Случайная встреча

На альпийских лугах холодно даже летом. Так холодно, что от пронизывающего ветра сводит челюсти и болят зубы. И пальцы, нервно сжимающие нежный стебель. Дыхание оседает на белоснежных пушистых лепестках лёгкой росой. И кажется, что с неба прошлой ночью скатилась от канонады выстрелов и взрывов настоящая звезда. Скатилась по скалам, рассылалась, родилась снова маленьким кустиком нежнейших и таких необычных цветов. Единственное, чего боится невысокий худощавый подросток в тяжёлой короткой синей шинели – переломать эти нежные лепестки, пока будет бежать сломя голову обратно в лагерь. Потому что, если уж и отвечать за сердце Кэпа, то по полной. Солнце восходит за спиной. Плохо. Следовало бы вернуться до рассвета. Не только ради того, чтобы успеть поставить цветы в бутылку с отбитым горлышком и, напихав туда снега в отсутствие чистой воды, поставить в палатке так, чтобы они были первым, что увидит, проснувшись, Стив. Солнце – равно самолёты. Самолёты – равно бомбардировка. То немногое, что действительно угрожает их небольшому, но гордому, а, главное, победоносному отряду. Что уж говорить о мальчишке, замершем на открытом пространстве, прислушиваясь к утренним звукам? Стояла кристальная тишина, которая бывает только на утро после боя. Баки хорошо знал каждое движение воздуха а такие моменты. Абсолютный штиль. Небо понемногу синеет, проходя в определённый момент тот самый оттенок голубого, что был выписан при рождении Кэпу в качестве цвета глаз. Только в его глазах по этому нежному оттенку ещё холодного, тихого, неприкосновенного неба разбегалась едва заметная зеленоватая сеточка микромышц и микрососудов, за движениями которых было чарующе интересно наблюдать. Но уже в следующую секунду солнце располосовывает небо, и оно заливается лаковой лазурью, высвечивается пятнами облаков… Почти сразу стихают утренние птицы (жаворонки, - устало в сотый раз повторяет Хоулетт, щуря ярко-синие глаза, потирая кулачищем смуглую щёку, - это жаворонки). И, прежде чем в этом морозном, но всё же весеннем безмолвии шевельнётся от утреннего ветерка хоть одна травинка, в небо со стрекочущим рёвом взмывают три «Мессершмита». На несколько минут кажется, будто время остановилось. Во всяком случае, Баки прекрасно слышит, как проворачиваются винты двигателей, отчётливо и звонко клацает бортовое оружие. И как фрицы подают друг другу сигнал открыть огонь по одиночной мишени. В голове почему-то остаётся только одна мысль – как, уворачиваясь от перекрёстного обстрела, умудриться не помять и не выронить цветы. Естественно, соображать, в какую сторону несут ноги, было некогда. Разум включился лишь, когда восходящее солнце сверкнуло на металлическом шпиле одной из палаток штаба. Допустить налёта было нельзя… Но они были уже слишком близко. Оставалось только одно. Резко свернув с избранного направления, Баки бросился к ущелью, стараясь отвлечь внимание пилотов… Но тут обычное везение, которое некоторые (особенно долбанный Нова) называли единственной суперспособностью Барнса изменила. Увесистый камень откуда ни возьмись подвернулся под ногу. Словно со стороны, в замедленной съёмке Баки увидел, как цепляется мягким сапогом за камень, теряет равновесие и вот уже кубарем летит к обрыву… Патроны взрезали землю слева и справа от тела. На глаза выступили предательские слёзы. Ну почему так? Почему не на поле боя, а посреди этой прекрасной долины, на рассвете, практически на спор… Глухой металлический звон вырывает из потока чёрных мыслей. Свет закрывает большая круглая тень неразрушимого щита. Сбоку нависает горячее тело Капитана. - Ну и куда ты собрался с утра пораньше? – практически в ярости шипит Стив, сунув в руки напарнику его автомат. – Они же могли увидеть лагерь! - Ты вообще о чём-нибудь кроме себя думаешь? – привычно огрызнувшись, Баки