выхода, Китти, - она закатила глаза, – мы идем праздновать,- я потянула ее за руку, в странном порыве храбрости, заставляя подняться и неохотно плестись за мной. После нескольких бутылок пива, я вдруг обнаружила, что Кэт удивительно интересный собеседник. И еще - она умеет смеяться! И ее – «поторапливайся» и «не зевай», когда бокал становился слишком пустым, также добавляло ей очков. Еще одно открытие – у нее были совершенно удивительные глаза и с ней было весело. Действительно весело! Как я могла год прожить с ней под одной крышей и ни разу не посмотреть на нее по-настоящему! Она могла, оказывается, быть безумно очаровательной, когда не хотела казаться такой сукой, какой я привыкла ее видеть. На мое разумное замечание, она ответила погрустневшим:" я не планировала заводить здесь друзей, я должна хорошо учиться... я... моя мать..." - и тут я поцеловала ее. Мы обе замерли. Я первой пришла в себя, – тогда нам действительно не стоит дружить, - пожала плечами я, - не хотела бы мешать твоему образованию. Она расхохоталась, - ты никогда не станешь мне другом, потому чтою... ты слишком нравишься мне чтобы дружить! - и она, лихо отбросив в сторону недопитую бутылку, забралась мне на колени. Это было второе потрясение за сегодня и как бы я не убеждала себя, что в ней говорит алкоголь, но Кэт Грант – великая и ужасная, тоже интересовалась девушками, а конкретнее ее интересовала я! - Но это не говорит о том, - она скорчила уморительную физиономию, подняв вверх указательный палец, - что я не умею дружить, - за чем последовала, видимо, демонстрация ее дружелюбия - не успела я прийти в себя, как мои руки были заведены за голову, а горячее дыхание опаляло шею. Кэт Грант действительно дружить умела. Еще как умела. Мои 19 были безумно хороши. Сказать, что мы стали друзьями, однако, я не могу. Я любила ее. Как никого до нее и, спустя все это время, могу с точностью сказать и никого после. Но это отнюдь не мешало ей оставаться все той же занозой в заднице. Ей всегда удавалось держать меня в тонусе. Я ЛЮБИЛА ЕЕ. Все в ней. Ее сарказм, ее хрупкие плечи, ее выступающие ключицы, ее острые лопатки, ее длиннющие волнистые волосы, которые были для меня чем-то вроде фетиша, ее непримиримый идеализм, ее рвение всегда доказывать свою правоту. Ее журналистский дар. Она действительно была талантлива. Сама же я поняла, что это вряд ли мое, но была счастлива быть здесь рядом с ней. Она уже тогда мечтала о своей медиа империи и я, черт возьми, верила на весь миллион, что у нее получится. Получится все, что бы она не задумала. А я буду рядом, чтобы поддержать. Я любила дразнить ее, а больше всего ее бесило, когда я мешала ей учиться. Она уже тогда носила очки. Надевала их и превращалась в сексуальную такую заучку. Я часто отбирала их и носилась по комнате, высоко поднимая за дужку над головой. Она уступала мне в росте, и забавно было злить ее, выхватывая их в момент, когда она, казалось, вот-вот дотянется. Я любила ее. Она прекрасно готовила. И боготворила свечи. Я храню наши тихие вечера в тех уголках памяти, куда сложнее всего добраться. Так как все еще не могу сдержать слез от ощущения мягкости пледа, обернутого вокруг наших ног, и тяжести ее головы, лежащей на моих коленях. А мои руки все еще нуждаются в ее шелковистых локонах, которые я так часто накручивала на пальцы в минуты, когда мне нужно было успокоиться. Ей нравилось говорить, что у нас все не серьезно. Иногда она развлекала себя, устраивая мне свидания. Я ненавидела ее за это. Пока не поняла, что этим она пытается избавиться от страха потерять меня. И я учила ее доверию, чтобы она поняла наконец, что я никогда