Акварелью

- Ох, Господи, Ойкава. Я ведь просил тебя быть осторожнее. Просил ведь? Ну почему ты такой упрямый и делаешь все по-своему? - он говорит зло, в голосе четко слышны нотки упрёка, но бледной кожи касается кончиками пальцев нежно и с заботой. - Что если бы тот хороший человек не потянул тебя назад? Ты хоть представляешь, что могло случиться?! Ивадзуми сверлит взглядом глаза напротив, до крови прикусывает нижнюю губу и сильно сжимает кулаки. Он зол, встревожен и взволнован. - Прости. - Тихий шепот в ответ и виновник отводит покрытые дымкой шоколадные глаза в сторону. Тоору чувствует на себе прожигающий взгляд. Хаджиме, в проявлениях злости, всегда смотрит прямо, непоколебимо хмурясь. С тех пор, как Ойкава потерял зрение, прошло около десяти лет. Это время научило его чувствовать все, что происходит вокруг. Например сейчас за окном сильный ветер своим порывом поднимает мирно лежащие листья на земле и уносит их далеко-далеко. Иногда так хочется улететь вместе с ними. У соседей за тонкой стеной играет лунная соната Бетховена, которую ранее Тоору выучил специально для Ивадзуми. В те моменты, когда он касается своими тонкими длинными пальцами клавиш фортепиано, возникает необъяснимое желание превратиться в эти самые ноты и стать частью музыки. Быть хоть чем-то полезным для Хаджиме. Возле двери стоит Нико и виновато скулит. Тоору слышит, как верный лохматый друг ложится на пол, и, скорее всего, кладет лапы себе на мордочку, когда Хаджиме кричит на шатена. Он слышит тяжелое нервное дыхание (или это злое сопение) Ивадзуми. Чувствует его лёгкие касания на своей коже. Чувствует, как тот аккуратно, будто обращаясь с хрусталем, обрабатывает раны и наклеивает пластыри. Чувствует его тепло и заботу. Вот он медленно поднимается, целует Тоору в макушку, шепчет: - Не делай так больше. Ты себе представить не можешь, как сильно я был взволнован и напуган, завидев тебя у порога дома с разбитыми коленями и царапинами на щеке, руках... - подушечкой большого пальца проводит по царапине, выделяющейся на бархатной бледной коже, почти бесшумно поднимается с колен и уходит. Нико, словно в подтверждение, подает голос и Тоору слышит, как пес уходит следом. Он остается в полной темноте, один на один со своими мыслями. Сегодня его едва ли не сбила машина. Он ослушался советов Хаджиме, и этим сделал ему больно. Ивадзуми находит Тоору в комнате, на полу возле дивана. Он сидит, облокотившись спиной о мебель, прижимая колени к себе и отвернув голову в сторону большого окна. Вокруг него на полу пустая картонная коробка окружена карточками с рисунками покемонов. Шатен часто её достаёт и показывает Хаджиме изображения, чтобы тот озвучивал имена "карманных монстров". Ивадзуми хочет что-то сказать, но Тоору слышит тихие шаги и начинает первым: - У тебя могла бы быть семья. Любящая жена, дети.. Ты бы мог.. - Ойкава... - ... ты бы мог жить, как нормальный человек. И я бы не висел на тебе, как бремя или маленький ребенок, за которым нужно присматривать на каждом шагу. - Ойкава, прекрати. - Зачем я тебе? Ты каждый день тратишь на меня нервы, волнуешься, вон, даже собаку подарил, чтобы обезопасить меня, - смешок. Он слышит, как брюнет садится рядом, но не поворачивается, продолжая свой монолог в сторону открытого окна. - Зачем? Мне пришлось бросить волейбол и ты сделал точно так же. А ведь у тебя такое будущее могло быть! Ты работаешь в две смены и все потому, что я работаю на дому. Пусть деньги с этой треклятой работы психологом и есть, но наш бюджет все равно на мели. - Он говорит спокойно, но голос дрожит. Поворачивает голову к Иваизуми и тот смотрит в широко открытые глаза. Серая дымка почти полностью закрыла собой настоящий цвет, а пелена слёз сделала взгляд ещё выразительнее. - Тебе