«Слепой юноша»

Помню, как впервые коснулся его руки. Она возникла для меня из мрака, такая неожиданно сильная и горячая. Я обхватил ладонью запястье, провёл вверх по предплечью, ощупывая его сквозь атлас и пытаясь обрисовать для себя его образ. У него были большие руки воина, прежде я не прикасался к таким. Это было немного страшно. В незнакомом месте он всегда держал меня за руку, его голос вёл меня обрисовывая то, что не могли обрисовать глаза. Я подстраивался под его неспешный шаг, дышал свежим воздухом и слушал шум вокруг, воображая различные картины и пытаясь представить улицы, дороги, дома и сады. Пока он не останавливал меня и не одёргивал – я знал, что идти безопасно и мог погрузиться в свои фантазии. Тело у него было такое же крепкое, как и руки: жёсткое и рельефное. Коснувшись его я понял почему такую плоть сравнивают с камнем. Конечно она не абсолютно тверда, но это было единственное с чем её можно сравнить. Просто прикасаешься и понимаешь – камень, так легко это происходит. Тем более, когда впервые касаешься так как я, когда оно напряжено и находиться в боевой готовности. Это была сорвавшаяся с цепи собака, от которой он меня защитил. Он так прижал меня к себе, что я одновременно ощутил себя беспомощным и зажатым в тиски и вместе с тем таким защищённым. После того случая мне стало намного спокойнее с ним. Я не просто осознал, я почувствовал всю его силу и свою беспомощность за пределами знакомых стен и даже внутри них. Я подумал: «хорошо, что он именно такой,» потому что такой, наверное, мне и нужен. Каким же мерзким бывает ощущение беспомощности. Я старался сохранить как можно больше от своей прошлой жизни – ходил по новому дому без чужой помощи, научившись прекрасно в нём ориентироваться, сам мог умыться, лишь бы принесли горячую воду, сам одевался, ел, всё ещё мог играть на музыкальных инструментах и читать, пусть и по специальным книгам. Со временем я привык, приспособил под глаза другие чувства и порой считал себя очень даже полноценным. Верил, что руки вполне могут заменить глаза, что других чувств более чем хватает для жизни. Да, я не видел, но я мог коснуться, мог изучить, мог воссоздать целостную картину в своём уме – глаза делают то же, но просто быстрее, не так ли? К тому же описано столько способов обмануть зрение и как мало способов обмануть руки! В моём сознании хранилось множество образов, знакомые и изученные места я практически видел. Но, к сожалению, когда ты живёшь в мире зрячих и созданным для них же бывает слишком тяжело, общаясь с ними ты всё отчётливее понимаешь свою ущербность потому что глаза занимают слишком много места в нашей жизни. Порой я плакал внимая служанкам, обсуждающим красоту неба и яркость расцветших цветов. Так много времени прошло с тех пор как я видел небо, я так боялся что забуду его цвет. Вот бы взглянуть на этот мир ещё раз… ещё хоть один раз. Невольно начал избегать общения с другими и заметил это лишь, когда остался практически в одиночестве. Они то и дело так эмоционально и ярко описывали мир, стараясь дать мне краски которых я не в состоянии был увидеть, хотели стать моими глазами, но в итоге делали мне больно. Я стал завидовать им, тому что уже никогда не увижу звёздного неба, мерцающего точно алмазная крошка на чёрном бархате, бесконечного красного поля маков, вечно розовой листвы, пёстрых лесов, сочащихся красками, прекрасный ледяной узор на стекле так похожий на барышню в детском чепчике. Для меня лучше было бы не слышать о них, не знать об их существовании. В конечном счёте со мной остался только он. Мудрый он был скуп и прост в описании. Высокое дерево. Длинное каменное здание. Мостовая. Всего лишь названия, которые я понимал и мог оживить самостоятельно. У него был приятный голос, не низкий, но заметно ниже среднего, что придавало особую глубину и приложенная к нему