О том, чего не случилось

Тони думает: «господи, дай мне сил». Думает: «господи, пускай этот мудак уберётся к чёртям из моей жизни». Думает: «господи, за что именно он?». Тони двадцать один и у него есть всё, чего только может пожелать человек в двадцать лет — учёба в престижном заведении, машина, квартира, репутация, за которую не стыдно и чудовищное состояние в качестве будущего наследства. Тони сдержан, вежлив, умён и старателен. Ему пророчат большое будущее все, кому не лень, а Тони кивает и благодарит. У Тони нет собственного будущего, только шаблоны жизней, любезно предоставленные отцом. Выбирай, а я скажу, если выберешь неправильно. Адаму двадцать пять и у него нет ничего, кроме таланта, амбиций и безобразнейшего характера. Адам упрям, вспыльчив, дотошен, несносен и адски красив. Ему не устают твердить, что ничерта из него не выйдет, пока он не снизит планку, не научится по-человечески общаться с людьми и не завяжет с дурью. Адам каждый раз показывает им средний палец и поднимается ещё на одну ступень. Иногда Тони кажется, что он псих, иногда, что волшебник. В том, что Адам гений, Тони не сомневается. Впрочем, в том, что он редкостный придурок — тоже. *** Тони облокачивается о стену и выпускает изо рта облачко дыма. Стена холодная, жёсткая и наверняка чудовищно грязная, но ему плевать. Пускай идёт к чёрту чистый пиджак, чёртова престижная работа и отец со своей адской опекой. Хоть раз в жизни может он сделать что-нибудь сам? Может он в этой ёбаной… в своей ёбаной жизни совершить хоть одну ошибку? Хоть что-то сделать самостоятельно? Парень пинает мусорный бак, у которого стоит и тот отзывается обиженным гулом. На дорогих и изящных туфлях от ёбаного Alberto Guardiani появляется широкая царапина и Тони с наслаждением ею любуется. Задний двор отцовского ресторана пуст и молчалив. Парень думает о том, что выглядит адски глупо, стоя тут и сражаясь со своими жизненными шаблонами и мусорными баками. — Эй, малыш Тони, а ты не слишком поздно гуляешь один? Парень вздрагивает от неожиданности и сам на себя за это злится. Адам останавливается в шаге от него, засунув руки в карманы и весело скалится. На нём чудовищные джинсы, дурацкий свитер и огромная кожаная куртка сверху. При всём при этом Джонс умудряется выглядеть просто потрясающе. Эта его способность Беларди всегда удивляла. Тони морщится. — Тысячу раз просил тебя так меня не звать. Джонс слегка наклоняется к нему и звонко чмокает воздух около его носа. Настроение у него, видимо, прекрасное. — А где твоя куртка? Простудишься. — Да уж как-нибудь переживу. Тони еле заметно ёжится, бросает на асфальт сигарету, больше истлевшую, чем выкуренную и вытаскивает новую. — Ну что за гадость у тебя в руках, малыш? — фыркает Адам, протягивая к нему руку и пару раз цепляя пальцами воздух у золотистой пачки мальборо — «дай». — И куда только отец смотрит? — Я скажу, если мне нужны будут советы, размышляющего о здоровье, наркомана, ладно? — язвит Тони, подавая ему пачку и зажигалку. — О, — заинтересованно восклицает Джонс, прикуривая. — Кто это тебя так закусал? «Сам и закусал, — думает Тони, — я вообще это дело очень люблю». — Какие мы скрытные, — фыркает Адам. — Не научишься делиться с людьми проблемами — они же тебя и сожрут. — Люди? Джонс кивает. — И они тоже. Ну что, так и будешь молчать? — Буду, — отзывается Тони, чувствуя, что действительно замерзает. — Но спасибо за заботу, ага. — Всегда рад помочь ближнему, — жизнерадостно сообщает Джонс, убирая его сигареты и зажигалку в карман джинс. Тони отлепляется от стены и протягивает к этой наглой морде руку. — Верни. Качает головой. — Здоровее будешь. Тони раздражённо поджимает губы. — Адам. — Не дать тебе убить себя