Локи и спор с цвергами

Обидно. Это было глупо, унизительно и очень обидно. До скрежета зубов, до ногтей, оставляющих на ладонях кровавые лунки. К тому же, это было больно. Он не любил боль, хотя и терпел её, как и положено мужчине, молча, и его бледное лицо не дрогнуло, оставаясь абсолютно непроницаемым. Как бы его ни называли асы, он все-таки оставался мужчиной. Но как, как это было возможно? Они смеялись и радовались, когда увидели те сокровища, которые он принес им. С удовольствием приняли подарки, и хвастали ими друг перед другом. Он улыбался немного кривой усмешкой, его зеленые глаза сверкали, но он не потешался над ними. Где-то в глубине души ему даже было приятно, что его болтливый язык, всего лишь польстивший цвергам без меры, так легко добыл асам то, чего они сами не добились бы никогда. И пусть в подземелье пришлось идти по принуждению, потом это тоже превратилось в развлечение. Но как они могли не защитить его после того, как приняли его дары? Все эти рассуждения о справедливости - ничто, пустой звук. Они и сами множество раз нарушали клятвы, бросали слово на ветер и убивали там, где говорили о мире. Тогда что настолько ужасное сделал он? Поспорил с цвергами? Ой, да ладно, серьезно что ли? Суд? Приговор? И те, чьи руки все еще с жадностью держат его дары, признают - они не самое искусное, что было сделано в этом мире. - Тогда почему бы вам не расстаться с сокровищами, которые оказались хуже? - дерзко бросает он, откидывая за спину копну рыжих волос, и его глаза встречаются с единственным глазом побратима. Тот только огорченно качает головой. Ах да, голова. Рыжеволосая голова, на которую и был заключен спор. И которую, судя по всему, из-за справедливости суда уже готовы снести с его плеч. Не дождетесь, - думает он, срываясь с места. Никто и никогда не догнал бы его, если бы в погоню не пустился рыжебородый сын побратима. Вот уж кто не думает о последствиях. Как гончая - сказали "лови", и он тут же взял след. А ведь названный племянничек сильнее, что ни говори. И приходится падать в пыль, на колени, чувствуя на затылке жесткие пальцы, тянущие за волосы. - Вы хотите мою голову? - ехидно говорит он, как только поймавший его рыжебородый убирает руки, вздергивает острый подбородок и с вызовом смотрит на двух уродливых цвергов, довольно потирающих коротенькие ручки, - Хорошо, я действительно проспорил её. Можете забирать... Его зеленые глаза становятся печальными, из груди рвется вздох, и рыжая голова склоняется перед победителями. Худые плечи вздрагивают, раз, другой. А из-за завесы огненных прядей звучит ядовито: - Но вот на шею я с вами не спорил. А теперь попробуйте забрать голову, не прикоснувшись к шее. Они думали, он плачет? Капризные губы сжимаются, но смех всё равно рвется наружу. Он перехитрил их всех, и уродцев-мастеров, и своих судей. Теперь они могут только плюнуть и отпустить его, ведь от исполнения приговора нет никакого проку. Как же так вышло?- бьется у него в висках через несколько минут, и он не верит, не хочет верить, что не предусмотрел всего. Что изворотливость не выручит, и придется терпеть. Чьи-то руки крепко держат его чуть выше локтей, и за волосы - снова за волосы, чтоб вам всем пусто было, - а коротышка цверг ловко орудует шилом, протыкая в плоти маленькие, аккуратные дырки. Локи знает, что эти следы останутся навсегда. Шило зачаровано, как и кожаный ремешок, входящий в раны. Он знает также, что сможет вытащить его, пусть не сразу. Его чары всё же сильнее чар цвергов. Когда все окончено, его отпускают. Зеваки смотрят с интересом, ещё бы, ведь рыжего давно было пора проучить. За злой язык, за своенравность и за то, что он так смело швыряет им в лицо их собственные недостатки. Он встает на ноги, медленно, неуверенно. От боли кружится голова. Губы уже распухли, и раны растянулись. Ему хочется сбежать в нору, зализывать раны и скулить, но он заставляет себя улыбнуться. Перед глазами начинают плясать красные пятна, и улыбка получается едва заметной, рот и подбородок покрыты засохшими потеками крови. Но это тоже в своем роде победа. Он вскидывает голову привычным жестом, разворачивается и уходит, а они смотрят ему в спину, и заходящее солнце бликует на огненных волосах. Только когда рыжий уверен, что его больше никто не видит, он расслабляется, и шипит от боли, вскидывая руки к изуродованному лицу. По его щекам текут никем не увиденные злые слезы.