Сломленные

      Холодные стены, холодный пол, холодная одежда, холодный ветер — все это тюрьма. Огромная Петропавловская крепость еще издалека нагоняла мерзкое чувство страха и безысходности. Россия встретила ее совсем не так, как она мечтала, как рассказывал и обещал Радзивилл — «Все у твоих ног, моя принцесса Элизабет», но зато так, как рассказывал Доманский — «Цепь и тюрьма, вот и весь твой удел». А она не верила. Она просто любила. Любила его смелость, любила его заботу. Любила его и верила: он обязательно придет, обязательно спасет ее. Вот сейчас дверь откроется и он, такой уверенный, такой храбрый, придет и спасет ее. Но дверь не открывалась. Допросы, бесконечные вопросы Голицына. Это все сводило с ума. «О, если б только день послала мне судьба моя…»       Здесь было ужасно страшно. Нервирующая сырость, звук капающей воды. Полумрак, царивший в темнице, навевал ужас. Удушающий кашель снова настиг её. Она уже не вела счета дням. Сколько она тут? Три дня? Четыре? Неделю?! Только острая головная боль и дикий кашель.       Они просили назвать ее свое подлинное имя. У нее оно одно. Елизавета. И пока никто не доказал обратного. Девушка ближе подсела к окну, из которого она могла видеть белый, ровным покрывалом укрывший землю снег. Внезапно где-то вдалеке коридора послышались голоса, она ринулась к двери и замерла. Шли стражники ровным чеканным шагом.       — Алексей Григорьевич прибыл в Петербург! Ох, как его ждала Императрица, поговаривают, она готова была дать наказ, чтобы его искали!       — Николай, вы хуже фрейлин, — возмутился второй. — Служите, а слухи разносите.       «Алеша! Алеша здесь!» — тут же пронеслось в голове у княжны. Она улыбалась. «Мой храбрый, мой смелый! Он обязательно спасет меня!» — мысли будто в вихре танца кружились у нее в голове. Она даже не заметила, как подпрыгнула от такой радости. «Мне только бы увидеть, взглянуть в глаза хотя бы раз…» Тем временем охранники остановились. Послышался лязг ключей, и соседняя от нее камера открылась.       — Доманский, на выход!       — Что? Почему я? — послышался неуверенный хриплый голос мужчины.       — Личным указом Императрицы. Вы свободны, — стражник отошел в сторону, чтобы дать ему пройти. Мужчина выходил неуверенно, чуть шатаясь от простуды, которую и на него наслал этот жуткий холод тюремных камер Петропавловской крепости. Шаги резко стихли. Он остановился. Поднял голову.       — А юная княжна? Она свободна? — в его голове чувствовалась крошечная толика надежды. ведь если его освободили, то и она должна быть на свободе?! Он уже представлял, что выйдет сейчас, а там она. Безумно красивая, будто и не было этого плена. Как всегда крепко обнимет его.       — Нет. — громкий ответ развеял его радужные мысли. — Доманский, на выход.       — Как? — он хотел ворваться в ее камеру, броситься к ней, но… Дверь была заперта. Он начал вырываться, выкрикивая ее имя.       — Миша! — кричала она, — Миша, иди, прошу тебя! Он придет за мной, придет, я уверена!       — Он не придет за тобой, Лиза! — прокричал он, и в голосе его слышалось отчаяние. Он не верил.       — Не говори так, милый, он обязательно придет. Уходи! Уезжай! — это все, что она могла сделать для него. Однажды в сердцах она выкрикнула ему, что он не знал настоящей любви. Как же она была не права. Он как раз знал, какого любить ту, что никогда не полюбит его по-настоящему.       