манера слегка растягивать слова вызывало во мне чувство спокойствия. Волей-не волей ты слушал его, подстраивался под него и сам не замечал, как твой собственный темп замедлялся и внутри становиться спокойнее. Книг для слепых в поместье было не очень много, и я быстро изучил их все не по одному разу. Периодически он находил для меня новую, но книг сделанных специально для слепых в принципе было не очень много, и я не мог ощутить всей полноты жизни и свободы эльфа любящего чтение. Я не мог читать всего, я был ограничен чужим решением – переводить книгу для таких как я или не стоит. Большинство считало, что не стоит. Потому я порой просил его читать мне, а он никогда не отказывал. Мы шли в библиотеку, я говорил какой жанр хочу услышать, и он терпеливо озвучивал мне названия книг и их краткие описания. Что мне нравилось в книгах так это то, что я находился на равных со зрячим читателем: ни он ни я не видели того, о чём говорит автор, за исключением иллюстрированных, мы должны были использовали своё воображение внимая написанному. Здесь я даже превосходил многих, ибо обладал очень живым и ярким воображением, кроме тех случаев, когда речь касалась цветов. Но они возникали так редко, что я начал замечать за читающим странность – порой он словно бы опускал некоторые слова. Это чувствовалось не по тону или затянувшейся паузе, а по течению повествования, в котором это порой мелькали дыры. Но может мне это просто показалось, я никогда не спрашивал. Он мог читать мне очень долго и терпеливо, ни разу он не сказал «на сегодня хватит» оставляя это право за мной, но я и сам старался не злоупотреблять привилегией. Разве что книга была очень уж интересной, и мы сидели до самого утра. В такие моменты в его голосе мне чудился тот же любопытство что терзало меня. «Чем ж закончится эта глава?» - спрашивали мы себя. Порой он просил меня о помощи. Как-то раз мы отправились на рынок где я помог ему выбрать хорошую ткань для новых штор и обивки. Оказавшись как-то раз в темноте он попросил меня достать свечи из ящика. Приносил вещи, если знал где они лежат. Помогал ему складывать конверты. Готовили салат и делали тесто. Не раз он просил меня играть для него на флейте или лютне. Много всяких мелочей которые я мог сделать или в которых я даже превосходил его. Они давали мне возможность почувствовать себя живым и полезным, позволяли понять, что я ещё могу. А позже он начал учить меня самообороне. Не в полной мере, но я отлично усвоил некоторые приёмы и знал, что могу кое-что сделать с тем, кто решит напасть на меня. Он так же учил меня правильному поведению и хитростям. Это тоже было очень важно для меня. Я чувствовал себя живым и упражнения постепенно развивали моё тело которому не хватало движения. Он стал мне очень дорог. Рядом с ним я чувствовал себя живым, я мог открыться ему, рассказать о своих ощущениях, поделиться мыслями. Он никогда не смеялся надо мной, всегда был вежлив и говорил, как с равным несмотря на разницу в возрасте. Постепенно я стал открываться ему всё больше и увереннее. Мне было хорошо с ним, спокойно, с ним я не чувствовал себя таким ущербным как мог бы ощутить себя с кучей услужливых и заботливых сиделок. Он всегда был таким горячим. Наверное, всё дело было в его подвижности и телосложении или же это я был таким холодным мерзляком? Знаю только, что всегда мог попросить у него тепла. Порой он разжигал магической огонёк прямо на ладони, и я мог протянуть к нему руки, ориентируясь на свои чувства, порой давал свой плащ или накидку, а иногда обнимал меня, прижимая к своему «каменному» телу. Как быстро билось моё сердце, когда я держал его за руку. Оно хотело мне что-то сказать, но я не сразу разобрал его наречье. Подумать только, мне казалось, что моя жизнь отныне будет унылой и тёмной, я не предвидел в ней ни единого светлого пятнышка, но вот