58 пунктов

      В списке Куникиды пятьдесят восемь пунктов. Пусть Дадзай говорит, что это «слишком много», что он «зарывается». Дадзай ничего не понимает.       Никто не понимает, по правде говоря.       Он и в себе сомневается каждый раз, когда Ёсано приближается к нему так неспешно, заранее зная, что выиграла этот раунд. Чего уж таить, все раунды.       Куникида твердит свои пункты наизусть, чтобы скорее разорвать кольцо рук, обвивших его, – господи, она точно змея, – чтобы не отвечать на её поцелуи с такой охотой.       У него кружится голова от запаха её волос – нельзя его описать – и того, как нежно она проводит пальцами по его животу вниз – ниже, ещё ниже…       Он знал, что это закончится так – здесь, в малой приёмной на чёрном кожаном диване. Знал ещё, когда вся эта пирушка только началась и уж тем более знал, что это неминуемо, когда она так властно схватила его за шиворот и потащила куда-то… Куда ей было угодно.       Куникида выдыхает резко, хватает воздух и прижимает Ёсано покрепче к себе.       – Дышать нечем, – смеётся она. – Обещаю, я не уйду.       Он вглядывается в неё и, подумав, ослабляет хватку. Ему нравится чувствовать её рядом с собой, почти на себе – это хорошо, более чем хорошо. Возможно, идеально.       Ёсано гладит его по волосам:       – Тебе удобно с такими длинными?       Куникида пожимает плечами:       – Сгодится.       Он всё примеряет к ней пункты своего списка – с того самого первого раза, когда она оказалась слишком близко, и до сих пор.       Ничего не подходит – Ёсано скользит по краю списка, он не в силах её выразить, она смеётся над ним.       Что там?       Умная       Да, конечно, умная – но как-то не по-женски, с неприятной остротой, с этим холодом в глазах и суждениях, сменяющимся исключительно огнём, буйным, возмутительным, почти неприличным.       Иначе она не умеет.       Добрая       И что-то не то опять – какая-то фальшь снова.       Куникида не знает, как её описать и спрятаться от неё не может.       – Хорошее время – ночь, – шепчет Ёсано и, скатившись с дивана, подходит к окну.       Стоит освещённая серебристыми лучами – голая и такая спокойная, будто не замечает своей наготы.       – Знаешь, я раньше всегда курила после хорошего секса, – улыбается она. Дразнит, а Куникида не может ничего поделать, сразу бросается на наживку:       – И что много у тебя было «хорошего секса»? Мужчин?       Она притворно задумывается, шепчет заговорщически:       – Ну… больше, чем у тебя.       Хорошее чувство юмора тоже вычеркнуть – эта шутка отвратительна. Но он почему-то всё равно смеётся и называет её какими-то не своими, почти дадзаевскими словами. Шепчет что-то непотребно милое, пошлое и притягивает к себе, тянет на диван.       Ёсано нравится всё это, она отвечает ему что-то, но уже громко, совсем позабыв, что малая приёмная не так уж далеко от большого зала. Куникида тоже не помнит об этом. Он помнит другое – как она в первый раз подмигнула ему с намёком, мол «слышала про ваш список, Куникида-сан. У меня есть шанс?».       А через месяц, в день рождения шефа, поцеловала его на прощание (Кто тогда попросил проводить Ёсано до дома? Кто мог усомниться в том, что она сама дойдёт куда угодно?). И перед тем, как скрыться за тёмной дверью прокричала: «Что и теперь без шанса?» Пьяно так, искренне.       Куникида даже улыбнулся этой простоте.       Пятьдесят восемь пунктов же, один шанс не поможет.       Он повторял ей это, когда она стягивала с него рубашку уже в его собственный праздник. Он никого не приглашал вообще-то, сидел дома, взяв отгул. А Ёсано так и не сказала, почему пришла, но прежде чем заняться его рубашкой, долго рассказывала истории из практики, и Куникиде передался этот её нездоровый восторг – словно током по телу прошёлся. Наверное, из-за этого тока он и поцеловал её тогда.

***

      Куникида просыпается из-за того, что Ёсано толкает его в бок.       – Ну, повалялись и хватит. Тебе не к лицу разлёживаться.       За окном потихоньку рассветает – лучи, робкие, бледные, крадутся по подоконнику, прыгают по белой рубашке Ёсано и её рукам, в которых она держит…       Куникида прыгает вперёд, пытаясь забрать записную книжку. Ёсано смеётся:       – Да, я уже читала вообще-то, чего волнуешься?       Куникида ворчит. Не нравится ему этот хозяйский тон.       – Вот смотри, тут написано «великодушная» и «благовоспитанная»… разве это не я?       Она скользит по странице взглядом, будто заново срывает с него одежду, только это не приятно, не волнительно – это больно.       – Или… «имеет цель в жизни», «готова к компромиссу». Похоже ведь.       Куникида молчит и натягивает брюки. Застёгивает рубашку на все пуговицы, вырывает книжку из её пальцев, смотрит внимательно на вдруг ставшую серьёзной Ёсано. Куникида давится словами, ему почему-то плакать хочется, и эти пункты, которые всё скачут перед глазами, совсем не облегчают задачу.       Ёсано ждёт от него чего-то или нет… Он уже сам не уверен. Вот она сидит такая спокойная и ничем её не проймёшь, всё про всех знает и только смеётся над этим миром. И над ним. Над его списком, над его жизнью.       Куникида бросает:       – Сегодня твоя очередь наводить тут порядок.       И выходит.       Да, по пункту при необходимости создаёт атмосферу непринуждённости у неё тоже незачёт.