пагубными привычками — мой долг, — кривляется он. Беларди злится. — Твою мать, Джонс, мне плевать, если ты вдруг решил поиграть в заботливую мамочку, отдай. — Нет. Тони открывает рот, чтобы сказать ему ещё что-то, но чувствует вдруг, что у него совсем нет сил на споры. Поэтому он просто опускает голову, устало трёт переносицу и не менее устало бросает: — Да иди ты в задницу. Он слышит тихий смешок Адама и чувствует, как ему на голову и плечи опускается что-то тёплое и тяжёлое. Когда Тони выпутывается из Адамовой кожаной куртки, Джонса рядом уже нет. — Не стой на ветру-у, — доносится откуда-то со стороны ворот. Парень вздыхает и чертыхается. *** Всё то время, пока лифт издевательски медленно поднимается, Тони тихо материт свою затею. Что за глупость — ехать к человеку домой, чтобы вернуть ему куртку? Хотел же, как нормальные люди, отдать её сегодня на работе. Но Адам в ресторан не явился, что случалось крайне редко. А сегодня он ещё и не позвонил, чего за ним вообще никогда не водилось. Это, конечно, никоим образом не объясняет, на кой-чёрт Тони вместе с курткой потащился к Джонсу домой. Парень с тоской представил, как звонит в дверь, как Адам открывает и смотрит на него сонно и непонимающе, как Тони мямлит что-то вроде «а я тут куртку тебе зашёл отдать, вот», как из спальни раздаётся тонкий женский голос, как Джонс рассеянно кивает и улыбается, как забирает куртку у него из рук и закрывает перед ним дверь, а Тони не остаётся ничего другого, кроме как уйти восвояси. Глупее не придумаешь. Двери лифта открываются. Нет, нужно возвращаться, пока не поздно, думает Тони… и шагает из кабины в подъезд. Проходит дальше и останавливается перед тяжёлой железной дверью, думает «не поздно ещё уйти», и звонит. Дверь открывают не сразу, а когда открывают, Тони, глядя себе под ноги, бубнит: — Привет. А я тут вот… — поднимает глаза и осекается. — Твою мать, Джонс, что на этот раз? Адам хмурится, держа руку с замороженным горошком на переносице, сверкает на него голубым глазом из-под разбитой брови и делает шаг в сторону — «проходи». Тони быстро проходит в кухню, кидает куртку на диван и указывает туда же Джонсу. Всю его неуверенность как рукой снимает. — Кто? — спрашивает он, когда тот садится. — Очень недружелюбные и настойчивые люди, — Адам смотрит на него исподлобья устало и хмуро. — Когда-нибудь ты доиграешься и тебя прикончат, — ворчит Беларди, осматривая его лицо и голову. Царапина на скуле, губа разбита, под правым глазом шикарный синяк, бровь над левым рассечена. Быстро ощупывает затылок и шею — вроде, целы и возвращается к лицу. Поворачивает его левой стороной, правой — Адам молчит и щурится, — шумно выдыхает и отходит на шаг. — Ты в курсе, что раны обычно промывают, вообще-то? Он только машет на него рукой. — И так заживут. — Дал бы тебе подзатыльник, если бы был уверен, что ты после него не отключишься. Где у тебя аптечка? — В ванной, на стене, — показывает. Тони идёт, открывает белый ящичек и тащит оттуда бинты, вату, хлоргексидин и пластыри. Возвращается. Ещё раз оглядывает Адама и качает головой. — Господи, каким же придурком надо быть. — Видимо, таким, как я, — невесело отзывается Адам. — Видимо. Тони суёт всё это медицинское добро Джонсу в руки, забирает бутылёк с хлоргексидином и огромный кусок ваты. Прикладывает ватку чуть пониже брови, чтобы перекись не попала в глаз и льёт обильно пенящуюся жидкость на рану. Адам шипит и матерится сквозь зубы, и Беларди испытывает какое-то садистское удовлетворение — пусть не будет таким кретином и не лезет в драки. — Эту неплохо бы зашить. Но в больницу ты, конечно, не поедешь? — Да уж выживу как-нибудь. Тони закатывает глаза. — Ну разумеется. Он осторожно