оно – самое дорогое из доступных миру сокровищ пробралось в мою душу. Я люблю и я так счастлив. Сколько мы уже вместе? Прошло уже больше двух лет. Я так привык повиноваться его руке и голосу, привык что могу получить от него помощь. Как-то незаметно он стал частью меня, хотя я ещё помню миг, когда впервые взял его за руку: я испугался его, испугался его силы, был зол на свою беспомощность и необходимость подчиняться. А ведь он мог бы оставить меня на попечение служанок, мог бы быть не столь терпеливым, не столь понимающим… Восемь… Как же мне повезло встретить именно его… Он позволил мне коснуться своего лица, хотя прежде я не проявлял к нему интереса. Оно было овальной формы, высокие выступающие скулы, длинный округлый выступающий подбородок, высокий гладкий лоб, впалые щёки, пушистые ресницы, тонкие брови, венчающие изогнутые надбровные дуги, прямой нос, тонкие аккуратные ноздри, тонкие губы, не очень большие острые уши, длинные жёсткие волосы. Он говорит, что у него изумрудные глаза и светлые волосы. Вы ведь видите его так же, как и я? Мне так нравиться… жаль, что я не могу увидеть его лица. Я бы отдал полжизни за то, чтобы взглянуть на него, увидеть оттенок его кожи и глаз, увидеть его улыбку, любоваться ими, наслаждаться, а не тратить множество часов пытаясь представить их. Если бы только Восемь дали мне этот шанс, я бы испил из чащи и получил от этого куда больше чем все вы вместе взятые. Вы просто не можете себе представить, какое это чудо - видеть… Взглянуть бы. Взглянуть бы только одним глазком… Это случилось, когда мы были в купальне. Опустились в один бассейн. Я помог ему вымыть волосы и спину, затем он коснулся меня, подсадил поближе к себе, мои ягодицы оказались у его бедра и меня словно током ударило – так сильно было это чувство. Он застыл на миг и спросил всё ли со мной хорошо, а я не нашёлся вовремя что ему ответить… Чувствовал, что его взгляд скользит по мне или мне казалось, что я чувствовал. Слишком поздно осознал, что мой орган напрягся и не успел прикрыться. Запаниковал, вцепился в его руку, но она была мыльной, я так испугался что она выскользнет что впился изо всех сил не понимая, как больно делаю. - Не уходи, пожалуйста. Я не хотел, чтобы всё вышло именно так. Я так люблю тебя… Моё признание его смутило. Он всё ещё был рядом. Всё ещё держал меня за руку, но теперь был на стороже и это так ранило. Разговор о случившемся он не заводил, а я не находил в себе сил для него. Я ведь мужчина, он тоже и это не совсем хорошо – такой брак не даёт потомства, а это особенно важно, когда ты принадлежишь к аристократии. Но мои чувства от этого никуда не делись, я продолжал тихо пылать внутри и мечтать по ночам. Меня не хватило надолго. В конечном счёте, что плохого в любви? Я счастлив что познал её – с ней я чувствую себя таким живым, таким целым, ни в чём не уступающим другим. Я счастлив что судьба свела нас вместе, мне не стыдно, я готов даже бороться за него. Быть может я и слеп, но я оставался мужчиной. В конечном счёте я пришёл к нему и всё высказал. - Тебе только кажется, что ты меня любишь. Ты просто ко мне привязался. Дай себе время и чувства улягутся. И услышав эти слова я стоял перед ним разом обессилив от негодования и гнева: просто выгорел изнутри за одно мгновение, став пустым. - Что за чушь… Это неправда… Неправда… Прошло полгода. Всё это время я не оставлял попыток добиться его и доказать, что моя любовь истинна и никогда не оставлю, пока не добьюсь своего – в этом я себе поклялся. Мы сидели весной под цветущей вишней. Помню ещё как прекрасны бывают сады Саммерсета и его леса весной. Я наслаждался шелестом листвы над головой, игрой света и тени на коже, выражавшейся для меня в сменяющих друг друга ощущениях прохлады и тепла, слушал заливистое пение десятка певчих птиц, рассыпавшихся по саду, журчание ручья, вдыхал