Драконья песня

«Игорь! Не смей!». Возглас сестры звоном отдаётся в ушах, а бурлящая внутри тела кровь кажется горячее лавы. Потоки воздуха обжигают её лицо, в то время как лапы чудища бережно сжимают свой груз. И этот момент, тот самый миг, когда Мира осознала, что всё, что она когда-либо делала, каждый её шаг навстречу Дракону был не напрасен. Сколько бы смогла обдуривать себя дева, коль повязала свою судьбу с нелюбимым Игорем? На раздумья совершенно не хватало часу, и лишь терпкое послевкусие слёз оставалось на её губах, что в полутьме шептали куда-то в пустоту: «Он пришёл, не забыл, отозвался на зов». С другой стороны Арман попросту не мог игнорировать веление своего инстинкта, что был пробуждён песней, но Мирослава удовлетворилась своим видением ситуации. Казалось бы: родное место встретило её намного теплее, чем когда-либо. Мрак ночи звенел снаружи, и громкие возгласы грома очерняли небосклон. Дракон бросает Невесту, и небольшие столбы пыли поднимаются по двум бокам от неё; где-то хрустят кости от встречи с камнем, и девушка чуть прогибается в спине и лопатках от удушья падения. Но страх не накатывает спасительной волной, его перебивает чувство куда сильнее и страшнее — нежность. Сухие губы прижимаются к драконьей морде, когда из груди зверя начинает накалываться пламя. Но один яд сменяет другой, и второй уже не вывести. Почувствовав впервые её губы не в ипостаси человека, а змея, Арман отскакивает, ощетинившись. Недоверие скользит в янтарно-красных глазах, чьи зрачки то расширяются, то сужаются. Мире чудится свобода падения, стоит только взглянуть в дикий огонь очей Дракона. Сглатывает, улыбаясь. Слова её льются спокойно тихо, не нарушая вековой тишины. Только Арман упрямится, отскакивает, скалится. Не верит?... Но сила, куда более устрашающая, чем ненависть, движет им после того, как Мирослава опускается на колени, раскинув руки в стороны: немое приглашение объятий. И подобием побитого котёнка, изголодавшись по ранее неизвестным ощущениям, его тело движется: мощные крылья раскиданы в сторону, массивная голова с рогами устроилась на острых девичьих коленях. Через лёгкую ткань сорочки Мира ощущает жар, исходящий от тела Дракона. Шепчет ещё что-то во тьму, аккуратно поглаживая чешуйки и небольшие наросты. Некоторое время она поглаживает его морду, нежными касаниями вырывая из пелены сна Армана тихие вздохи, пока усталость не одолевает желание касаться Жениха, и Мирослава закрывает глаза. Нежное чувство наравне с теплом окутывает её, когда веки размыкаются, и мутный после сна взгляд бороздит каменистые стенки драконьей обители. Затекшие ото сна ноги неприятно покалывают, словно в них вонзили тысячи игл. На её коленях не покоится голова зверя, на её месте — кучерявые волосы Армана. Призрачные капли из глаз покатились по щекам, и глуповатая улыбка скривила губы. Мирослава прижалась ближе, ощущая себя самым счастливым человеком на свете. «Ждёт невеста жениха, ждёт, как часа своего». И час её настал. Кокошник слетает куда-то в сторону, кольца бус рассыпаются по каменистому полу, отскакивая в различные стороны. Двое внимательные тёмных глаз нагого человека взирают пытливо, заставляя опустить светлый взор куда-то вниз. Касание к раскрытой ладони Армана отдаётся лёгким покалыванием в пальцах. Словно ты касаешься живого огня, трепещущего под кожей. Чужие пальцы касаются её щеки, трепетно фаланги очерчивают аккуратную линию скул и подбородка, приподнимая невесомым движением его. Тёплые губы накрывают сухие, и огонь разгорается в груди Армана. Дракон внутри него трепещет и бьёт крыльями, протяжно завывает и скалится: требует большего.       — Я люблю тебя, Мира. Люблю всем сердцем. Голос юноши приглушённый, и по щенячьи преданный взгляд тёмных глаз смотрит чисто и открыто: на дне его души больше не горит ненависть и страх к самому себе, лишь необъятное желание любить и быть любимым. Летать высоко от мыслей, что она осталась, и её не страшит Дракон. Совершенно.       В полутьме прохладный ночной ветерок затравленно гуляет по обители, где на удобных подушках разместились двое: силуэты их нечёткие, словно молодые люди слились воедино. Приглушённый женский вскрик был тут же потоплен в утекающей волне пылких поцелуев, что подобием вихря обрушились вниз, брызгами задевая поджатые губы, щёки, шею и плечи. Лёгкую и воздушную материю, что заменяли шторы, раздувал шальной ветер; он же холодил покрытую испариной кожу, проникал под изгибы переплетенных пальцев, студил покрытые нездоровым румянцем щёки. Бережно перебирал кудри Дракона, терялся в размётанных на ковре русых локонах. И когда в последний раз девичий стан выгнулся навстречу; когда раскат грома вновь разразил тьму, очерчивая линию горизонта, где воедино сливалось небо с морем; когда юноша двинулся в последний раз, и грудь его загорелась пламенем, — именно тогда прозвучали ответные слова любви. Весь её мир горел в огне, и, казалось, что она сама стала огнём: Арман наполнял её своим пламенем, чуть сжимая худые плечи, откинув голову назад. Адамово яблоко дёрнулось, приоткрытые губы вторили ей ответное «люблю». Чуть позже, когда утихла буря между ними, когда ночь бережно окутала двух любящих людей, Мирослава проронила последние слёзы — драгоценный жемчуг души, что характеризовал не боль и не ненависть. Это было счастье. Чистое человеческое счастье.