Цвета радуги.

      Иван протянул Малфуте букет цветов из царского сада, который собрал сам лично, вкладывая в каждый цветок частичку своей любви. Девушка, самая красивая девушка, забравшая его разум, темноволосая Малфута лукаво улыбнулась, забрала букет, рассмеялась и отошла прочь. Иван слушал с замиранием сердца её смех, схожий со звоном колокольчиков или умиротворяющим журчанием ручья. Его очаровывал её молодой весёлый смех.       — Малфута, — позвал он и обомлел, встретившись с её взглядом. —Поцелуй меня.       Кто мог отказать красивому, бойкому, удачливому, отважному парню, да ещё царевичу? Он будто вышел из старинных сказаний, где возможен идеал, ему вслед вздыхали девки, но он в их сторону не смотрел. Тщетно добивался взаимности лучшей, купеческой дочери Малфуты, но она, верно, забавлялась с ним.       — Я только с женихом целоваться могу, — лукаво улыбаясь, она медленно подходила к нему, напрашиваясь на предложение.       — Так в чём дело? — он приблизился к ней почти вплотную, руками нашёл её тонкий стан и собирался прошептать ей на ухо предложение руки, сердца, власти...       — Не про тебя невеста, — сказала Малфута, вырвалась и, громко смеясь, скрылась в зарослях сирени.       Про кого тогда? Иван ценил себя и не мог стерпеть подобного ущемления его гордости. Он так упорно добивался купеческой дочери, дарил щедрые дары, которые она с радостью принимала, хвалил её красу, но она оставалась неприступной. Над ним уже начинали откровенно смеяться, Иван становился новой смешной легендой, и Малфута, подобно этим бездельникам, смеялась вместе с ними, слушая очередную выдумку о том, как Иван полезет за звёздами для неё... Как-то раз она и впрямь попросила его достать с неба звезду, но желаемого, конечно, не получила, только лишний раз посмеялась.       Иван в порыве бессилия и ярости стукнул кулаком по перилам. Он не видел выхода из сложившейся ситуации. Казалось бы, чего сложного? Купеческая дочь — не предел мечтаний, он запросто может жениться на царевне — ровне себе, тогда и всякие истории про него с Малфуткой забудутся. Но нет. Она ему снилась по ночам, она грезилась днями, больше неё, казалось, никого не существует, будто приворожил кто. И Ивана замучило это щемящее чувство потребности в ней, что не давало ему покоя и, в конце концов, не давало отдаться государственным делам.       — Цветок цветёт любовный, — нараспев проговорил блаженный, сидящий на скамейке у царского дворца, чем обратил на себя внимание царевича. — Кто его возлюбленной поднесёт — тот своим чувствам ответ найдёт...       Иван подошёл к седому старику в грязной одежде и с пустой миской для еды в руке. Он вызывал только жалость, из жалости его и кормили объедками с царского стола. Порой дети приходили послушать россказни блаженного, но чаще всё же слушались наказов родителей и блаженного посещали всё реже. А ему, видимо, хотелось с кем-то поговорить. Бывало, он говорил с цветами или ветром, но никто не слушал, о чём он там бормочет...       — Какой цветок? — осторожно спросил Иван, будто боясь прогнать мысль громким словом, приседая на корточки.       — Цветами радуги переливается, любовным жаром пахнет... — старик закрыл глаза и глубоко дыхнул воздуха царского сада. — Кому ему дашь — та тебя полюбит...       — Где такой взять?       — У неё, богини-матери, бабы Яги цветёт в саду, кольями с черепами огороженный...       Иван отошёл от блаженного и едва не рассмеялся. Не то от жалости к самому себе, не от обиды. К речам сумасшедшего прислушался, до чего дожил! Однако что-то в речах старика его задело, он ухватился за последнюю цепкую надежду и не долго размышлял над тем, как добыть искомый цветок, то есть взаимность Малфуты. Иван сам по себе был смелым и отважным, а любовь порой толкает людей на отчаянные поступки...       — Где, говоришь, баба Яга живёт? — спросил у блаженного царевич.       — Что? — переспросил блаженный, будто не расслышал.       — Где баба Яга живёт?       — А... За болотами да горами, в чаще дремучей цветок цветёт, что радугой переливается... А дашь перекусить? — старик постарался улыбнуться, что у него не очень вышло, и протянул Ивану свою миску.       — Слугам прикажу, — мрачно ответил царевич.       — А, только к «перекусить» ещё запить надо, — попросил блаженный.       Что ж, за мудрость тоже надо платить.       Иван не стал разглашать на весь город, куда собрался. Обещался вскоре вернуться. Взял с собой только самых доверенных товарищей на всякий случай. Яга у всякого вызывала или страх, или уважение, что по сути схоже. Одни говорили, что она старая и страшная, что ослепнуть можно, взглянув на неё; другие говорили, что она вобрала в себя всю красоту мира. Иван не знал, как оно было, да и не размышлял, только надеялся, чтобы Яга не оставила его без товарищей, жизни и цветка.       Та самая дремучая чаща, в которой по рассказам жила Яга, отчасти подтверждала злые слухи о ней. Ветви сомкнулись над головами путников и отрезали от них свет. Стёма кое-как зажёг огонь, он осветил чью-то ужасающего вида личину с запавшими чёрными глазами и потух. Не сговариваясь, парни решили огня больше не зажигать.       Деревья скрипели и, казалось, раскачивались так, что сшибли бы с дороги, между силуэтами деревьев бегали какие-то суетливые тени. От окружающей обстановки тело сводило судорогой ужаса. Когда поблизости кто-то вскрикнул, кметь по прозвищу Карий закричал громче, чем неведомое существо. Послышались какие-то шорохи и ехидный смех, так непохожий на человеческий.       — Ребят... Стёма, — почти шёпотом позвал Иван. — Тур...       Но никто ему не ответил, а вдали показался свет. Перед ним больше не бегали суетливые тени, никто злорадно не хихикал, только подозрительные шорохи в кустах заставляли вздрагивать. Иван непоколебимо приближался к свету и вскоре разглядел, что свет исходил из глазниц черепов, навешанных на колы. Само это зрелище укололо диким страхом, появилось беспокойство за своих побратимов, но и радость — здесь должен быть чудо-цветок...       Он неторопливо прошёл через ворота, благо, таковые имелись. Перед ним стояла изба на курных ногах, в каких хоронили колдунов. В неё было бы нельзя забраться, если бы не лесенка и не вырубленная в домовине дверь, будто покойник изнутри выбивал её топором. В воздухе ощущался тяжёлый запах гнили, какой бывает исходит от листвы поздней осенью, земля прилипала к ногам и легко принимала в себя, будто Иван забрёл в болото...       Из темноты домовины вышла старуха такого древнего вида, что Иван снова поневоле содрогнулся. Она пугала своим обличием, напоминала живого мертвеца, бледная, с длинными, седыми, растрёпанными космами, одетая в какое-то тряпьё, бледное её лицо было испещрено морщинами. Возникло ощущение, что сейчас она рассыпется в прах, но старуха на удивление резво соскочила со ступеней.       — Где... что... мои кмети, — глядя на неё, Иван не мог подобрать нужных слов.       — Они не шли ко мне, — прошамкала старуха. — Они тебя провожали. И обратно проводят.       Он более-менее привык к виду Яги и отвёл взгляд на любомель, единственный цветок на её «огороде», переливавшийся всеми цветами радуги, заменяющий своим сиянием все светила. Не обманул блаженный!       Перед мысленным взором Ивана возникла Малфутка — с её длинными тёмными волосами, укрывающие хрупкие плечи, задорными глазами цвета мёда, густыми ресницами, небольшими пухлыми губами, изогнутыми в улыбке...       — Взаимности хошь? — от старческого голоса Яги Ивана передёрнуло.       — Хочу, бабушка, — он заставил себя посмотреть на неё.       — А оно тебе надо?       Он не ожидал такого вопроса, поэтому ответил не сразу. Вспомнились насмешки в родном городе, недоступность Малфутки, её привлекательность и задорный нрав. Конечно, надо! Иначе зачем бы он пришёл в такое гиблое место?       — Надо, бабушка, — выдохнул Иван.       Яга приблизилась к нему, вышла из-под тени домовины и лунный свет, проникавший сквозь кроны деревьев, упал на неё, осветил старческое безобразие, искривлённый силуэт.       — Ты получишь её, — старуха протянула к нему обтянутую кожей с выступающими костями руку, — если...       Ему показалось, что ей сложно говорить, вот-вот она не договорит и упадёт на мягкий мох. Но она резко расправила плечи, приосанилась, в глазах появился блеск озорства.       — ... если ты проведёшь со мной ночь, — твёрдо произнесла старуха.       — Д-да что ты, ба... бушка...       Яга подняла голову к небу и лунный свет хлынул на неё потоком, она направила к небу руки, тут же выпрямилась её спина, морщины разгладились, синеватый оттенок губ сменился живым розовым, волосы удлинились и приобрели здоровый блеск. Он видел, что перед ним стояла уже не безобразная старуха, а прекрасная белокурая дева, тянущая к нему руку с длинными, красивыми пальцами, какими играют на арфах и лирах. Казалось, она излучала свет изнутри, улыбка её выражала всю любовь к людям — своим чадам, заботу, ласку, а значит всю красоту мира она вобрала в себя — древняя и вечно юная богиня-мать.       — Так что, нужен тебе цветок? — спросила нежным голосом девушка.       В её волосах зацвели благоухающие цветы, а лохмотья преобразились в льняную рубаху. Вместе с ней расцветал сад, из земли поднималась сочная трава и яркие цветы, но ярче других цвёл любомель.       И Иван понял — она, как и весь мир, регулярно обновляется и вновь стареет. С последними лучами луны и первыми лучами солнца она становится молодой, как всё оживает, приветствуя ярое светило. Несомненно, она была красивее кого-либо, кого он когда-либо видел, она совмещала в себе красоту каждой девушки и женщины, частичка привлекательности Малфуты также присутствовала в ней - первоначальной женской сути. Ивана неосознанно тянуло к ней, хотелось зарыться лицом в её пушистые светлые кудри, оглаживать молодое упругое тело... Он не знал, сколько времени провёл с ней, но одно помнил позже точно — с ней он был счастлив.       Вместившая в себя всю женскую суть первобогиня сорвала на закате среди своего сада радужный цветок и протянула ему, наказав уходить не оглядываясь. Он уходил не оглядываясь, сжимая в руке то, за чем пришёл, переполненный негой.

***

      Иван вернулся домой с кметями, с коими и уходил.       Иван заметил перемену в себе — он стал замечать каждую девушку, будь то пленительная красавица или скромная замарашка. В каждой он видел искру Яги, оставшейся в дремучей чаще. Но это были её искорки, рассыпанные по свету, её саму он помнил как нечто целостное, всеобъемлющее. Он стремился увидеть наконец Малфутку, ему самому было интересно, что он почувствует, когда увидит её. Её образ потускнел в его памяти, голос и смех почти забылись за такое короткое время.       Он нашёл её там же, где обычно. Челядь выполняла работу по дому, а Малфута развлекала своим обществом местных парней. Поскольку она действительно была красива, девушки в основном сторонились её, избегая сравнения. На этот раз в кругу молодёжи была её близкая подруга, Маруся. Её нельзя было назвать красивой, да и симпатичной с натяжкой, но Иван одарил её лучезарной улыбкой, узнав и в ней искру женской сути.       — Малфута, взгляни, что я тебе раздобыл, — с таинственной улыбкой произнёс Иван и сунул руку за пазуху.       Малфута с небрежным видом подалась к нему, делая вид, что ей не интересно. Однако она хорошо знала, что все подарки царевича богаты и необычны.       Все, исключая Ивана, ахнули, увидев цветок, переливающийся всеми цветами радуги. Малфута схватила его и чуть не помяла листки, будто кто-то грозился отобрать у неё подарок.       И тут что-то в ней переменилось. Она оторвала взгляд от цветка и посмотрела Ивану в глаза. Она будто увидела его впервые — рослого, сильного, уверенного в себе, вполне недурного собой. Всё, даже этот чудный цветок, кроме Ивана, казалось ей незначительным. Позабыв обо всём на свете, она подалась к нему...       — Ты станешь моей женой?       — Стану, Иванушка... — прошептала Малфута, дрожа от возбуждения.