***

      Куникида возвращается на работу через четыре часа. Вообще-то нужно было через три, но у метро женщине стало плохо, он задержался, чтобы вызвать скорую, а её, как на зло, не было целую вечность.       Он заходит в кабинет и понимает, что без него ничего страшного не случилось. Он отчаянно ищет взглядом Ёсано и скрывает это от самого себя. Нарочно уходит в самый дальний угол, где следить за дверью нельзя.       Не нужно её совсем, никак.       Но обед сводит их вместе, и Куникида еле сдерживается, чтобы не отказаться, ведь уже пообещал, все ещё подумают… А Ёсано садится напротив него, рядом с Дадзаем, и говорит слишком громко и много, и как-то с намёком. Куникида старается не слушать и что-то объясняет Ацуши насчёт текущего дела – на редкость скучного.       – Опасность? – доносится до него голос Ёсано, – когда-то она меня увлекала, а теперь… сам понимаешь.       И Куникиду передёргивает от этого «понимания». Видится почему-то, что и с Дадзаем тоже у неё не всё так просто. А говорит она как-то неестественно, будто флиртует… Куникида ловит себя на том, что уже третий раз подряд говорит Ацуши одно и то же.       – Никто не займёт мне? – кричит Рампо с соседнего столика, и Ёсано тянется за кошельком.       Это Куникиду бесит ещё больше. Он берёт со стола скрученную бумажку и кидает её Рампо.       – Простите… – Ацуши отвлекает его от высчитывания миллиметров, разделяющих руки Ёсано и Дадзая.       – Что такое?       – Это были мои деньги.       Дадзай, услышав Ацуши, смеётся. Впрочем, как все вокруг, только Куникида поджимает губы и думает о том, что женщин вовсе нужно запретить.       Кидает взгляд на официантку и исправляет сам себя – нет, не всех. Только Ёсано.       Она отворачивается, когда понимает, что он смотрит на неё.

***

      «Стремление к идеалу», – напоминает он себе.       «Ей не хватает десяти пунктов», – повторяет он, стараясь не вспоминать, с каким трудом «натянул» эти сорок восемь.       Ёсано всё ещё не помещается в список, но Куникида почему-то стоит у неё под дверью и сжимает букет, больше похожий на веник, так усиленно он крутил его в руках, пока ехал, пытался сделать лучше… и вообще.       Она открывает дверь, встаёт на пороге – всё такая же недоступная и до жути красивая, как во все эти три недели и два дня (Куникида обещал себе не считать, но и тут мимо). Она молчит, и это отдаляет её от идеала.       Девушка Куникиды должна понимать, как ему тяжело даётся всё это. И мучить не должна, и смотреть на него, как сейчас.       Она должна быть лёгкой в общении. Кажется, это тридцать второй пункт.       – Я… – он собирается с мыслями и всё больше ненавидит себя. – Я хочу, чтобы ты больше не улыбалась Дадзаю.       Произносит совсем не то, что собирался, но это хотя бы разбивает лёд. Ёсано непритворно удивляется:       – Дадзаю?       Куникида довольно кивает, это бы значительно облегчило ему жизнь:       – И Рампо, и Кенджи, и…       Ёсано загибает пальцы:       – Ну, хотя бы Наоми можно?       Куникида вспоминает Наоми, рассматривает под лупой её длинные чёрные волосы и эту неприличную родинку…       – Нет.       Она улыбается, но не пускает его в дом.       – Только мне, – выдыхает Куникида и притягивает её к себе, несчастный букет летит куда-то в сторону – то ли на улицу, то ли в прихожую.       – Только мне, мне, мне, мне… – повторяет он, пока ещё может говорить, пока она не шепчет:       – Хорошо.       А утром он, прежде чем начать готовить завтрак (возможно, продукты у неё всё-таки есть), достаёт из кармана записную книжку. Рвать листы не хочется, но что-то нужно сделать…       «Ёсано Акико», – выводит он крупными буквами в конце страницы под пунктом «58. Строгая к себе» и тянется к шкафчику, чтобы достать кружки для кофе. Акико, кажется, пьёт без сахара.