вцепился мёртвой хваткой в оружие, глубоко вздохнул пару раз, чтобы успокоиться и, заметив, как первый из самолётов заходит на низкий вираж, дал по нему очередь. Потеряв управление, «Мессер» под острым углом воткнулся в землю и загорелся. - Придурок, - шипит сквозь зубы Кэп. Щит прорезает двигатель второго самолёта, и тот уходит в неконтролируемое пике. Не успев уйти с его курса, третий попадает в замес. Столкнувшиеся «Мессеры» вместе летят на землю. В красоте полыхания керосина и масла, алого пламени, облизывающего чёрные морды фюзеляжей, Баки не сразу замечает, что по траектории встреча с землёй этого огненного клубка произойдёт в паре метров от них. Зато это видит Стив. Но не успевает. Схватить Баки за плечо и толкнуть за себя – да. Подобрать подкатившийся щит – да. Сделать по инерции шаг… Но не прикрыться. Взрыв. - Мне интересно, - подчёркнуто зло выдёргивая из капитанского бока очередной осколок, выдохнул с сигаретным дымом доктор Стэн, - что раньше произойдёт: Ты погибнешь, вытаскивая Барнса из очередной передряги, или пришибёшь его самого очередным подзатыльником после оной? Стив стиснул зубы, вонзив ногти в плоскую холщёвую подушку. Сидевший рядом Баки точно на себе почувствовал, как резко выходят из прилипшей и начавшей регенерировать плоти остывшие куски металла. Всё время операции он просидел на низком стуле, обхватив себя руками и анализировал, пытается не заплакать от запоздалого ужаса перед тем, что могло произойти из-за его глупого романтического порыва, или рассмеяться над тем, каким дураком выставил себя перед всеми. Наконец, доктор Стэн, усилием воли заставив себя не затушить окурок о бледную кожу пациента, покинул палатку, дав Баки возможность подойти. Стив лежал с закрытыми глазами, отпустив злосчастную подушку. Глубокие дырки на спине и боку уже не кровоточили. Баки знал, что до конца выходных они полностью затянутся, и от них останутся разве что тонкие шрамики, которые невозможно будет найти наощупь уже через неделю. Ожоги заживали хуже. Врач не стал бинтовать их, мотивируя отсутствием бинтов и сухой погодой. Мол, в таком климате само всё заживёт. Как на собаке… - Стив, ты спишь? – от очередной волны осознания, чем могло всё это кончиться, Баки зябко перебрал плечами. Те, кто считал его безответственным прохиндеем, ошибались как минимум дважды. Просто в его характере всегда была заложена программа сначала делать, а потом думать, но никак не наоборот. - Нет… - длинные тёмные ресницы дрогнули, поднимаясь. Зрачки Кэпа были сильно сужены от боли, а сами глаза казались до того светлыми, что широкие голубые прожилки почти сливались с воспалёнными белками, приобретая от них сиреневый оттенок, а тоненькие зелёные - ярко светились в как палённая солнцем трава на лугу, где всё произошло. – Объясни мне, пожалуйста, что тебя всё-таки туда потащило? Тихо вздохнув, Баки низко опустил голову, расстегнул шинель, выудил переломанные и раздавленные цветы. Руки и одежда от них пахли горьким одуванчиком и разряженным воздухом. - Эдельвейсы? – Стив страдальчески выгнул бровь. - Завтра переброска, могли больше с ними не встретиться… - в душе, наконец, лопнуло что-то зревшее и ширившееся с того самого момента, как слуха коснулся стрёкот двигателей проклятых «Мессеров», и по щекам потекли слёзы. – А я столько читал о них, хотел тебе показать, чтобы ты нарисовал… Прости… Стив закрыл глаза, осторожно сгрёб из рук напарника облоки символов этих гор, отложил их в сторону, прижал грязные, оцарапанные пальцы к губам. - Глупый… Мог бы просто сказать… Баки зажмурился. Тёплые губы так нежно касались кожи, что камень с души распался на атомы, и весь мир встал на место. И красноречивее всех слов говорили о глубочайшей любви и привязанности непробиваемого Капитана к нему. От этого было больно. От этого хотелось жить.