A mi amigo

Сорок сантиметров или на расстоянии барной стойки. Игра сошедшихся звезд в нулевом меридиане — из них Бог сотворил человечество — это ведь и шутка, и сущий фарс. Здесь нет ничего святого. Он смахнет крошки с белой скатерти и крепко вцепится в серебряные ручки подноса. Аккуратно сложенная салфетка крем маскарпоне на завтрак, три составляющих: сливочная улыбка, чуть сахарной пудры неокрепшего тенора и всего бокал виски, плещущийся в донышках глаз. Доброе… утро. И когда ты догоняешь луну на средних широтах, чтобы найти ответ, знай… волны рождены подчиняться, а ветер — подчинять. Её улыбка утонет за пенящимися кручами, расшибаясь об фаянсовые рифы, а ночь смоет отражение в фарфоровом блюдцеобразном приливе, как грязное пятно. Не молись, не крестись. Вечер забывает, что было сегодня утром; с дрожащей зарей на устах и глубоким пресным морем проще видеть теплые сны. Хрустальные танцы подмигивающих люстр; он засуетится, столик за столиком — всё, чтобы забыть, ведь там за стрельчатыми створками посолонь звездный шабаш. Будто и не их. И вовсе не святой. Волной. Волной его несет, чтобы расшибиться об грот-мачты её плеч, исцеловать высеченный лик у бушприта — santa Alicia — но не забывать истину, не тонуть. Это не святая любовь, а он — не лунное сияние. Однако по кромке звезд, цепляясь коротенькими пальчиками, они выплясывают фанданго, словно Серафина и Пабло, хлопают в ладоши и кричать «оле!» Она придерживает подол и смеется, его волосы скачут по пульсирующим вискам. Звездная пыль на язык, чтобы сплести два моря воедино… Vaya Usted con la Virgen! И вселенная тает. И… звезда гаснет. Не слушай Христа, отрекись. Сегодня его рожденье. Он очистит греческие орехи от скорлупы, похожие на борозды смеющихся скул, а молотая корица — шлейф от дешевых духов — обволакивает сходы кадыка у накрахмаленных, словно крошками ванилина, воротничков. Тесто обязательно взбить до состояния жестких, но нежных рук. Так рождается сладкий польворон, так он попадает ей в комнату и больше никогда оттуда не выходит — и крошки. А в благодарность она говорит: a mi amigo. И в сияющем небесном пути на одно светило меньше. Он понимает, что от всего этого останутся лишь изорванные письма и разбитая посуда. Воспоминания — так, пыль, даже простой мотив резвых тонадилий забудется. А звезд всё меньше, словно он паяц какой-то в сказочном, однако не щадящем сиянии. Гобачо в её объятиях и неотесанный махо под взглядом. Он наливает красного настоявшегося вина, красной дорожкой по её шее. И срывается звездный поток с небосвода прямо ей в глотку, чтобы сказать три заветных слова! «A mi amigo». И как будто не было. Ласкающих и понимающих, словно не существовало их. Не верь не клянись, ведь сколько от этого толку! А в голове только слышится отголосок тающих звезд: а mi amigo, а mi amigo, а mi amigo…