промакивает рану сухой ваткой и протирает ссадину на щеке. Наклоняется, тихонько ощупывая нос. Он ничерта не медик, но нос ровный, а это не может не быть хорошим знаком. Тони какое-то время раздумывает, стоит дезинфицировать ему разбитые губы или это будет выглядеть слишком… слишком, и решает, что можно оставить и так. — Где ещё? — спрашивает он у Адама. Тот смотрит на него и сводит брови к переносице — «да ладно тебе». — Ну? Сдаётся. Вздыхает, встаёт и поднимает край футболки. На боку красуется фиолетовая гематома ладони в три размером. Тони подходит снова и легонько её ощупывает. Спать ему будет трудновато, но рано или поздно заживёт. Он закусывает щеку изнутри и борется с противоречивым желанием — то ли ударить его посильнее, чтобы не думал больше так проёбываться, то ли обнять покрепче, чтобы убедиться что он правда здесь, жив и в относительном порядке. Выдыхает и спрашивает: — Рёбра? Адам качает головой. — Нет. Только лицо и это. — Снова из-за наркотиков? Адам не отвечает, но Тони знает и так. — Мудак ты, всё-таки, Джонс. — Да ладно тебе, — примирительно разводит руками Адам. — До смерти заживёт. Тони зло поджимает губы. — С твоими замашками — не успеет. Адам весело скалится. — Ну, значит, судьба. — Да пошёл ты. Он отходит к столу, возвращается обратно, нервно сжимая и разжимая кулаки. Чтобы успокоиться оглядывается по сторонам, рассматривает комнату. На подоконнике лежит его зажигалка и это отчего-то кажется ему очень нелепым. Тони фыркает. Господи, ну почему из всех мудаков Франции его заклинило именно на этом? — Да не волнуйся ты так, — Адам снова прикладывает пакет с горошком к переносице. — Все живы, ни мне, ни ресторану ничего не угрожает, всё в порядке. Тони фыркает. — Я и не волнуюсь. С чего бы мне это делать? Это ты должен волноваться, потому что ещё немного, Джонс, и твой труп однажды утром найдут в каком-нибудь мусорном контейнере. — Приятно, что хоть кто-то обо мне заботится. Адам ухмыляется совершенно очаровательной и Тони это выбешивает до ломоты в костях. — Да пошёл ты нахуй, я серьёзно! Джонс улыбается нежнее. — Я тоже. Ты после рабочего дня, уставший, притащил мне куртку, ссадины обработал. Пытаешься на путь истинный наставить. Очень мило, Тони. — Интересный способ сказать «спасибо», — Тони тушуется и отчаянно пытается это скрыть. — Спасибо, — серьёзно говорит Адам. Тони отходит к подоконнику, облокачивается о него и скрещивает руки на груди, сверлит взглядом. — Не за что. — Малыш Тони, ну не дуйся. Такой уж я кусок говна, приношу людям одни проблемы. Беларди вздыхает. — Да не дуюсь я, просто… — жмурится и устало трёт переносицу. — Чёрт, Адам, не делай так больше. — Не буду, — покладисто соглашается Адам. — А если буду, то ты об этом не узнаешь. — Ну хоть на этом спасибо. Тони отлепляется от подоконника и идёт к двери. Джонс бросает злосчастный пакет с горошком на диван и идёт за ним. — Подожди, — окликает у самой двери. — Поздно уже, стемнело, пока ты со мной нянчился. Оставайся, если хочешь. У меня есть диван. Тони оборачивается. Всю ночь ворочаться на диване, да так и не заснуть, думая о лежащем за стенкой предмете любви, как тринадцатилетняя школьница? Нет уж, увольте. — Я… — он поднимает на Адама взгляд и осекается. Джонс молчит, но в глазах у него что-то такое, что становится ясно — бросать его одного сегодня нельзя. Или Тони надумывает и просто ищет для себя повод. В конце концов, Джонс непотопляемый и неубиваемый, что с ним случится за одну ночь? Здравый смысл говорит, что нужно не валять дурака и уходить, интуиция или что-то ещё в этом роде велит оставаться. Да чёрт его разберёт вообще. Адам смотрит на него и улыбается, совсем чуть-чуть, очень-очень грустно. «У меня есть