***

      Всё прошло как по маслу: сватовство, смотрины, помолвка, мальчишник, выкуп, венчание, гуляние... Наконец, на пиру челядь скоро подносила новые блюда и уносила объедки, люди пели не в лад свадебные песни и веселились даже не потому, что царевич наконец женился, а просто потому, что всем было хорошо, сытно, тепло, особенно с заморским напитком цвета крови. Этот мог в самую скучную компанию внести безбашенное веселье.       Всякий, глянувший на Малфуту Евсеевну, был уверен, что она счастлива, так жалась к плечу суженного, заглядывала в глаза, ворковала и больше ни на кого не смотрела. Ивану, ранее мечтавшему о взаимности Малфутки, поднадоело её внимание. Её волосы были увиты жемчугом, щёки чуть припорошены румянами, платье подчёркивало все прелести её фигуры, но при взгляде в её медовые глаза вспоминалась женщина, старая, как мир, но и юная. Он не понимал, отчего она ему мерещится и ему не терпелось перейти к первой брачной ночи, чтобы прогнать воспоминания о Яге навсегда.       Но больше всех радовался царь, уже не надеявшийся женить единственного сына. Малфута и ему нравилась тем, что у неё богатое приданое и сама она из народа, а не королевна, чему была своя выгода. Царь Еремей был доволен торговлей и не желал, чтобы всякие иностранцы стали шастать по стране, ещё хозяйничать начнут...       Красноголосая певунья Аннушка, которую ещё называли Соловушкой за её голос, пела хвалу новобрачным. Пела она так душевно, так красиво, что у некоторых слёзы показались на глазах от умиления и восторга. Она стояла, держа чашу в руке, смотрела на молодых и, вдохновлённая ими, запела ещё громче и душевнее:       — Приступилася к кудрям       Молода его жена       Малфута Евсеевна.       Да брала в ручки       Золотой гребень...       — Горько! — перебил её, не дослушав, Еремей.       Царь вскинул руку с чашей, переполненной напитком; несколько капель упало на стол.       — Горько! — ещё раз вскрикнул царь и народ стал повторять за ним, всё громче и настойчивее.       Молодожёны встали со своих мест. Малфута посмотрела на возлюбленного с негой и ожиданием, первая потянулась к нему. Иван обвил руками её стан, припал к губам и на то время, пока захмелевшие люди кричали «горько», а невеста целовалась с ним весьма сладко, он не думал ни о чём и не вспоминал никаких богинь.       Наконец, оказавшись в совместной спальне, оба без прелюдий, как оно бывает в песнях, стали срывать друг с друга украшения из драгоценных камней, шитые золотом шёлковые одежды падали к их ногам и не имели никакого значения. Их влекло друг к другу силой любомеля, сиявшего там же, в вазе, залитой доверху водой. Но он не нуждался в воде, любомель не вял, ибо олицетворял вечную любовь, подаренный царевичу извечной богиней. Любомель был неизменным оберегом божественной тяги друг к другу...       Но когда силы иссякли и Малфута закрыла свои чудные опьяняющие глаза, Ивану стало не по себе. Всё казалось, что взор богини устремлён на него, что так будет вечно, пока с ним подарок Яги.       Его злило то, что Малфуту он воспринимал как одну из искр, самую яркую искру божественного костра — бабы Яги. Но он познал в полной глубине жар этого огня и не мог насладиться искрой, пусть и такой яркой.       Он почувствовал, что в комнате стало душно, и вышел во двор, где распевали сверчки, а издалека всё ещё доносились голоса пирующих. Но какие-то звуки нарушали эту идиллию. Иван прислушался и услышал чавканье. За углом сидел на скамейке блаженный и с остервенением поедал недоеденную куриную ножку. Тот, кто указал ему путь к любомелю, должен указать и путь к... Иван сам точно не знал, чего хочет, но знал, что так далее быть не может.       Блаженный замер и резко, неожиданно обернулся в сторону Ивана, так что царевич невольно отпрянул.       — А, это ты, — прочавкал сумасшедший и продолжил трапезу.       Его невежеству можно было только подивиться, любого другого изгнали бы взашей, но блаженным многое прощалось, ибо что они могут понимать в вежестве?       — Как ты про любомель узнал? — Иван решил начать издалека, потому что и сам толком не знал, что хотел сказать старику.       — Оттуда узнал, сам видел!       — Лжёшь! Где видел?       Старик замер, сжал пальцами косточку, ещё кое-где облепленную мясом, будто её хотели отобрать. Взгляд его направился сквозь время и пространство...       — У Яги видел, — будто зачарованный произнёс старик. — И её тоже видел. Был тогда... вот прямо как ты.       Ивана передёрнуло.       — Я же за тем к ней шёл... За любомелем... Досталась мне моя Дора, только я сам цветок Яге и вернул... Дора ушла, да и не нужна она мне больше была...       По коже прошла дрожь. Иван представил, как он, подобно этому старику в лохмотьях, будет вспоминать о стареюще-молодеющей богине и равнодушии к Малфуте. Он заметил, что и впрямь стал охладевать к ней — постепенно, но верно. Это началось той самой ночью, когда он увидел Ягу в облике девы.       Царевич заскочил в покои, где сладко спала его новобрачная, горячо поцеловал её в лоб, схватил любомель и умчался, прихватив с собой только друга Стёму, с которым уже ездил в чащу Яги. Ему не терпелось всё уладить, всё изменить. Он был уверен, что найдёт решение, что не станет таким же жалким блаженным, если только... поспешит, придумает. Мысли лихорадочно вились в голове. Стемир не понимал рвения друга, но и не удерживал, понимая, что что-то не понимает.       Дремучая чаща отрезала от них внешний мир, даже солнце едва ли было видно за ветвистыми деревьями, поднимавшимся к небосводу. Священное место — начало начал — обитель бабы Яги внушала трепет, дрожь в душе и теле. То и дело между деревьями, старыми, как мир, мчались беспокойные тени, слышались чьи-то охи и стоны. Лес жил своей особенной жизнью, которой не страшна смерть. Жизнью, в которой старость влечёт за собой молодость.       Когда вдалеке показалась знакомая домовина, огороженная частоколом с черепами. Увидев это, Иван испытал одновременно и ужас, и восторг. Здесь его судьба сильно изменилась, здесь ей предстояло измениться ещё раз.       — Можно, я тебя тут подожду? — в голосе друга Стёмы Иван услышал дрожь и тихо засмеялся.       — Можно, друже!       Он легко соскочил с коня вороной масти и пошёл через ворота к домовине. Чем больше он приближался, тем теплее становился любомель, тем больше тревогой сковывало грудь. Как только он перешёл через ворота, увидел в дверях знакомые седые космы, запавшие глаза, хромающие дряхлые ноги. И это она его волновала. А взгляд всё тот же, он неизменен — взгляд из глубины мироздания, в котором он узнал юную очаровательную девушку, обнимавшую его ногами...       — Русский дух сам пожаловал...       Он никогда раньше не подозревал, что в голосе одновременно могут присутствовать мрачность и озорство. Что одно существо может быть молодо и старо одновременно.       — Я, ба... Яга.       Старуха попыталась улыбнуться своим щербатым ртом, но скорее её лицо перекосило. Но Ивану не было жутко. Он уже знал, что она красива.       — Забери у меня... — он сунул руку за пазуху и старуха внимательно проследила за этим движением. — Память.       Он замер, с рукой за пазухой, глядя ей в глаза. Было ощущение, что за спиной образовалась пустота, разверзлась бездна и из неё повеяло холодом...       — Ты познал мир, — твёрдым голосом ответила Яга. — Чем ты не доволен?       Иван запнулся, не зная, как ответить, а холодная бездна дышала в спину, будто собираясь поглотить...       — Забери у меня память, — повторил царевич. - Или забери только воспоминания, связанные с тобой.       