не предпочту ей никого другого. Но какой бы важной не была проблема, мы никогда не лишали себя удовольствия повеселиться. В желании и тут подколоть ее, я чуть было не поплатилась, назначив одному из бедняг повторное свидание, когда она, явившись в ресторан, чуть не изнасиловала меня за столиком – едва не доведя моего кавалера ни то до инфаркта ни то до оргазма, а меня до истерического хохота. Мы потом долго смеялись, вспоминая ее выходку. Я любила ее. Я обожала и ненавидела смотреть фильмы с ней из-за ее саркастичных ремарок. У нее всегда было свое мнение, нередко, нужно признать, ее вариант развития событий был мне гораздо ближе, показанного в итоге. А еще она плакала в конце. И что самое смешное – чаще именно на хэппи-эндах. Тогда я сжимала ее руку, а она твердила – так не бывает. И начинала расписывать все прелести того, что ожидало их после «и жили они долго и счастливо». Я так и не поняла - плачет ли она из ревности к сказочным историям любви или из жалости к бедным глупышкам. Я любила… А еще мы могли пересматривать с ней «Ромео и Джульетта» миллион раз. Тут уже ревели мы обе. Однажды, на моменте когда Джульетта убивает себя, видя смерть Ромео - я сжала ее руку и сказала, что поступила бы так же. Ведь не вижу жизни без нее. Она не ответила, но этот фильм мы больше не смотрели. Она обожала море. Я называла ее своим дельфином. Однажды она спросила знаю ли я, что дельфины не способны на моногамию. Я лишь рассмеялась, помня весь спектр нежных чувств которые мы не раз видели, сидя на пляже и наблюдая за ними. Я была удивлена. Она, казалось, осталась равнодушна. - И, знаешь, - прошептала она через некоторое время, - есть легенда, что когда умирают дельфины, на небе они встречают свою истинную пару, а до той поры именно они остаются нашими ангелами. Я снова засмеялась представив дельфина-херувимчика с нимбом над головой. Она была моим дельфином, слишком разумным для верности. Как-то я застала ее целующейся с Билли. Она сказала, что это эксперимент. А сама так пристально смотрела на меня. Я поняла, что подопытный тут вовсе не Билли. Я простила. Я любила ее. Однажды я затащила ее в салон и заставила надеть свадебное платье. Так для смеху. А вышло до слез – она была прекрасна в этом до жути несуразном белом облаке – но как же я хотела чтобы она однажды надела нечто подобное для меня. Я спешно сбежала, сославшись на телефонный звонок, сама же простояла в уборной слишком долго, пытаясь избавиться от влажной пелены в глазах. Я так сильно любила ее. 4 года пронеслись как один день, волшебный совершенно нереальный наполненный счастьем день. Мы заканчивали последний курс, у нас было столько планов и целая жизнь впереди. Ей было 25. Когда я потеряла ее. Это было тем летом, когда она обрезала волосы. А мне так нравилось путаться в них пальцами. Я как сейчас помню то утро. – Я ухожу, Кара, - она вышла из дому совсем рано, а когда вернулась на ней были черные очки и косынка, обмотанная вокруг шеи. Я не воспринимаю ее слова всерьез, пока она не начинает собирать вещи. Вскакиваю с кровати, я знаю что уже начало 12, но я всегда любила поспать. - Что я проспала, Кэтрин? Морщится, ненавидит когда ее так называют. - Всего лишь мой уход, детка, – кидает мне и тянет чемодан к двери. Я снова вижу ту холодную стерву, которая умерла, как я думала, здесь в день моего 19-летия. Миг и я около нее. – Что значит уходишь? - я срываю с нее очки, глаза холодные и нечитаемые, - Кэт, ради бога, что случилось? – Я переспала с Билли, - косынка слетает с ее головы, с такой силой я встряхиваю ее. Волосы едва достают до плечей. - Что ты натворила! Не успеваю осознать как моя рука