диван». А сердце? Тони вздыхает и сдаётся. — Чай в этом доме есть? *** Чай в доме, пьющего исключительно кофе, Джонса находится в далёком углу верхней полки кухонного шкафчика. Пока он заваривается, а Адам пропадает где-то в зале, Тони пишет отцу, что сегодня не придёт, принимается мыть посуду и пытается понять, как же всё-таки его угораздило. Джонс раздражает его — раз, пугает — два, и ещё Тони определённо ему завидует, при этом считая его абсолютнейшим придурком — три. Не особо романтично звучит, а? Может он просто моральный мазохист или что-то вроде того? Беларди усмехается. Бесхребетный гей-мазохист в качестве единственного наследника, за что отцу такое счастье? Тони заканчивает с посудой и задумчиво оглядывается в поисках нового занятия, но тут в кухню заходит Джонс со стопкой одежды в руках. — Штаны и футболка, — он протягивает стопку Беларди. — Надеюсь ты в них не утонешь. Тони хмыкает. Не подъебать его за разницу в росте великолепный Адам Джонс его конечно не мог. Он берёт одежду, идёт с ней в ванную. Там с наслаждением избавляется от пиджака, галстука, рубашки и брюк. Кто бы знал, как его достаёт носить эти костюмы каждый день. Ходишь, мучаешься, смотришь на Джонса, которому, во-первых, ничего не положено по дресс-коду, а во-вторых плевать что о нём подумают какие-то там люди. Тони надевает штаны и сам себя перебивает, застывая с футболкой в руках. Потому что она пахнет. Её надевали едва ли раз, но она всё-равно пахнет ебаным Адамом Джонсом. И Тони хочется умереть, потому что это до одури приятный запах. Когда он возвращается в кухню, чай уже разлит по чашкам, на столе в вазочке лежат круассаны, а Джонс сидит за столом, задумчиво крутя в руках ложку. Тони садится напротив, пододвигает к себе чашку и смотрит на Адама. Тот выглядит уставшим. Очень. — Как ты? — он спрашивает прежде, чем осознаёт что спрашивает, и ему вдруг становится очень стыдно. Наорать — наорал, а такой простой и логичной вещью, как самочувствие, поинтересоваться не озаботился. Тоже мне, трепетный влюблённый. Джонс отставляет чашку в сторону, кладёт руки на стол, ложится на них подбородком и смотрит на Тони снизу вверх. — Как отбивная. Беларди фыркает еле слышно, одновременно думая, что ничерта это не смешно, вообще-то. — А ты? Тони застывает с чашкой в руке. — Я? — Адам насмешливо выгибает брови — «ну не я же». — Я в порядке. — Да? Тони смотрит на Адама и думает о том, какой же он эгоистичный придурок. Перед ним сидит человек, который в пять лет потерял мать, а остальные десять терпел избиения отца. Человек, который зубами вырывает у жизни шансы и возможности. Человек, который вкалывает, как проклятый, чтобы чего-то в жизни достичь. Как вообще, зная об этом, ни в чём никогда не нуждавшийся Тони может жаловаться на судьбу? «Ах, посмотрите, папочка не даёт мне жить самостоятельно, пойду разобью свою дорогущую тачку и испоганю пару дорогущих костюмов, чтобы выказать свой протест». Смешно и тошно, честно говоря. Ребёнок в переходом возрасте. Может стоит уже поговорить с отцом и посмотреть что будет, а не сидеть и жалеть себя? Тони улыбается смущённо и, кажется, краснеет. Смотрит на Адама, кивает: — Да. Этой ночью, на диване, он спит удивительно крепко. *** Пока лифт неспешно едет вверх, Тони думает, что стоит занести прогулки по граблям в список его любимых дел. Снова он тащится домой к Джонсу, только теперь у него даже повода человеческого нет. Просто Адам сегодня весь день ходил мрачный, как туча и даже Мишель не смог ничего с этим сделать. В конце дня он не поел со всеми и даже не попрощался, просто тихо вышел через заднюю дверь и, не поднимая головы, исчез в воротах. А провожающий его взглядом из окна Тони понял, что оставить