Он сломался. После этих слов охранники подхватили его за руки и буквально вынесли из крепости на руках. Он шел, не зная куда, не зная зачем. Руками опирался о стены злосчастной тюрьмы. На улице было очень холодно: ветер обжигал лицо, руки и ноги совсем промокли в снегу. Одежда, которая была на нем, не помогала спастись от русской зимы. Он не хотел оставлять Елизавету. Он должен был удержать ее в Ливорно, он не должен был верить Радзивиллу. Но сейчас было поздно. Сейчас цель у него одна — найти Орлова, чтобы тот спас ее. Он слышал стражников, которые говорили, что Орлов приехал в Петербург.       Долго искать не пришлось. В России темнеет рано, и Доманский потерял счет времени, когда увидел у крепости силуэт. Высокий крепкий мужчина уверенно шел ко входу. Михаил бросился к нему, по пути понимая, что память его не подвела: это и вправду был Граф Орлов.       — Граф Алексей Орлов? — окликнул его Михаил.       — Доманский? — удивленно повернулся мужчина. И вправду перед ним стоял тот самый приближенный юной княжны. Худой, совсем замерзший: на нем был лишь тонкий плащ, который выдавался всем при освобождении. В глазах его пылала ненависть.       — Вы лжец, вы лютый волк без души и чести, — тихо проговорил поляк. Алексей виновато отпустил голову, он не мог смотреть в глаза этого человека. — И мой безусловный долг вас убить на месте! За тот безысходный плен, где она томится… — Орлов не заметил, как Доманский приблизился к нему и нанес сильный удар. Пощечина. Граф потер щеку. «Что ж, заслуженно», — подумал он, но Михаил продолжал. — За мрак и молчанье стен и за горечь слез. — Доманский вцепился в ворот шубы Графа, но на этот раз Орлов не позволил такого отношения к себе, отшвырнув мужчину. В нем начинала накипать злость.       — И все ж роковой ваш час и теперь наступит! — он сидел в снегу, продолжая кричать на Алексея сквозь слезы. Орлов решил, что не стоит тратить время на несчастного поляка, отвернулся и собирался пойти прочь, как услышал тихое:       — Орлов, она любит вас, беззаветно любит… и лишь потому жива в каземате мрачном, что вас каждый миг звала, каждый день ждала, и ждет сейчас, — злость окончательно взяла вверх. «Неужели он думает, что я не пытался что-либо сделать?!»       — Тебя, значит, простили? Вот уж кому везенье! А вот я и не знаю, будет ли мне прощенье, — в тот же миг, мужчина падает перед Доманским, разведя в сторону руки. — Где твоя шпага, мститель? Бей наповал, изволь. Мне бы легче подохнуть, чем терпеть эту боль… — на мгновенье поляк почувствовал боль, которую теперь разделял вместе с графом. «Неужели он и вправду ее любит?»       — Иди и спаси ее, если правда любишь! — выкрикнул он.       — Не во власти я теперь… — но Доманский будто и не слышал его слов, продолжая кричать.       — Тебе и простится все, и вину искупишь!       — Все в руках ее, поверь! — план, придуманный им, казался Орлову гениальным.       — Весь двор у тебя в руках!       — Он был у меня в руках, тысячу лет тому… — он отвернулся от мужчины и медленно поплелся в сторону крепости.             — Иди и спаси ее, — тихо произнес поляк. — Больше некому… спаси её… — Алексей повернулся, подошел к Доманскому и резко поднял его на ноги. — Я скажу тебе честно, что мое сердце гложет: на пути моем крестном мне только Бог поможет, — поляк опустил голову, но Орлов сильно тряхнул его.       — Так поставь же две свечки, к небу свой взор возвысь и за нас перед Богом хорошо помолись… — он отпустил мужчину и пошел к крепости. Обернувшись, он посмотрел прямо в его глаза и произнес:             — Хорошо помолись, Доманский. Несколько мгновений поляк еще слышал его шаги, но вот они уже совсем стихли, и он медленными шагами пошел от этого места прочь.

