Невыносимо раздражает

      Шелест бумаги только и прерывал тишину в этой комнате. Часов в ней не было, поэтому их звук не мог потревожить чуткий слух находившегося здесь человека, из всех ламп была включена лишь настольная, чтобы можно было рассмотреть бесчисленное количество документов.       Глен понимал, что останется здесь надолго. Стопки бумаг, казалось, совсем не уменьшались, за последнее время их что-то много скопилось, хотя Ичиносе не отвлекался от работы, поэтому это оставалось для него чем-то за гранью обычной логики. Но Глен и не спешил размышлять о такой чепухе, ему просто стоило продолжать работать, и тогда он в скором времени сможет оставить всю бумажную волокиту позади.       Но даже с такими твердыми намерениями усталость брала над ним вверх.       Глен откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, их сразу начало неприятно жечь, заставляя слезы выступить на глазах. Но это было и неудивительно, размытые пятна, что мелькали перед его глазами до этого, только подтверждали всю запущенность ситуации. С такой интенсивностью работы ему не далеко до больничной койки.       У него болели не только глаза, но и кисти рук от долгого письма, спина из-за того, что в сидячем положении он провел уже около половины дня, а мыслить четко и последовательно он уже вообще не мог — это всё только распаляло в нем злость, но и она терялась среди усталых мыслей.       Он думал, что бумаги теперь будут сниться ему в кошмарах.       Глен решил всё же немного отдохнуть, зная, что бумаги никуда не исчезнут, и ничего особо плохого за это время не случится, как если бы он продолжил нещадно доводить себя. Пять или десять минут перерыва погоды не сделают.       Глен принялся разминать запястья, оглаживая их пальцами. Его взгляд невольно вновь был обращен на красную, еле заметную, нить, что мягко опутывала его мизинец. Её при случае было невозможно заметить, она почти полупрозрачная и не бросалась в глаза, но этого и не нужно было. Все люди знали о нахождении таких «аксессуаров» друг у друга. Об этом детям говорили ещё с детства, обычная глупая и наивная, по мнению Глена, легенда, что оказалась в этом мире реальностью.       Такие красные нити соединяли вместе двух людей, которым суждено было быть вместе.       Нить опутывала мизинец и продолжалась, уходя вдаль, но видно было лишь ту её часть, что находилась на пальце и несколько сантиметров от него, этот обрывочный хвостик болтался в воздухе всё время, колыхаясь словно от легких порывов ветра. Невидимая часть нити вела к твоей родственной душе, и, когда ты её встречал, при первом же прикосновении можно было заметить, что нити на ваших пальцах были частью одного целого.       Это для многих являлось только сказкой, но как бы кто-нибудь не отрицал существования родственных душ, это было правдой, которую доказывать было не нужно.       Глен был тем, кто уже смог отыскать свою «половинку», и этот человек…       — Гле-е-ен, может, хватит уже работать? — Шинья без предупреждения распахнул дверь, нагло заходя в комнату.       … невыносимо его раздражал.       — Сколько раз я просил не мешать мне, когда я занят? — устало поинтересовался Глен без всякой злости: её на этого парня уже просто не хватало.       — Много? Я не считал, если честно, — Шинья небрежно закрыл дверь, больше внимания и осторожности уделяя кружке в своих руках.       Про себя Ичиносе отметил, что должно было прозвучать «я не слушал».       — Да ладно тебе, Глен, нужно ведь и отдыхать. Я хочу прожить счастливую жизнь с тобой, а не однажды узнать, что ты умер от переутомления. Это уже даже будет не смешно.       В этом Глен мог с ним согласиться, но в ответ только хмыкнул.       Шинья поставил кружку на стол прямо перед Ичиносе.       — Это кофе, — ответил он на немой вопрос парня.       Всё же что бы он не говорил, действовал он прямо противоположно своим словам.       Он, конечно, невыносимо раздражал, но Глен не мог отрицать самому себе, что был всё же рад той их встрече. Он не жалел, что однажды ему встретился этот, тогда ещё мальчишка, спешащий неизвестно куда, с которым он столкнулся, не сумев устоять при этом на ногах, и потом они встречались вновь и вновь, пока не заметили: они крепко связаны одной красной нитью.       Глен был рад такому стечению обстоятельств, но никогда не мог признать этого в голос.       Однако казалось, Шинья понимал это и без слов. Ведь никогда не требовал слов подтверждения любви и взаимности Глена. Он просто иногда внимательно наблюдал за Ичиносе, а потом в один миг ярко озарялся улыбкой, будто замечая давно искомое, и этого ему было достаточно.       — Может, всё же приляжешь? Совсем немного поспишь, а я тебя потом разбужу.       Шинья ненавязчиво потянул его за собой. Глен не стал сопротивляться и покорно последовал за парнем.       — Только попробуй меня вовремя не разбудить. Если я не успею закончить всё необходимое на ближайшее время да ещё и просплю, я тебя придушу.       В словах не было злости или угрозы, просто констатация факта.       — Конечно, конечно, не волнуйся ты так, Глен. Я сделаю всё лучшим образом, ты ведь знаешь!       Шинья завёл Глена в спальню, убедился, что тот всё же лег, и заботливо поправил одеяло, поцеловав его в лоб, прежде чем покинуть комнату. Он не собирался мешать такому долгожданному отдыху Глена.       А Глен знал, что в итоге его всё равно никто не разбудит, и он проспит столько времени, сколько нужно. Что на работе Шинья всем скажет, что он заболел и что он сам тоже не придет, ведь нужно присмотреть за «больным». Что вскоре и сам Шинья ляжет рядом, и они ещё долгое время пролежат вместе в обнимку, даже не думая вставать. А потом он и слова насчет этого Хиираги не скажет.       Уже на грани сна Глен успел вспомнить, что чашка кофе так и осталась забытой на его столе и остынет там, так никем и не тронута…