его одного сегодня он просто не сможет. Глупо конечно, но когда в том, что касается Адама Джонса, он делал что-то кроме глупостей? Стоя у двери, Беларди думает, как вообще объяснить своё появление. Не говорить же правду, в самом деле. Он уже раздумывает над тем, не развернуться, да не уйти ли, когда вдруг вспоминает про зажигалку. Точно. Привет, Адам, я пришёл за своей зажигалкой. Конечно, за две недели она куда только ни могла деться, но хоть какой-то повод у него будет. Он звонит и долго ждёт, пока ему откроют. Когда, наконец, дверь распахивается, Тони выпаливает на одном дыхании: — Привет, Адам, мне нужна моя зажигалка. И только после этого смотрит на Джонса. Вид у него слегка помятый, глаза красные, а в руке — бокал. Он меряет его долгим, внимательным, чуть нахальным взглядом. Ухмыляется. — Никогда не видел тебя в штатском. Тебе идёт, кажешься старше. И, приглашающе махнув рукой, отступает в сторону. Тони думает: «и зачем я сюда притащился?», вздыхает и проходит. В кухне светло, прохладно и негромко играет музыка. Беларди останавливается где-то в центре комнаты, пытаясь решить — уходить ему или оставаться. Джонс проходит, покачиваясь в такт чего-то, отдалённо напоминающего Depech Mode, к столу и наполняет второй бокал. Беларди опознает в бутылке, стоящей на столе, портвейн и устало прикрывает глаза. — Зажигалка, Джонс. — Ты такой забавный, когда занудствуешь, — смеётся тот. — Ты пьян, — зачем-то констатирует Беларди. Адам фыркает. — Недостаточно, — и одним глотком допивает остатки из бокала. Это правда, думает Тони, он ещё крепко держится на ногах и глаза у него ещё ясные, но если он продолжит так и дальше… А он продолжит. У Тони нет никакого желания смотреть на пьяного Джонса, и уж тем более напиваться вместе с ним. И надо бы, наверное, развернуться и уйти. Только когда, если дело касается Адама Джонса, он поступал как надо? Он подходит к столу, останавливаясь в паре шагов от Джонса, кивает на бутылку. — Что это? — «Тони», — Адам подаёт ему бокал. — Символично, правда? — Ни разу, — бормочет Тони, рассматривая портвейн. Вздыхает. — Ты даже настояться ему не дал. Боже, какое кощунство. Джонс скалится. — Выключи на один вечер занудного метрдотеля и включи двадцатилетнего парня. Тебе же будет легче, правда. — Мне двадцать один, — Адам хмурит брови и разводит руками — «ну я же просил», и Беларди сдаётся. — На один вечер, Джонс, не больше. — Тогда, — он поднимает свой бокал. — за свободу, мой милый друг. И они пьют. А потом ещё. И ещё. Весёлого вечера, вопреки атмосфере, не выходит. Они молчат и смотрят друг на друга, из радио льётся, нескончаемым потоком, музыка. Портвейн кончается, они не пьянеют. Тони кажется, что воздух вокруг них густой, как смола, и на плечи им обоим давит что-то тяжёлое. Адам, задумчивый и хмурый, вертит бокал в руках и то и дело невесело ухмыляется, будто вспоминая что-то. Тони смотрит на него и тихо думает о том, какой же он всё-таки чудовищно красивый. Нельзя быть таким красивым и талантливым одновременно, думает Тони, это чертовски несправедливо по отношению к таким дурням, как он сам. Они смотрят и пропадают. Они пьют, музыка льётся, часы на стене тикают. Всё это вдруг становится таким невозможно унылым, что хоть повесся. — Знаешь, я всегда тебе завидовал. — прерывает, наконец, тишину, Тони. Адам заинтересованно поднимает на него взгляд. — Делаешь, что хочешь и никто тебе не указ. — Глупо завидовать людям в том, что можешь сделать сам, малыш. Тони фыркает и закатывает глаза. — Ты же знаешь, я без отцовского… да всего — ничего не стою. — Не знаю. Это ты так думаешь, потому что ты это выдумал. Удобно прятаться за своей беспомощностью. Нужно что-то сделать самому? Что