аромат исходивший от дерева и смешавшимся с его запахом. И, конечно же, мёрз с удовольствием греясь о могучие и горячее тело. В пару к моим больным глазам, лекари нашли и больное сердце. Через восемь месяцев после этой весны я пришёл к нему ночью в одной сорочке. Я всё ещё любил его, так же сильно как год назад и не боялся этого чувства. Оно укоренилось во мне, жило со мной, стало частью меня, я не мыслил себя без него. Он заставлял меня чувствовать себя живым и нормальным, он читал мне, он водил меня всюду, мы уважали друг друга и несмотря ни на что он всегда меня оберегал. Когда я услышал его голос, то просто сбросил с плеч лямки, позволив одежде соскользнуть на пол по нагому телу. - Мне холодно, - прошептал я, - согрей меня. Он поднялся с кровати, встал передо мной, опустился на колени, поднимая о сорочку и в этот миг я сделал шаг на встречу и крепко обхватил его руками. Тело и душа мои пели от одного только этого жеста, от одной только возможности обнять его, ощутить его нагое тело, такое большое… такое всегда горячее. Мы наконец полюбили друг друга. А ещё через девятнадцать недель я умер. Это случилось в постели – смешно, но моё сердце не выдержало переполнявшего меня счастья. Прошу вас, не вздыхайте обо мне с печалью. Все мы когда-нибудь умрём и смерть которую встретил я была лучшей из всех какие только могло представить моё богатое воображение. Пожалуй, даже превосходила его. Наши тела были переплетены, а губы слиты воедино - это был сладкий глубокий поцелуй, когда я внезапно понял, что сердце остановилось и жизнь изливается из меня вместе со спермой. Изо всех сил, пытаясь не подать виду, я обнял его и вложил в свой последний поцелуй всю свою любовь и страсть которой никогда не было предела и для которой я так и не нашёл достаточно красивых и точных слов. В тот миг это было единственно важным для меня, потому что когда я умру, он будет вспоминать именно этот самый момент. Я бы мог умереть страшно – ослабшей, в постели, мучаясь от боли пусть и через несколько лет, может через несколько десятков лет или даже сотню. Но позвольте мне выбрать – и я выберу именно эту смерть, ибо тело моё, и моя душа были в этот миг переполнены любовью и наслаждением, напоены его жаром, пахли его потом, а он был ещё так силён и молод, и мы могли ещё встретиться вновь. Я отчётливо понял, что не хочу держаться за это ущербное тело. И в этот последний миг, когда моё тело уже больше мне не повиновалось и губы не слушались я задался вопросом – есть ли глаза у души? Быть может меньше чем через минуту я таки увижу цвет его глаз, волос и полюбуюсь лицом. И, если только аэдра позволят мне, я вернусь в этот мир, и мы вновь встретимся. Пусть даже я буду просто птицей, сидящей под его окном и поющей для него песни или кошкой которую он приютит, быть может назову его отцом и полюблю уже совершенно иной ещё более крепкой, глубокой и сильной любовью, если такая возможна, а если нет – я создам её для него. Если позволят – вновь обниму, ещё раз скажу, что люблю, но буду в новом красивом и зрячем теле. Мы вновь будем наслаждаться друг другом, я буду ценить всё увиденное мной в десять раз сильнее чем обычные люди. Лишь бы только позволили – ведь эльфы живут очень долго, у него ещё очень много времени, как и у меня, чтобы заново повзрослеть. Смогу ли я переродиться? Увижу ли я его глаза и лицо? Ещё несколько секунд, и я это узнаю ответ на эти самые важные для меня вопросы, уходя под звуки самого приятного из всех возможных оттенков его голоса – совсем севшего от наслаждения. Не знаю, что ждёт меня… но знаю одно… Я не жалею о случившемся. Я широко улыбаюсь для тебя, любовь моя, чтобы ты тоже не жалел меня. И на миг мне становиться жаль, что я так многое не успел тебе сказать. Не плачь… Пожалуйста, любовь моя, не плачь. И не вини себя. Этим ты разрываешь моё сердце.