бьет ее по лицу. Каким из ее поступков это продиктовано я не знаю. Не знаю даже, что для меня больнее. Секунды хватает чтобы возненавидеть себя за это. - Прости, прости меня, Кэтти, я клянусь я не хотела. Это ничего, мы все исправим, - к какому из ее признаний я адресую свои слова пока не важно... - Они отрастут и мы... мы тоже справимся. Ничего не меняется в ее лице, она лишь поднимает с пола платок, небрежно накидывает на себя и уходит, бросив вещи. И просто пропадает на 4 года. Ее словно не существовало. В следующий раз, когда я вижу ее, у нее на руках трехлетний малыш. Ее волосы теперь подстрижены совсем как у мальчишки. Она так же как и я поражена нашей встречей где-то на перекрестке Нэшнл-Сити. Останавливается, поедаю ее глазами. - Адам, знакомься, это Кара... мамина... – хорошая подруга, - протягиваю руку я и трясу маленькую ручку. Она ставит его на землю, вручает мороженое. У него ее глаза и улыбка, он очаровательный мальчуган. – Кэтрин, где же ты была все это время… как Бил...- У меня только Адам, - все что удается выдавить из нее. Адаму 4 – у него теперь 2 мамы. Чем он, похоже, безумно доволен. Он не перестает хвалиться перед друзьями, которые теперь тоже сомневаются, что папа это так уж круче, когда я снова выпрыгиваю из–за угла в своем супергеройском костюме и требую уничтожить как можно больше кусочков пиццы во имя добра и справедливости! Я переехала без раздумий. Мы не говорим о том, что случилось. Вообще. Твои волосы уже почти касаются плечей. Адаму 5 – я продолжаю благодарить бога за ту случайную встречу и то, что ты позволила мне остаться рядом. Я никогда не спрашивала тебя больше, что произошло. И где его отец. Это был второй шанс и я просто жила им. Твои волосы слегка покрывают лопатки. Мне нравится смотреть на их завитки. Я не позволяю выпрямлять их, хотя тебе бы хотелось. Адаму 6 – ты пропадаешь на работе. КэтКо требует так много времени. Мы ждем тебя дома. По пояс, они уже по пояс. И я снова могу плести тебе косы. Я люблю вас до безумия. Адаму 7 – я занимаюсь своей личной колонкой в твоей интернет-версии журнала. Мне нравится. Прошу тебя не убиваться на работе так сильно. Безрезультатно пока. Мечтаю о втором ребенке. Адаму 8. Пляж. Мне удалось убедить ее, что нужно иногда отдыхать не ради себя так ради ребенка. Ему уже 8 – мне все еще сложно поверить. Я с трудом могу осознать, что у нас такой взрослый сын. Он несет зонт над ней, она не просила, но ему нравится быть полезным. Я стою чуть поодаль, словно хочу зафиксировать их в своей памяти навсегда. Забирает у него и он мчится ко мне по берегу, из под его босых ног разлетаются холодные капли – и вот я уже вся облита водой, и заключена в детские, но такие крепкие объятия. - Как здорово что ты убедила маму поехать! Я люблю тебя, Кара. – И я тебя, малыш, - ловлю ее улыбку, смотря через его плечо. Адаму еще нет 9, когда я замечаю, что что-то не так. Она два дня не смотрит мне в глаза, словно собирается с силами. А после рассказывает, что Билли вернулся. И что Адаму нужен отец. Я все еще не понимаю, я только за их общение в чем же проблема? И я ушам не верю, слыша ее – я ухожу. Я не собираюсь отпускать ее. Я уже совершала эту ошибку. - Я люблю его, Кара! Всегда любила. - Это удар ниже пояса. Что я могу противопоставить ее словам. Я вижу как счастлив Адам после встреч с отцом. Она слишком потеряна, я не понимаю чем она так расстроена, возможно тем, что я мешаю их счастью. Я пытаюсь найти выход, но не нахожу кроме очевидного. Я слишком их люблю. Среди ночи я просто уезжаю, написав Адаму письмо. Мое сердце разрывается, когда провожу рукой по его волосам, целую в лоб. С ней я не