вы, посмотрите, я же ничего не смогу. И лежишь себе дальше в тепле и уюте. А если что-то вдруг пошло не так, можно и на отца свалить, это же он заставляет тебя заниматься нелюбимой работой. А ты будто бы и не при делах. Тони морщится. — Я так не делаю. — Пока не делаешь. А дальше? — А что ты мне предлагаешь? Сбежать из дому покорять Нью-Йорк? Я люблю свою работу и хочу ею заниматься. В этом и проблема. Как объяснить отцу, что ты хочешь хоть что-то делать сам, если он всё подносит тебе на блюдечке? Хотел бы работать в ресторанном бизнесе? Пожалуйста. Метрдотелем? Запросто. Зачем далеко ходить и обивать чужие пороги? Вот тебе прямо здесь и наставник, и практика — кушай. Весь мой прогресс и карьерный рост — сплошной цирк, а я — главный клоун… Тони осекается, потому что понимает, что именно этого разговора он и пытался избежать в прошлую их встречу. Становится мучительно стыдно и обидно за собственную глупость. — Прости, — он досадливо морщится. — я дурак, да? Знаю, что дурак. Люди о такой жизни, как у меня мечтают, а я выёбываюсь. Забудь. Я идиот, я вообще не должен был тебе это высказывать… — Ты не дурак, — отзывается Джонс. — ты просто хочешь жизни. А тебе не её дают. У всех свои проблемы, малыш. У кого-то недостаток возможностей, у кого-то, надо же, — избыток. Хочешь совет? Забей на то, как это выглядит со стороны и делай то, что считаешь нужным. Лично я всегда так жил. Не скажу, чтобы очень уж счастливо по оценкам общества, но мне нравится. Какое-то время они молчат. Джонс смотрит в окно, задумчиво покачивая в руке бокал, Тони смотрит на него. Из приёмника негромко доносится что-то взрывное «…I need you right now, I mean right now, I don't mean tomorrow, I mean right now…». Беларди думает, что эта песня вообще-то очень подходит Адаму и надо бы её потом отыскать. «Сидеть долгими зимними вечерами у камина, слушать её, пить горячий шоколад и вспоминать о Нём». Он усмехается. Иногда самоирония — это всё, что у него есть. Тони смотрит на Джонса и пытается понять что же того так гложет. Честно говоря, в голове столько вариантов, что он теряется. И решает спросить напрямую. — Адам, — Беларди пытается напустить на себя хмурый вид. — Что случилось? — Жизнь, — серьёзно отвечает тот и снова уходит в себя. Тони вдруг становится отчаянно обидно и очень из-за этой обиды неловко. В самом деле, с чего бы Джонсу делится с ним чем-то. Кто он ему вообще? Так, парень, который постоянно напрашивается в компанию, глупо ему вообще чего-то от него ждать. А всё-равно ждётся. Тони фыркает и поджимает губы. Адам хрипло смеётся. — Не дуйся. Я, конечно, мудак, но не настолько, чтобы впутывать в своё дерьмо маленьких милых мальчиков. «Никто не просит никуда меня впутывать» — с раздражением думает Тони, — «просто расскажи, блять, неужели так сложно?» — Ты старше всего на четыре года, — огрызается он. — Четыре, блять, года, Джонс. Прекрати считать меня детсадовцем. Адам улыбается так, будто все попытки Тони быть серьёзным кажутся ему чрезвычайно забавными. — Прости, — он выливает остатки портвейна в свой бокал. — Правда, прости. Просто ты весь такой милый и домашний, что… — и снова смеётся. — ладно, забудь, я просто придурок, который любит бесить других. Не обижайся. Он складывает руки на стол и ложится на них подбородком. — Не обижаешься? Тони фыркает. — Моя зажигалка, Джонс. Я всё ещё помню, что пришёл за ней. — Неправда, — Адам показушно надувает губы. — Ты пришёл, чтобы проведать меня и утешить. — За кого ты меня принимаешь, — Тони улыбается. — За одну из тех по уши влюблённых в тебя девиц, которые думают о тебе невесть что? Адам заинтересованно к нему придвигается. — Невесть что — это как? — Моя зажигалка, Джонс. Он разводит