Яга засмеялась и от её жуткого старческого смеха мороз продирал по коже, либо это всё ещё присутствовало ощущение близости бездны. Яга вышла из тени домовины и на глазах парня стала превращаться в очаровательную девушку с длинными вьющимися волосами, фарфоровой кожей, походка становилась резвее, а взгляд оставался прежним.       — Тогда ты проведёшь ночь со мной, — очаровывающим голосом произнесла девушка и протянула руку.       Иван взял её ладонь в свои и послушно последовал за Ягой в домовину. Внутри было плохое освещение, но им освещение не требовалось — Яга будто светилась изнутри. Он водил руками по её телу, наслаждаясь напоследок нежностью её кожи и очертаниями изгибов...       — Но ты каждый раз в миг блаженства будешь вспоминать меня, — прозвучал над ухом голос девы и в нём прорезалась старческая нотка.       Царевич посмотрел ей в глаза и увидел в них гамму светлых чувств, вкупе с удовольствием, но и равнодушие. Она могла совмещать в себе несовместимое, ибо, по сути, всё вышло из неё и соитие с ней нечто большее, чем познание женской сути...

***

      Царевна, проснувшись, не обнаружила новобрачного рядом и тут же забеспокоилась. Ей была невыносима мысль о разлуке с ним. Ещё недавно он был почти безразличен ей, но в последнее время она ясно осознала, что не может без него жить. А началось всё с тех пор, как он преподнёс ей цветок, переливающийся семи цветами радуги...       Малфута поспешно оделась, расспросила челядь о местонахождении своего суженого и узнала что рано утром он куда-то ускакал со Стёмой, но куда — никто ей не сказал. Люди ничего от неё не скрывали, в их глазах было удивление. Они считали своих царевича и царевну замечательной парой и не могли вообразить размолвок между ними в первый же день после свадьбы. Царь негодовал и обещал невестке отчитать сына, когда он вернётся.       Люди были удивлены, узрев возвращение царевича. Умельцы верховой езды прекрасно видели, что он будто враз позабыл все навыки езды, только тело-то всё помнит. Ехал сносно, хотя было видно, что обыкновенные для себя трюки он не совершит... Но не это был главным. Он впервые видел всех тех людей, что его окружали, а Стёма, ехавший совсем рядом, пояснял:       — Вот, это твоё царство. Это твои подчинённые. Это твой батя... А это твоя жена!       Малфута, забыв о царственной важности, мчалась навстречу, как девчонка. Её кика на голове чуть съехала в сторону от беготни, но глаза сверкали влюблённостью и тревогой. Новобрачная протянула руки навстречу Ивану и он не мог отказать себе в удовольствии обнять её.       — Значит, ты — моя жена? — уточнил он.       — Да, твоя жена... — произнесла Малфута, прижимаясь к нему, будто кто-то собирался их разлучить.       — Ты чего же, ничего не помнишь? — приблизился к ним Еремей, спрашивая уже без гнева в голосе.       Иван, отстранившись от Малфуты, развёл руками. Что он должен помнить?..       — Я всё тебе расскажу, — приговаривала ласковым голосом Малфутка, гладя ладонями Ивана по щекам. — Расскажу всё, как было... И покажу.       Она лукаво улыбнулась и прикрыла рукой рот, будто о чём-то внезапно вспомнила. Она сунула руку ему за пазуху и вытащила сверкающий цветок любомеля, тут же распространивший приятных запах. В глазах Ивана прояснилось, будто он только что всё понял.       Царская семья скрылась от любопытного люда во дворце. Царь занялся допросом Стемира, который ничего вразумительного так ему и не сообщил, а Малфута рассказывала Ивану правду и неправду об их отношениях, позволила себе всё чуточку приукрасить, раз уж Иван ничего не помнил и безропотно ей верил. К счастью обоих, она не разобрала, что в минуту близости с уст царевича сорвалось имя первобогини, а не её...