было бы намного проще без меня. Хаджиме подавляет желание хорошенько встряхнуть парня и дать отрезвляющий подзатыльник, но вместо этого берет лицо Ойкавы в ладони, слегка сжимает, не давая возможности отвернуться снова. - Успокойся, ладно? Стольким людям помог, а сам со своими глупыми мыслями справиться не в силах, - хохотнул он, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку. Это редкость - увидеть, как улыбается Хаджиме, а потом еще и смеется. Но Ойкава не отреагировал. Лишь легкая ухмылка через силу и первая слеза покатилась вниз по щеке. - Даже не смей думать о таком, Дурокава. Я ведь люблю тебя. Теплый летний ветер, подцепив карточки на полу, поднял их слегка вверх и опустил, затихнув. Нико, отбивая ритм шагами, решил остановиться у входа в комнату. - Мне нравится, как ты играешь для меня. Я обожаю те завтраки каждое утро, приготовленные тобой. С ума схожу, когда вижу, как ты улыбаешься и громко хохочешь. - Он говорит это все тихо, каждый раз делая паузу. Наклоняется вперед и мнимо целует, собирая губами солёные бусинки слёз. - Я люблю тебя за то что ты такой добрый и пытаешься сделать мир лучше. За то, что ты веришь в меня и даришь веру другим. Поддерживаешь и понимаешь. За то, что знаешь всех покемонов на этих карточках, - улыбаясь, целует уголки губ. - Забавный, умный, красивый, веселый, забо... - Слепой? - ...за то что ты - мой. - Шепчет и настойчиво с нежностью целует его в солёные искусанные губы. Они сидят молча обнимая друг друга до тех пор, пока Ивадзуми не замечает холст. Он опущен на пол и поставлен возле фортепиано так, что видно рисунок. Брюнет узнает свою первую картину акварелью. - Ты достал мою картину? - Ойкава, уткнувшись ему в плечо и прикрыв глаза, кивает. Иваизуми улыбается. - А ты хоть знаешь, что там нарисовано? - Откуда мне знать, - фыркает и хмурится. Хаджиме с облегчением вздыхает, значит, недавняя истерика прошла и вернулся прежний Ойкава. На самом деле, шатен еще с тринадцати лет научился читать пальцами, и Хаджиме не сомневался, что тот облапал вдоль и в поперек все его картины. По крайней мере, те, которые мог найти. - Может, ты у нас большой романтик и скрываешь это от меня, кто ж тебя знает? Рисуешь там себе пейзажи, зверюшек, может, или вообще портреты незнакомых людей. - Там нарисован ты. - Ойкава замолкает и, сжимая подол футболки Иваизуми, почти что не дышит. - Это была моя первая картина. Я нарисовал её, пока ты спал. И с тех пор это моё любимое занятие, и самая любимая картина. - Улыбается, тихо вдыхает и продолжает. - Я нарисовал еще одну, такую же, только маслом. Вышло нежнее, - и её даже хотели у меня купить, представляешь? - но, все равно, первая будет для меня лучшей. И я..я.. - Надеешься, что когда-нибудь я её увижу? Хаджиме молчит. Не отвечает, а всего-лишь крепче прижимает парня к себе. Да, он втайне от него собирает деньги. Рисует и продает свои работы, выставляя на аукционы и добивая их до высшей цены. Он все еще верит в то, что врачи найдут способ вылечить трахому и тогда Ойкава снова сможет видеть. Но об этом, пока что, знает только он, а самому Тоору этого знать не обязательно. - А знаешь, что? Пойдем-ка на кухню. Я купил твой любимый молочный хлеб. Приготовлю что-то вкусное, выпьем горячий чай, а потом я буду читать тебе новую книгу жанра фантастики. - Он поднимает Тоору с пола, крепко обнимает и закидывает себе на плечо. Тот что-то возмущенно вопит в ответ, дергается и пытается слезть, но его останавливает предупреждающий тычок в бок, и он успокаивается. Иваизуми, воспользовавшись этим моментом, внезапно начинает его щекотать и вся квартира наполняется громким задорным смехом. Нико гавкает, глядя на своих хозяев, и бежит следом, в надежде получить лакомый кусочек на ужин.