руками. — Прости, чувак, её утащила одна из таких девиц. Увы, мир жесток и несправедлив к зажигалкам и милым мальчикам. Так что, по-твоему, они обо мне думают? Беларди закатывает глаза. — Не знаю. Подозреваю, то, что ты гениальный повар — интересует их в последнюю очередь. Хм… Наверное, что ты крутой, загадочный и охуеть какой красивый. Адам смеется. — По губам бы тебе надавать. — Попробуй и пожалеешь. Тони чувствует, как в груди у него разгорается какой-то шальной огонь. Его несёт куда-то, но это не хмель, а какой-то больной азарт. Видимо подавленные эмоции лезут наружу от алкоголя, но его это даже почти не волнует. А у Адама сверкают глаза и по лицу блуждает расслабленная улыбка. И это очень красиво. — Откуда только такая осведомлённость о желаниях тех-самых-девочек? «Ой, и откуда же, действительно?» — Интуиция и психология. Метрдотелю без них никак, знаешь? — Ого, так мне стоит тебя опасаться? — Я бы на твоём месте держался бы подальше со своими шуточками. Адам вдруг придвигается к нему ещё ближе. — Ну, а ты, малыш? Что обо мне думаешь? «Да пошёл ты… малыш» — думает Тони. И усмехается. — Что ты самовлюблённый придурок. — О, — Джонс заинтересованно вскидывает брови. Беларди разгибает пальцы. — Перфекционист. — Неплохо. — Адреналиновый наркоман. — Допустим. — Эгоист. Адам скалится. — Не без этого. — Одиночка, — щурится Беларди. Джонс отмахивается. — Не больше остальных. — Собственник. — Ага-а. Джонс щурится, как довольный кот и смотрит на него с каким-то странным интересом. — Заноза в заднице. — Надо же, и как ты меня терпишь? — С трудом. — Если я такой ужасный, то почему те-самые-девочки на меня западают? Тони закатывает глаза и, кажется, совсем не думает что говорит. — Я на этот вопрос пытаюсь себе ответить уже несколько лет. Они смотрят друг другу в глаза секунду, две, и Беларди понимает, что попался. Адам сверкает глазами, неспешно и одновременно стремительно поднимается и идёт к нему. Беларди тоже вскакивает, судорожно решая, что же делать. Кто вообще тянул его за язык? Джонс в долю секунды оказывается рядом. Слишком близко. — Нет, — Тони выставляет вперёд руки, но, ради бога, когда это помогало? — Нет? — Адам теснит его к стене, всё ещё довольно ухмыляясь. — Я серьёзно, Джонс, даже не думай. Тони упирается спиной во что-то твёрдое и мысленно закатывает глаза. Надо же было проколоться на такой глупости. — Не думать о чём? — он откровенно смеётся, а Тони только беспомощно скрипит зубами, пытаясь выглядеть сердитым. — Я серьёзно, блять, — Беларди сглатывает, чувствуя, как к нему прижимается чужое тело. — Я не… — Не — что? — выгибает брови Адам, он чертовски близко и Тони абсолютно не знает, что делать. — Не влюблён в меня по уши, как те-самые-девчонки? — Уж точно не как те девчонки, — щурится Беларди. — Ну да, — смеётся Адам. — ты почему-то стесняешься. Он выдыхает ещё один смешок ему прямо в губы, перехватывает руки чуть выше локтей и прижимает их к стене. — Да иди ты в задницу, Джонс. — Именно это я и собираюсь сделать. Он целует его в шею и у Тони подкашиваются ноги. Ну вот оно, Беларди, исполнение твоих желаний, бери и радуйся. Но радости не выходит. Адам прикусывает кожу у ключицы и у Тони вырывается хриплый, невнятный вздох. Джонс так к нему прижимается, что у него голова идёт кругом и всё же, он заставляет себя выдавить: — Адам. Отпусти меня. Немедленно. — Ага-а, — тот целует его в уголок губ, но Тони отворачивается. — Отпусти, — в этот раз он абсолютно серьёзен и Джонс останавливается. Хмурится, смотрит на него досадливо. — Почему? Беларди прикрывает глаза и старается сосредоточиться — вплотную прижатое к нему тело Адама не очень-то этому способствует. — Потому что ты ебучий перфекционист, Адам. Тебе