прощаюсь. Это слишком для меня. Слишком тяжело.. И все же я не могу уйти так, - я люблю тебя, Кэтти, - легонько касаюсь ее губ своими пока она спит. Не замечаю в темноте как слезы катятся по бледным щекам и как сильно она закусывает губу чтобы продержать тишину хотя бы еще несколько минут. Дверь тихонько хлопает и наконец Кэт может позволить себе разрыдаться. Я уезжаю. Слишком далеко чтобы что-либо знать. Адаму 24 – у него уже 15 лет нет мамы. Ремиссия не продлилась вечно. У нее был рак – она узнала тогда, когда обрезала волосы в первый раз. Я узнала только вчера, когда, вернувшись домой, нашла 14 писем с приглашением на годовщину ее смерти, за каждый год моего отсутствия. В каждом из которых был маленький вкладыш ее почерком «Прости». Она умирала - всю нашу жизнь с ней – она знала, что умирает. И она не сказала мне, она предпочла пережить это сама. Не пережить. Она украла мою жизнь – 15 лет, мать его, 15 чертовых лет я не могла понять, что я сделала не так. Она умерла через несколько месяцев после того как отослала меня. Несколько месяцев, которые никогда не вернуть. Несколько месяцев, которые я еще могла бы держать ее за руку. Огромный зал. Столько света. И она улыбается с портрета. Это фото я сделала, когда счастье еще жило в моем сердце. Я опоздала чтобы увидеть ее. Опоздала чтобы познакомить их. Мне 47. Она уже очень давно не зовет меня своей супердевушкой. Зато вот уже 14 лет кто-то так похожий на нее зовет меня супермамой. Картеру 14. Я сделала эко как раз перед тем как она бросила меня второй раз. Я напеваю ту самую мелодию, которая стала ему колыбельной, и смотрю как он несмело кладет у ее портрета белую орхидею, которую только что сжимал в руке. Перевожу взгляд на ее улыбку. Я слышу шум волн и ее заливистый смех, как в тот день, когда она так крепко обвивала мою шею руками. Земля словно снова уходит у меня из под ног, накрывая волной непережитого горя. Единственное что я знаю – как мне жаль, что у нас не было тех нескольких месяцев... И что, видимо, мне так и не удалось научить ее доверять. Адаму скоро 25 и я больше ничего не пропущу. Наши мальчики. Их глаза встречаются – такие же как у нее. Они еще поговорят. Адам обнимает меня со спины, кладет подбородок на плечо. – Адам… - Я так рад видеть тебя, Кара. - Он смотрит на мир ее глазами, он чертовски похож на нее и такой же неисправимый идеалист, как я могу судить, я едва успеваю сглатывать подступающие слезы. - Она просила передать тебе, - в мою руку ложится потрепанный листок, исписанный ее почерком. Я ношу его с собой с того самого дня... – «чтобы ты не делала, не смей даже думать о Ромео и Джульетте» - взгляд мечется по буквам, вырывая куски фраз... - Она сказала что ты поймешь. - И еще она не хотела чтобы ты плакала. Она просила не говорить. Но я хотел. Я знал, что ты обязательно должна приехать чтобы отпустить ее - сейчас ему словно снова 9 и еще больнее, что это совсем не так, - и я так ждал. И я очень рад, что ты наконец здесь, - он пристально смотрит на меня. - Ты ведь все эти годы ни на миг не отпускала, верно? Я рыдаю уже в голос. – Помнишь, Кара, когда умирают дельфины... - Они встречаются на небесах, верно, Адам, только твоя мама была совершенно несносным дельфином. - Обе мои мамы, Кара, обе, - он обнимает меня крепче. Он на голову выше меня. - Как думаешь, мама подождет меня еще немного? Он наклоняется, позволяя нашим лбам соприкоснуться, как тогда в детстве. Я запускаю руки в непослушные кудри, на сердце становится еще теплее, когда Адам сжимает плечо Картера, присоединившегося к объятию. - Обязательно дождется, но я уверен – она и на земле знала кто ее идеальная пара.