***

      Солдаты, четко ступая, проводили его до каменного зала допросов. Они удалились, как только сняли ему шубу.       — Приведите мне княжну, — приказал Граф.       — Сию же минуту, Граф, — ответил Николай. Орлов ходил по огромной комнате, в надежде уговорить ее назвать хоть какое-то имя, пусть даже не свое. Екатерина обещала отпустить, пусть и не поверила в их любовь. Она наказала: «Солги, притворись, заморочь». У него был один шанс. У него была одна ночь, и она решала все. Услышав приближающиеся шаги, он ушел вглубь комнаты, когда вошла она. Кашляя, держась за грудь, она едва переставляла ноги. На ней было потрепанное серое платье. На груди — серая шаль. Волосы были спутаны, но несмотря на это в ее глазах все еще горел огонек величия.       — Лиза? — тихо окликнул ее Орлов.       — Алеша? — не веря, переспросила она. — Алеша! — она кинулась в его объятия, держась за его руки, как тонущий человек держится за спасательный круг. Он подхватил ее, прижимая к себе сильнее. — Я знала! Я знала, что ты придешь и спасешь меня. Мой храбрый, мой смелый… Нас хотели разлучить, но мы теперь снова вместе, — она вновь посмотрела на Графа. По ее щекам скатывались слезы счастья. — Мы вместе, — будто для самой себя продолжала она. — Теперь мы свободны, да? — Граф нежно поцеловал ее в макушку, и посмотрел куда-то вдаль. Это показалось Елизавете плохим знаком, но ничто не имело значения, ведь он рядом.       — Да, как же наша жизнь зла и груба, — начал он, — как её пути грязны и круты. Но зато теперь наша судьба вся в твоих руках с этой минуты! — он поцеловал её маленькие ладошки. Но княжна недоуменно смотрела на него.       — Моих?       — Да, только назови имя свое…       — Имя? — снова перебила его Тараканова. Теперь все вставало на свои места. Допросы. Имя…       — И прощай, подвал! Прощай, неволя! — радостно произнес Орлов, вот только Лиза отчаянно вырывалась из его рук.       — Алеша… — тихо начала она. — Ты знал! Ты все знал… ты знал, что меня арестуют, — она уже не могла сдерживать слез, — тебе приказали, велели, прислали…       — Клянусь Богом, я не хотел этого, — ответил ей Граф, но она уже не слышала его слов.       — Что же, Алеша ты воин, ты верен присяге, и это сражение ты выиграл, мой адмирал.       — Ну прости меня, прости… — наверно, только сейчас Орлов в полной мере понял, что же он натворил. Перед ним стояла та, которой он давал клятву любви, а эта присяга выше всякой другой. Он упал перед ней на колени, клялся в любви снова, но она лишь ласково взяла его лицо в свои руки:       — Любимый, родной, я все понимаю, — ее слезинки капали на его лицо. — Я верю и чувству, и глазу, я даже то понимаю, что ты сюда, пришел по приказу… — он резко встал с колен, отворачиваясь от неё, и достал из кармана сложенную бумагу.       — Да, только что она слово дала, что отпустит нас с чистой душою, только зачеркни Элизабет. Только напиши имя другое, — с мольбой в голосе попросил он.       — Чье? — вскрикнула она, и за дверью вздрогнула стража. — Это все равно, только пойми — нет иных путей для нас с тобою. Одна ты все       можешь спасти, — он протянул ей бумагу. Развернув ее, Лиза узнала последний допрос и свою подпись.       — Ты прав, ты прав, — тихо произнесла она и отошла от него.       — Не думай, не медли, не медли, — «Неужели получилось? Я увезу ее. Увезу подальше отсюда, и мы будем вместе», — подумал он. — Спасай жизнь и любовь, Элизабет. Твой шанс, единственный последний, пока что есть, и другого нет.       — Что ж, если у меня лишь один шанс сбросить кандалы и стать свободной, то значит и выбора нет! — она легко разорвала лист с допросом. Алексей бросился к ней, но не успел ничего сделать, лишь растерянно смотрел на клочки бумаги. Княжна грациозно, будто собрав все свои силы, ушла к двери, и, гордо вскинув подбородок, с отвращением посмотрела на Орлова. Наконец, она произнесла страшные для Алексея слова.       — У меня нет другого имени, Граф.