нужно, чтобы всё, что ты делаешь, было идеальным. И никого неидеального ты в свою жизнь не впустишь. — Тони тяжело дышит и закусывает щеку изнутри. — Потому что ты собираешься трахнуть меня, разочароваться и забыть об этом сексе на следующий день. А уж такого счастья мне точно не нужно, спасибо. Джонс опускает глаза, быстрым движением облизывает губы и отходит от Тони. Кивает. — Ты прав, ты совсем не похож на тех-самых-девчонок, — на секунду сжимает переносицу пальцами. — А ты, похоже, серьёзно попал с этой своей влюблённостью, знаешь? Беларди фыркает. — Спасибо, ты открыл мне глаза. — И что будешь делать? Джонс поворачивается к нему, присаживается на подлокотник дивана, смотрит серьёзно. Тони хмыкает. — Страдать, метаться и всю жизнь нести с собой твой светлый, блять, образ. С чего это вообще тебя волнует? Адам вздыхает и на секунду прикрывает глаза. — С того, что ты мне нравишься. Типа правда. С того, что… блять… С того, что я хочу перестать быть таким мудаком и начать отвечать людям на их чувства. С того, что не хочу я, чтобы ты тут страдал и чувствовал себя… брошенным. Но я не могу, это, видимо, заводской брак. Знаешь, при рождении забыли добавить такую функцию. Может быть поэтому отец меня терпеть не мог. «О, ну да, — думает Тони. — давай, вылепи из себя жертву, чего это я один тут страдаю?» И вслух, за пару шагов сокращая между ними расстояние: — О, заткнись. Он подходит к нему вплотную, кладёт руки на плечи и прижимается лбом в его лбу. — Можно, — закрывает глаза и закусывает губу, — можно я просто постою так немножко? Джонс тихо хмыкает. — Сколько угодно, — и обнимает его за талию. Тони стоит, слушает размеренное дыхание Адама и думает, что попал. Нет, в смысле реально попал. Так, что вряд ли уже выберется. Это неловко, очень грустно и дико банально. Ему очень хочется поиграть в Рассказчика из «Бойцовского клуба» — взять и надавать себе по морде. Ну почему он просто не может быть нормальным? — Почему бы мне просто не стать нормальным? — повторяет он вслух еле слышно. Адам ничего не отвечает, он просто падает на спину и Беларди, конечно, наваливается на него сверху. Он порывается встать, но Джонс быстро переворачивается на бок и зажимает его между спинкой дивана и собой. — Ты с ума сошёл? — шипит он на Тони. — Слышать ничего не хочу о «нормальных людях», ясно? Не бывает нормальных. И, знаешь, скажу сейчас дико банальную вещь, но быть собой — это всё, что ты действительно должен делать. Всегда. И я уже говорил, да, но вы никогда не запоминаете. Просто, знаешь, посылай всех к чёрту и делай то, что считаешь нужным… Если это не вооружённое ограбление младенца, основанное на религиозных мотивах — тогда спроси совета у окружающих. Только осторожно, так, чтобы они не упекли тебя в психушку. Это было бы печальным концом твоей блестящей карьеры метрдотеля… — Ты такой придурок, — улыбается Беларди. Адам долго и внимательно оглядывается в его лицо, а потом вдруг говорит: — Ты можешь собрать армию, которая поработит мир, с помощью таких улыбок, знаешь об этом? Тони закатывает глаза и затыкает его тычком под рёбра. — Иногда ты просто невыносим, Адам Джонс. — А ты всё равно любишь меня, — скалится тот. Тони покаянно вздыхает. — И очень об этом жалею. Они снова долго молчат, внимательно друг на друга глядя. — Знаешь, — начинает Адам. — когда-нибудь потом, через много-много лет… Либо я перестану быть таким мудаком, либо ты перестанешь меня любить. Тони грустно улыбается. — Я не перестану. И ты не перестанешь. И с этим, видимо, можно только смириться. — Мне жаль, — говорит Адам, глядя ему в глаза. — А мне — нет. Тони хмыкает и улыбается. У них впереди длинная ночь. И вся она, абсолютно и безраздельно — их.